Павел I

Пётр прожил в Ропше несколько дней, и 6 июля к Екатерине поступила краткая записка Алексея Орлова, извещавшая, что всё кончено, «Матушка, милосердная Государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка! Его нет на свете! Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руку на Государя! Но, Государыня, совершилась беда. Мы были пьяны, и он тоже. Он заспорил за столом с князем Фёдором (Барятинским. — А. Б.), не успели мы разнять, а его уже не стало. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принёс — и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее кончить. Свет не мил, разгневали тебя и погубили души навек».

Как же реагировала Императрица? В екатерининской мифологии бытует масса сказаний и легенд, которые частью пустила в обращение сама Екатеринина II, а частью — её многочисленные приближенные и почитатели. Так вот, согласно распространенной версии, Екатерина, узнав о гибели ненавистного мужа, обливалась слезами, лишалась чувств и т. д. Почитательница Екатерины и её фрейлина графиня Варвара Николаевна Головина, которой в 1762 году ещё не было на свете (она родилась в 1766 году), через двадцать с лишним лет слышала рассказ графа Никиты Панина о тех событиях, который и запечатлела в своих мемуарах. Панин был в кабине Екатерины, когда пришла весть о гибели Петра. «Она стояла посреди комнаты; слово кончено поразило её. Он уехал? — спросила она сначала. Но, узнав печальную истину, она упала без чувств. С ней сделались ужасные судороги и какое-то время боялись за её жизнь. Когда она очнулась от этого тяжелого состояния, она залилась горькими слезами, повторяя: «Моя слава погибла, никогда потомство не простит мне этого невольного преступления!»».

Екатерина, которая «лишалась чувств» только на публике и в самые необходимые моменты, упала в обморок не потому, что убили монарха, её законного супруга. Она переживала только за свою общественную репутацию благородной, умной и справедливой правительницы. Гибель же Петра не могла не поколебать весь этот декоративный антураж.

Интересны в данном случае и признания княгини Дашковой, которая, узнав о гибели Петра, впала в состояние «огорчения и негодования». На следующий день, т. е. 7 июля, она преодолела себя и отправилась к Императрице. «Я нашла её грустной и растерянной, и она мне сказала следующие слова: «Как меня взволновала, даже ошеломила эта смерть!». И ни слова сожаления и человеческого сочувствия по адресу убиенного. И самое примечательное: никто не зафиксировал того, чтобы после получения известия о смерти Петра, Екатерина отправилась бы в церковь, чтобы помолиться за упокоение души новоп ре дета вившегося мученика. Для выражения своих религиозных, как впрочем, и иных чувств, ей нужна была публика; она ведь всю свою жизнь провела на сцене…»

В тот день, когда Екатерина рассказывала Дашковой о своем «ошеломленном состоянии», появился монарший Манифест, к составлению которого Екатерина имела самое непосредственное отношение. Весь Петербург уже «был в курсе», из уст в уста передавали новость об убийстве Петра Третьего, назывались имена участников. Уверенно говорили, что Пётр был удушен шарфом.

В Манифесте же всё было искажено и извращено до полного абсурда. Кого Минерва собиралась обмануть? Наверное, только потомков, современники фактически и так уже почти всё знали. Вот только несколько пассажей из этого поразительного документа.

«В седьмой день после принятия Престола Всероссийского получили мы известие, что бывший Император Пётр Третий, обыкновенным и прежде часто случавшимся ему припадкам гемороидическим, впал в прежестокую колику. Чего ради, не презирая долгу нашего христианского и заповеди святой, которую мы одолжены к соблюдению жизни ближнего своего, тотчас повелели отправить к нему всё, что потребно было к предупреждению следств, из того приключения опасных в здравии его, и к скорому вспоможению врачеванием. Но, к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили мы другое, что волею Всевышнего Бога скончался». Иными словами, внук Петра I умер от «геморроидальной колики»! Это стало поистине «великим медицинским открытием».

Убийство Петра — позорнейшее деяние Екатерины II. Если даже прямого приказа убить мужа она и не отдавала, то она убийц выгораживала, вставая фактически на их сторону. Вообще, в истории с Петром III Екатерина предстаёт совсем не «великой», а мелкой, злобной и подлой натурой, У неё не хватило такта и масштаба души отдать покойному благопристойные почести. Никакого траура объявлено не было; тело на три дня было выставлено в Александре-Невской лавре, причём близко к телу никого не допускали. Однако некоторые успели разглядеть, что лицо Петра было «черным и опухшим» — характерное последствие удушения. Об этом тогда многие говорили, но подлинные детальные обстоятельства смерти Петра Третьего так и остались неизвестными.

10 июля 1762 года убитого погребли в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры, сразу за могилой несчастной регентши Анны Леопольдовны. Екатерина на отпевании и похоронах не была; публике было объявлено, что якобы Сенат «упросил» не ездить.

Екатерина, несмотря на все ухищрения, не могла не понимать, что история гибели Петра будет вновь и вновь будоражить умы, вызывать вопросы. И главный — о её роли. Ей было непросто. Она никого не наказала из числа убийц; не могла же она карать тех, кто избавил её от бесконечной головной боли, вызванной мыслями о Петре III. Более того. Преступники, совершившие гнусное злодеяние, вскорости были «облагодетельствованы» различного рода милостями Императрицы. Даже князь Федор Сергеевич Барятинский (1742–1814), тот самый, кого Алексей Орлов зачислил в «главного убийцу», и тот со временем невероятно вознесся, получив должность обер-гофмаршала при дворе. Екатерины II.

Екатерину всегда отличал религиозный индифферентизм. Нет, обряды и всю публичную церковно-государственную ритуалистику она знала на зубок и исполняла без затруднений. Однако назвать её истинно верующей православной невозможно. На дворе стоял «век Просвещения», когда над религиозным усердием было принято издеваться; считалось, что вера — это пережитки, это отдушина для тёмных и необразованных людей. Образованные же верили в «человеческий разум», поклонялись «естеству человеческому», замутненному и искаженному государственными и церковными институтами и доктринами. Екатерина была достойной «дочерью века Просвещения»; она свободно находила общий язык с таким вольнодумцем и богохульником, как Вольтер.

Но она знала точно и другое: в России нельзя демонстрировать свое безразличие к Православию, которое веками благословляло и освящало царскую власть. Это был необходимый инструмент управления огромной Империей, а потому она не пошла на отделение Церкви от Государства, хотя сама как протестантка по рождению и воспитанию считала, что «вера — личное дело каждого». В душе Императрицы тяги, потребности в церковном действии, в каждодневном молитвенном общении с Богом не наблюдалось. А потому она и не боялась никакого Страшного Суда, в который попросту не верила.

В Манифесте по случаю своего воцарения от 28 июля 1762 года Екатерина прямо объявляла себя «защитницей Православия», облыжно обвиняя Петра III в том, что тот намеревался переменить историческую веру «принятием иноверного закона». Какого именно — узурпаторша не объявила. Самодовольное величие личной персоны Екатерина явила в Манифесте по случаю своей коронации от 7 июля 1764 года. Он завершался велеречиво: «Он, Всевышний Бог, Который владеет царством и кому хочет даёт его, видя праведное и благочестивое оное Наше намерение, самым делом так оное (переворот, — А. Б.) благословил». Иначе говоря, власть свою она получила по промыслительному предначертанию…

Мнения современников и потомков о своей персоне для Екатерины были весьма значимы. Тщеславие заставляло её постоянно работать над созданием собственного притягательного образа. Как выразился один из авторов, «хорошо разбираясь в искусстве рекламы, Екатерина была своим собственным министром пропаганды».[24] Она прекрасно понимала, что если нельзя вообще предать забвению всю историю со свержением и убийством Петра Третьего, то надо по крайней мере убедить всех в личной непричастности к этому аморальному делу. И главный козырь здесь — процитированная выше сумбурная записка Алексея Орлова. Она её показала некоторым близким и влиятельным лицам, в том числе и княгине Дашковой.

24

Граф Валентин Зубов. Император Павел I. Санкт-Петербург. 2007.