Потому что

— Но когда ваш друг Рольф появился в дверях бара, все ваши эмоции, сдерживаемые в течение дня, вдруг прорвались наружу, разве не так? — спросил мой адвокат.

— Не совсем, — ответил я. — Незадолго до этого я разработал план. Я хотел с ним покончить и совершил преднамеренное убийство. Он не должен был принадлежать никому, кроме меня.

Томас утонул в своем кресле. Я решил после вынесения приговора вознаградить его муки прибавкой к гонорару.

— Есть еще вопросы? — бесстрастно спросила Штелльмайер.

Присяжные опустили головы. Вдруг молодой человек в никелированных очках поднял руку. Его лицо не выражало никаких эмоций.

— Господин Хайгерер, почему вы рассказали обо всем именно сегодня?

Интересный вопрос. Мне захотелось отметить это и поблагодарить его, но он ждал от меня совсем другого.

— Признание зрело внутри меня давно, — ответил я. — Я уже несколько раз порывался открыться, но что-то меня останавливало. В конце концов носить его в себе стало невозможно. Теперь я чувствую облегчение.

Последнее было правдой. Сейчас мне не терпелось вернуться в камеру, где меня ждал обед. По пятницам давали картофельный суп. Я надеялся, что сегодня пятница.

— А может, вы просто боялись оправдательного приговора?

Я взглянул на судью и подумал, что процесс всем нам порядком надоел. Поговорили, и хватит. Людям пора по домам.

— Отвечайте на вопрос, — велела Штелльмайер.

— Я уже неоднократно говорил, что совершил тяжкое преступление и хочу понести за него наказание. Прошу вас вспомнить вступительную речь господина прокурора. Я совершенно согласен с ее положениями.

Реле почтительно поклонился мне. Мы с ним могли бы стать хорошими друзьями.

Однако студент не садился.

— Позвольте продолжить? — обратился он к судье.

Она разрешила. Заседатель Хель напрасно смотрел на часы.

— Кто еще знал о ваших отношениях с Лентцем?

— Никто, — произнес я.

— А его любовники?

— Не исключено, — пробормотал я.

Молодой человек начинал действовать мне на нервы.

— Надеюсь, этих троих мы еще услышим здесь в качестве свидетелей?

Вопрос был обращен к председателю суда, но я опередил его. Я объяснил студенту, что установить настоящие имена Джима, Рона и Бориса довольно сложно и скорее всего эти трое давно уже, как говорится, «залегли на дно». Я покосился на порнопродюсера. Тот кивнул, соглашаясь со мной.

— Завтра приглашены несколько свидетелей со стороны потерпевшего, — ответила очкарику Штелльмайер.

Это означало, что на сегодня достаточно. Она была права.

23 глава

Оказалось, что сегодня четверг и на обед чечевичный суп. Есть мне расхотелось. Третье письмо с кроваво-красными пятнами и надписью «Яну Хайгереру, освободителю» уже валялось в картонной коробке для мусора, разорванное на четыре части. Однако свое дело оно сделало. То, что я его не читал, не имело значения.

У меня было достаточно времени, чтобы восстановить послание. Я управился за несколько секунд. «Спокойно, Ян, — говорил я себе. — Это всего лишь листок бумаги».

Я думал о том, что совершил тяжелое восхождение и уже почти покорил вершину. Оставалось установить крест. (Как бывшему редактору, мне понравилась эта метафора. Крест — хороший образ.)

На сей раз послание выглядело иначе. Написанное изящным курсивом, оно не содержало ни заглавных букв, ни знаков препинания. Текст тянулся по белому листу бумаги тонкой чернильной вязью.

высокочтимый ян хайгерер почему вы рассказываете суду в чем вы виновны вы не совершили ничего плохого вы подвели скверное дело к хорошему завершению вы делаете то чего мы боимся больше всего вы должны быть оправданы и освобождены вы покончили с серым ни один земной суд не вправе за это наказывать мы вынуждены принимать меры рольф вольный каменщик смерти смотрит на вас с небес что он видит что ему приходится видеть вам не место в тюрьме храни вас бог энгельберт ауэршталь.

Спокойно, Ян. Это всего лишь письмо. Я утоплю клочки бумаги в чечевичном супе. К счастью, я не депрессивный тип.

Перед началом пятого дня слушаний в наказание за свое признание я целый час провел в комнате для задержанных. Охранники больше не разговаривали со мной. И это при том, что почти всю ночь шел дождь, — я слушал его, размышляя о письме. Дождь в марте — ничего необычного, однако это подходящая тема для беседы.

Тот, который больше не надеялся на появление снега, таращился на радиопередатчик. Создавалось впечатление, что он изучает его устройство. А может, там была какая-то новая компьютерная игра для полицейских? Бог знает, как далеко могла зайти техника за время моего заключения.

Тот, который еще ждал появления снега, сидел, уткнувшись в газету. Вероятно, он просто отгораживался ею от меня, убийцы-гомосексуалиста. Не исключено, что тем самым он хотел лишний раз ткнуть меня носом в последние творения моих друзей-журналистов.

«Хайгерер признался в убийстве из ревности» — гласил набранный гигантским шрифтом заголовок, под которым шло пояснение: «Драматический поворот в суде». «Всемирно известный журналист газеты „Культурвельт“ сделал сенсационное заявление. Теперь ему грозит пожизненное тюремное заключение. Приговор огласят в ближайшую среду».

Больше всего на свете мне хотелось сейчас обсудить с охранниками ночной дождь.

У входа в зал я сразу понял, что она там. Сам не знаю, как это произошло, наверное, успел скользнуть взглядом по ее рыжим волосам. Сразу повеяло вечной осенью — единственный из ароматов внешнего мира, который я пока воспринимал. Хелена собиралась сесть в одном из первых рядов, и это меня беспокоило. Что ей нужно? Чего она здесь ищет? Или ее работа с моим делом не закончена?

Вопросы множились. Придет ли миниатюрная брюнетка, с которой Хелена разговаривала несколько дней назад? Откуда я ее знаю? Что общего у нее с Хеленой? Чего они от меня хотят? Или их не устраивает мое признание, которому я сам почти уже поверил?

В начале заседания подводили итоги предыдущего дня, задавали вопросы. У меня поинтересовались, как часто я виделся со своим любовником в последние три месяца накануне убийства.

— Насколько было возможно, — ответил я.

Не присутствовал ли при этом кто-нибудь посторонний?

— Нет. Наши свидания проходили втайне, в основном у меня дома.

— А где еще?

— У него. Каждый раз в новом месте, — махнул я рукой. — На квартирах его друзей, которые вечно были в отъезде. Рольф жил везде и нигде.

На их месте я запретил бы мне отвечать таким образом.

Часто ли мы ссорились?

— Довольно редко.

Чем мы занимались во время наших встреч?

— Чем занимаются люди, состоящие друг с другом в интимных отношениях? — Я заметил сердитые лица присяжных. — Ну, хорошо… Мы слушали музыку, говорили об искусстве, курили и нюхали «травку», рисовали картины, мечтали, размышляли о будущем…

Вскоре им надоело задавать мне вопросы. Никто больше не боролся ни «за», ни «против» меня. У Томаса не оставалось аргументов, у остальных — желания.

Вскоре вышли свидетели, которым я не мог взглянуть в лицо. Роберт и Маргарета Лентц — родители и Мария Лентц — кузина.

— Это должно было кончиться именно таким образом, — начал отец, и он имел в виду вовсе не свое разъеденное водкой горло. — Он так и не стал взрослым человеком. Жил своей собственной жизнью и плевал на семью. Плевал на все и думал, что один такой на свете. Но чтобы чего-нибудь добиться, надо работать. Он этого так и не понял.

Последний раз Лентц видел отца в пятилетнем возрасте, и вопросов к свидетелю ни у кого не возникло.

— С Рольфом приходилось тяжело, — вспоминала мать. — Он водился бог знает с кем, был неуравновешен и легко попадал под чужое влияние. Считал себя художником и на этом основании лез во все сомнительные аферы. Ему не хватало отцовской руки.