Страница 98 из 104
— Когда более нет высоких целей, — повторила она заплетающимся языком.
— Что? — переспросил он.
Она встала и запустила в волосы пальцы. И, глубоко дыша, пошла к двери. Он сидел не шевелясь и наблюдал за нею. Она встала на пороге и посмотрела сквозь стекло в туман. Как узник, подумалось ему. Он сделал большой глоток виски и решил, что пора ехать. А она все стояла там, в десяти ярдах, запустив пальцы в волосы, и он восхитился ее откинутой назад прямой спиной, обтянутой серым шерстяным платьем. Он уже видел ее лежащей в постели, но все, что он мог сейчас чувствовать, — это то, что она страдает. А потом Стоу вернется когда-нибудь, и что? Они будут сидеть здесь втроем, в этой комнате? От этой картины его всего затрясло, словно от вида заросшей сорной травой трясины.
Минуты текли, она все стояла у двери, не оборачиваясь. Она ждала его, он это ясно видел. И зачем он остался? Он уже понял, что поступил неправильно, взяв на себя эту роль защитника и утешителя. Из-под их поступков, из-под самих их слов проступало анархическое ощущение необходимости, жажды забыться, уйти в уютное небытие. Он сидел, краснея от стыда за то, что ввел ее в заблуждение, обманул, и его мужское эго молчало, и он чувствовал себя предателем.
Она обернулась к нему, по-прежнему стоя у двери и уронив руки. Ее дилетантская попытка его соблазнить больно уколола его, ему стало за нее неприятно. А она так и стояла, глядя на него с откровенным желанием.
— Разве я тебе не нравлюсь?
— Конечно, нравишься.
Ее брови вплотную сошлись на переносице, и она подошла к нему и встала над ним, по-прежнему уронив руки, чуть наклонив вперед голову, а когда заговорила, ее открытые ладони чуть-чуть развернулись в его сторону.
— Что с тобой такое?
Глядя на нее, он встал, не в силах произнести ни слова при виде животной ярости на ее лице.
— Что с тобой такое?! — завизжала она.
— Доброй ночи, — сказал он и, обойдя ее, двинулся к двери.
— Зачем ты тогда остался?! — крикнула она ему в спину.
Она подошла к нему, неуверенно ступая и пошатываясь, на ее лице теперь расползалась насмешливая улыбка.
Она ощущала его дрожь, почти физически ощущала, и ей даже пришлось стиснуть зубы, так ее распирало желание вонзить их в него. Она почувствовала, что ее ладони сжимаются и разжимаются с необычайной силой.
— Ты… ты!..
Она стояла очень близко к нему и заметила, как расширились его глаза от удивления и страха. Во рту у нее вдруг появился странный привкус, словно от дурной отрыжки, — видимо, так проявилось ее отвращение к нему, и его обман, его невыполненное обещание исторгали у нее слезы. Но он и пальцем не пошевелил, не коснулся ее; безжалостный, такой же, как Стоу, когда тот смотрел сквозь нее на Элис, и, так же как Элис, то появлялся здесь, то уходил. Она заплакала.
Джозеф коснулся ладонью ее плеча и мгновенно увидел перед собой смеющееся лицо Стоу. Она никак не отреагировала на его прикосновение, не приняла и не оттолкнула его руку. Словно он больше не имел для нее никакого значения. Тогда он с огромным трудом поднял свои ужасно отяжелевшие руки и обнял ее. Лестница на второй этаж была всего в нескольких шагах; ему, видимо, придется нести ее. Оказавшись на подушке, она будет почти без сознания; а к рассвету все окрестности, видимые сквозь окно спальни, будут усыпаны волосами и костями — жалкими останками его попыток хоть как-то упорядочить свою жизнь. Прижимая ее к себе, он со страхом думал, что эта ее жертва выглядит как брошенное ему обвинение в соучастии, как подтверждение тупости и бессмысленности существования их обоих. Но он еще сильнее напряг руки, прижимая ее к себе, чтобы выдавить из нее любые подозрения насчет его нежелания разделить с нею ее разваливающийся мир.
Она обхватила его за талию и прижала свое тело к его. Любить! Не знать ничего, кроме любви!
Он сжал ладонями ее голову и повернул ее лицом вверх, предвосхищая следующий момент. Ее глаза были закрыты и из уголков просачивались слезы, но кожа на ощупь была горячей. Клеота! Клеота Раммел! Как же это, без любви? — думал он. Как же это, даже без желания? Перед его внутренним взором снова возник Стоу в своей комнате, он увидел и самого себя, обменивающегося с ним насмешливыми замечаниями, что-то обсуждающего, ощутил тепло, исходящее от его бормотания. Как же легко погубить человека! Начиная с завтрашнего дня и дальше он будет в состоянии уничтожить Стоу — обычным для них рукопожатием, дружеским похлопыванием по спине. Эта сила, способная уничтожать, возникла у него в уме и приняла определенную форму подобно поднимающейся ввысь ракете, поражая его устрашающим видом и красотой, этакая самостоятельная сила, подаренная ему словно совершенно новый характер, новая сила, способная каким-то образом завершить борьбу с бессмысленностью жизни и примкнувшая к нему свободно и непринужденно вместе со всеми этими невидимыми легионами тех, кто ездит в поездах, ведет свои машины и заполняет рестораны, власть вдохнуть зло в этот мир и таким образом наконец возлюбить жизнь. Она прижала губы к его горлу, на удивление мягкие губы. Это будет ужасное оскорбление, если он сейчас попробует оставить ее, — но тащить ее наверх?.. Его практический ум уже представил себе всю сложность подобной задачи и то, что за этим последует. Добровольно устроенная свалка из двух скелетов. Он понимал, что это вовсе не станет добродетельным поступком, если он сейчас ослабит свои объятия, но лишь проявлением застарелой жажды обрести мужество и не подвергнуться осуждению, жалкая попытка, как ему теперь казалось, пока он собирался с духом, чтобы сказать: «Доброй ночи, Клеота!», да к тому же таким тоном, который убедит ее, что ему отнюдь не неприятно держать ее в своих объятиях.
Она открыла глаза. Господи, подумал он, она ж и убить может!
— Ч-чо это с-с тобой т-такое? — спросила она.
— Ничего со мной такого, — проговорил он, опуская руки, но краснея.
— Что? — Она покачнулась, глядя на него озадаченно, искренне недоумевающая: — З-зач-чем ты тогда остался?
Хороший вопрос, подумал он, проклиная собственную наивность.
— Мне показалось, тебе не хочется оставаться в одиночестве, — сказал он.
— Точ-чно. Я т-тебе не нравлюсь. Я старая. Старая-престарая.
Он протянул к ней руку, опасаясь, что она упадет, и она ударом отбросила ее в сторону, и сама при этом отлетела вбок, ударившись о стену, но сумела удержаться на ногах и встала прямо, упавшие волосы закрыли ей пол-лица.
— Да ч-чо эт-т такое со всеми вами! Со всеми, со всеми вами! — Она уже рыдала, но, кажется, не замечала этого. — А если он умрет прежде нее? Неужели никто не может… не может добиться своего, победить, выиграть, прежде чем наступит конец? — Она согнулась, выбросив вперед руки в странно-театральном умоляющем жесте, — до чего же она сейчас неуклюжа! Насколько фальшива вся эта грациозность! Вот тянет, тащит руки вверх, почти от пола, расставив пальцы, и взывает, плача и с яростной гримасой, от которой у нее на горле натягиваются две жилы: — Разве ты н-не должен добиться своего, прежде чем наступит конец? Прежде… к-к-конца!..
Он не сумел остановить текущие из глаз слезы.
— Да, — прошептал он. Попытка заговорить расслабила какие-то мышцы у него на животе, и он, плача, выбежал из дома.
Громкий стук ворвался в его глубокий, без сновидений, сон. Бум, бум, бум! Он открыл глаза. Бум! Опять! Он вылез из постели и пошатнулся. Это все виски, решил он. У него закружилась голова, и он оперся на подоконник. Грохот внизу послышался снова. Он поднял жалюзи. Солнце! Наконец-то ясный день! Солнце только начало подниматься в дальнем конце долины. Снова раздался грохот ударов внизу. Он поднял створку окна и попытался высунуться, но ударился головой о нижний край жалюзи. Он уже увидел машину Клеоты на дорожке перед домом, она была оставлена криво, явно брошена в спешке. Грохот ударов продолжал звучать, теперь еще более сильно. Он крикнул: «Да-да!» — и бросился обратно к кровати, словно это был сон и он мог снова уснуть, раз уж понял, в чем дело.