Страница 26 из 104
Интересно, а хоть кто-нибудь, исключая его самого, помнит Винсента? И во что все это могло вылиться тридцать три года назад, когда воспоминания о том знакомстве были еще свежи? Левин вдруг вспомнил, глядя на набегающие волны, что Джимми П., который тоже уже умер, однажды мимоходом заметил, что перегонный куб так никогда и не был запущен вдело. Из страха перед последствиями или из каких-то иных, деловых соображений? Или Джимми что-то напутал? Но самые главные вопросы всегда остаются без ответов.
Ему было ненавистно его одиночество, он чувствовал себя как в сыром чулане, как будто его завернули в мокрое полотенце, или как в слишком свободных ботинках. Тогда почему бы ему не предложить этой девушке выйти за него замуж, не сделать ее своей наследницей? Но деньги не имеют для нее никакого значения, а жить ему осталось недолго, и он мало что может ей предложить. Но мысль об этой бесконечной цепочке дней, что грозила перед ним развернуться, казалась невыносимой. А почему бы не съездить на Гаити? Посмотреть, что там из всего этого получилось. Эта мысль, сперва показавшаяся абсурдной, вдруг оживила его, прогнала прочь усталость. Только кого он там будет искать? Миссис Пэт, несомненно, уже умерла, да и ее дочь, видимо, тоже. Это было довольно странное ощущение — понимать, что, по всей вероятности, только он один еще хранит в памяти образы этих людей. Они теперь как бы и не существуют вовсе, за исключением того, что в каком-то укромном уголке под его черепом еще сохраняется память о них как о живых. И самый живой образ из них из всех — Даглас, который вдруг возник перед Левином, в этой своей кепочке «Янкиз», с этим гортанным голосом; он, как сейчас, слышал его выкрик: «Страна-то ведь вымирает, Винсент!» Какая боль звучала в выкрике! Какое желание что-то предпринять, чтобы… чтобы что? Чего он хотел добиться?
Глядя на посеревшее море, на потемневшее небо, Левин внезапно понял: для Дагласа этот перегонный куб для получения скипидара, наверное, был произведением искусства. Даглас пожертвовал всем — самим собой, карьерой, женой и детьми, стремясь создать в воображении идеальный образец красоты. В отличие от меня, сказал себе Левин, и от большинства других людей, у кого никогда не хватит способностей увидеть и перехватить этот невидимый луч энергии, что возбуждает человека мощью, дает ему силы представить и создать нечто новое. Стало быть, думал он, все дело в созидании, в создании того, чего еще не было. «А мне такого никогда не совершить», — произнес он вслух, уже совершенно окоченев и стремительно бросившись обратно к дому, возбужденно притопывая ногами.
Войдя в гостиную, он с минуту стоял неподвижно, озадаченный внезапно пришедшим в голову вопросом. Этот — как его звали? — маленький сын Лили О'Дуайер… Питер! Да, точно, Питер. Он еще там? Ему сейчас всего лет сорок. Впервые за последние годы, насколько он мог припомнить, в нем снова забурлила жизнь. Как здорово, что он все еще твердо стоит на земле! Он свободен, он может думать о чем угодно. Может давать волю воображению. Он хлопнул в ладоши и быстро нашел старую адресную книжку Адели — в ящике под телефоном — и стал разыскивать номер их турагента. «Кендал Трэвел». Миссис Кендал, да-да. Очень полезная женщина.
— «Кендал Трэвел». Чем могу быть вам полезна?
Так она еще жива! Он узнал ее голос. На него вдруг обрушилась волна жалости к самому себе, когда он осознал, что собирается ехать на Гаити, но один. И снова эта боль при воспоминании об ушедшей жене. А потом, уже в самолете, он все терялся в догадках, зачем он это делает, зачем летит в страну, которая по всем статьям давно уже провалилась в бездну. Интересно, что за этим стоит, размышлял он. Может, ему просто нечего делать, а он уже старик и ему нужно хоть чем-то себя занять?
Питер О'Дуайер помнил его, к большому удивлению Левина, который, однако, сам опознал О'Дуайера в тот же момент, когда только вошел в его маленький офис в порту. Два металлических окна фабричного изготовления смотрели на гавань, где торчала разная полузатопленная рухлядь и стоял ржавеющий сухогруз, на палубе которого не было заметно никаких признаков жизни. В старом сарае из гофрированного железа, сквозь который Левину пришлось пройти, чтобы сюда добраться, дюжина или около того черных рабочих собирали и упаковывали стулья.
Питер оказался все таким же темнокожим босым мальчишкой, каким Левин запомнил его в первый вечер на Гаити, когда тот съел все вишни, только теперь он стал большим, почти такого же роста, как Левин, и мощного телосложения. На его лице лежал отпечаток чего-то низкого, подлого, или это была просто крутость, трудно сказать, но у него были примечательные глаза серебристо-серого оттенка, как шерсть у собак породы веймаранер.
— Мы тут делаем стулья на экспорт, плетенные из рафии, — ответил Питер на вопрос Левина. — Что привело вас на Гаити? И как вы меня нашли?
— Менеджер из «Густафсона» подсказал.
— А-а, это Фил. Чем могу быть вам полезен? — У него в глазах стояло какое-то обиженное выражение.
— Я у вас много времени не отниму…
— Я помню, как вы играли в тот вечер, дуэтом с вашей женой.
— А я и забыл.
— Это было впервые, когда кто-то извлек настоящую музыку из того инструмента.
— Я совершенно не помню. Хотя, когда вы сказали, я подумал, что это, кажется, была пьеса Шуберта.
— Ну, я не знаю, что это была за музыка, но это было действительно здорово. — Открытое восхищение Питера удивило Левина и помогло перейти к тому, что его интересовало: — А вы еще играете?
— Нет, серьезно — нет. Ведь моя жена умерла…
— Ох, извините. Так чем я могу быть вам полезен? — повторил он с некоторым нажимом.
— Я хотел разузнать о том перегонном кубе для производства скипидара, там в горах, в сосновом лесу.
— О чем?!
— О перегонном кубе, который там собрал этот Даглас. Он был добрым приятелем Винсента.
— Винсент-то умер, вы знаете?
— Да, я слышал. А вы знали Дагласа?
Питер помотал головой.
Левин попал в тупик, а он-то считал, что в этой маленькой стране, где так мало белых, они все друг про друга знают. Он ощутил тревогу и, когда встретил невинный и честный взгляд Питера, подумал было (что, конечно, невозможно), что Дагласа вообще не существовало.
Левин улыбнулся и, пытаясь облегчить Питеру задачу, сказал:
— Он был чем-то вроде местного сумасшедшего. Жил там вместе с семьей, в лесу, в каком-то полуразвалившемся домике.
Питер покачал головой:
— Никогда о нем не слышал. А моя мать была с ним знакома?
— Не думаю, но почти уверен, она знала о нем. А она?..
— Умерла. И бабушка тоже.
— Очень жаль слышать.
— А что вы от него хотели? — Питера по крайней мере заинтересовала эта история, но, услышав прямой вопрос, Левин оказался в затруднительном положении. Действительно, чего он хотел от Дагласа?
— Ну, я полагаю… мне просто хотелось узнать, запустил ли он этот куб. Винсент был очень обеспокоен, понимаете, боялся, что тот взорвется. — Объяснение и самому Левину показалось нелепым. Его, значит, привела сюда возможность взрыва тридцатилетней давности? И чтобы дать более реальное обоснование, он применил более деловой подход: — Он намеревался использовать смолу сосен. И считал, что для скипидара здесь отличный рынок сбыта.
К его удивлению, выражение лица Питера изменилось, исполнившись сочувствия и заинтересованности.
— Из сосен, да? — Идея, видимо, его затронула.
С облегчением вздохнув, что его больше не принимают за безумца, Левин продолжил перечислять реальные трудности проекта.
— Это была не самая лучшая смола, но вполне подходящая, как считал Винсент. Но все сооружение было собрано на глазок и из разных частей и деталей, а давление там должно было быть весьма высоким. Вот я и гадал, взорвалась эта штука или нет.
— И поэтому вы и приехали? — спросил Питер, больше заинтригованный, чем критически настроенный, что внушило Левину ощущение, будто они разделяют некую потребность, пока что неопределенную, какую-то общую для обоих точку зрения, общее чувство. И он с облегчением исповедника рассмеялся: — Я хотел бы каким-нибудь образом добраться до тех мест, хотя там, по всей вероятности, уже ничего нет. А может, что-то и осталось.