Страница 16 из 104
— Да, — неуверенно ответила Лина. — Он знает об этом.
Миссис Ванецки сокрушенно вздохнула, прижала руку к залитой потом щеке и покачалась из стороны в сторону. Она отлично понимает, что должно принести ей время, подумал Клемент, и его тронула эта ее откровенность, пусть даже слишком трагическая на его вкус.
— Чем вы собираетесь зарабатывать на жизнь? Потому что, могу вам сразу сказать, в финансовом смысле она ничего собой никогда представлять не будет.
— Мама! — протестующе воскликнула Лина, явно, однако, довольная этим заключавшимся в прямых словах матери маленьким женским мятежом. — Неправда, не такая уж я безнадежная!
— Да-да, именно такой ты скоро и станешь, — сказала миссис Ванецки. И повторила вопрос Клементу: — Так на что вы собираетесь жить?
— Ну, я пока еще не знаю.
— Пока? Вы не знаете, что каждый день жизни стоит денег? Все еще не знаете? Экономика не знает слова «пока». Надо знать, на что вы будете жить. Но как я вижу, вы такой же, как она, — вы тоже не умеете реально смотреть на вещи. У Шекспира, кажется, есть что-то на этот счет, а?
— У Шекспира? — переспросил Клемент.
— Как утверждают, у Шекспира можно найти все. Вот и скажите мне, как совершенно безнадежная, хоть и красивая девушка может выйти замуж за поэта, у которого нет работы. Господи помилуй, да вы ж сущие дети! — И она рассмеялась, безнадежно качая головой. Клемент и Лина, радуясь, что она наконец перестала их оценивать и порицать, тоже засмеялись, довольные уже тем, что она разделяет их трудности и проблемы, навязанные этим сумасшедшим миром.
— Но это же не завтра случится, мама. Мне надо сперва диплом получить, а потом, если удастся найти работу…
— Она сможет найти работу, у нее отличные отметки, — уверенно проговорил Клемент.
— А как насчет вас? Какую работу может найти поэт? Почему бы вам не попробовать стать знаменитым? В Америке есть знаменитые поэты?
— Конечно, есть знаменитые американские поэты, но вы, наверное, про них не слыхали.
— Тогда почему вы считаете их знаменитыми, если о них никто не слыхал?
— Они знамениты среди других поэтов и людей, интересующихся поэзией.
— Напишите какой-нибудь рассказ — тогда станете знамениты. Не то что эта ваша поэзия. А потом, может, снимете кино по этому вашему рассказу.
— Это вовсе не то, чем он занимается, мама, что он пишет.
— Да знаю я, не надо мне об этом рассказывать.
За сетчатой дверью показалась Пэтси в одних трусах и лифчике.
— Мам, ты не видела мой второй лифчик? — жалобно спросила она.
— Висит в ванной. Сама могла бы посмотреть, а не блеять все время «мам, мам, мам».
— Но я смотрела.
— Ну так разуй глаза и посмотри еще раз. А когда ты собираешься стирать свое барахло?
Пэтси распахнула дверь и вышла босиком на веранду, скрестив руки на своих больших грудях — явно бросая вызов Клементу. Ее мокрые волосы были скрыты тюрбаном из полотенца. В гаснущем свете дня он глядел на великолепие ее пышных бедер, широкой спины и мощной груди. Пэтси вдруг, словно движимая внезапным импульсом, сжала ладонями лицо матери и поцеловала ее.
— Я люблю тебя, мамочка!
— Тут мужчина сидит, а ты голая ходишь. Ступай в дом, сумасшедшая!
— Но это всего лишь Клемент. Клемент не станет возражать! — Она повернулась спиной к матери и сестре и встала перед Клементом. У него забилось сердце при виде этих выдающихся грудей, едва прикрытых лифчиком недостаточного размера. И, визгливо и вызывающе посмеиваясь, спросила: — Ты ведь не против, Клемент?
— Нет, не против.
Миссис Ванецки наклонилась вперед, хорошенько шлепнула дочь по заднице и рассмеялась.
— Ой! Больно же! — Пэтси бросилась в дом, прикрывая рукой попку.
Было уже почти темно. Невдалеке грохотал грузовой поезд. Лина закурила сигарету и откинулась назад, на мягкую спинку качалки.
— Он собирается написать пьесу для театра, мама.
— Он?
— Он может ее написать.
— Вот и хорошо, — отозвалась миссис Ванецки так, словно это была шутка. И они замолчали, смущенные ее мрачным настроением.
Позднее они пошли прогуляться. В этом районе стояли сплошные бунгало и четырехэтажные деревянные жилые дома, жилье рабочих.
— Она права, я думаю, — сказал Клемент, надеясь, что Лина ему возразит.
— Ты про женитьбу?
— Это будет глупо с нашей стороны.
— Наверное, — согласилась она с облегчением. Решение, уверенно отложенное на потом, точно так же утешает и успокаивает, как уже принятое. Она ухватила его за руку, поднятую в качестве знака конкретизации чего-то неопределенного.
Он никак не мог набраться смелости опубликовать такое объявление. И уже начал сомневаться, не сочтут ли его каким-нибудь извращенцем. Но идея так и висела над ним, довлела, как долг по отношению к самому себе. Однажды он развернул свежий номер «Виллидж войс» и остановился на углу Бродвея и Принс-стрит, изучая колонки частных объявлений: множество страниц с назойливыми просьбами, мольбами и приглашениями стать чьей-то компаньонкой, обещания физической близости, сулящей некие открытия, а также физического самоусовершенствования. Это напоминает огромное ледяное поле, подумалось ему, над которым разносятся человеческие голоса, взывающие из трещин о помощи. Дантов ад. Он принес газету домой, бросил на свой девственно-пустой стол, пытаясь принять наконец какое-то решение, и в итоге решил попробовать действовать прямо: «Требуется крупная женщина для безобидного эксперимента. Возраст значения не имеет, но кожа должна быть гладкая и упругая. Фото обязательно».
После пяти фальстартов — фотографий чудовищно жирных голых женщин, снятых со всех сторон, — он получил фото Кэрол Мундт и сразу же понял: это то, что ему нужно, — голова откинута назад, словно ее одолел приступ смеха. Когда же она возникла в дверях — в желтой коротенькой юбке, черной блузке и белом берете, на шесть дюймов выше его и с трогательной, немного слащавой, смущенной и бравой улыбкой, — ему захотелось ее обнять. Он мгновенно и полностью уверился в том, что она в точности оправдает его задумку и всю концепцию. Наконец-то он сделал хоть что-то, чтобы заполнить эту свою пустоту.
Уютно устроившись в его кресле, она предприняла безнадежную попытку натянуть юбку пониже, одновременно стараясь сохранить на лице скептическое и задорное выражение, словно они были совершенно чужие люди, случайно столкнувшиеся в баре. Потом позвенела своими тяжелыми браслетами и цепочками на шее и заржала — лошадиное ржание, раздражающее его чувствительный слух. Вообще-то было в ней что-то девственное, чистое, что она старательно пыталась скрыть, может быть, даже чрезмерно чистое, как оливковое масло высшего сорта. Это сравнение он решил запомнить, чтобы потом где-нибудь использовать.
— Ну, так что это за работа? Или я слишком любопытна?
— Все очень просто. Я писатель. Романист.
— Ага. — Она кивнула, правда, с некоторым сомнением.
Он взял с полки одну из своих книг и подал ей. Она взглянула на его фото на суперобложке, и ее подозрения растаяли.
— Ага, теперь понятно, а что же…
— Вам, конечно, придется раздеться догола.
— Ага. — Ее это, кажется, возбудило, и она даже вроде как напряглась, готовая принять вызов.
А он продолжал нажимать дальше:
— Я должен иметь возможность писать прямо на вашем теле, в любом месте. Понимаете, рассказ, который я хочу написать, видимо, займет все ваше тело. Конечно, я могу и ошибаться. Я пока что не совсем уверен, но, вполне возможно, он станет первой главой будущего романа.
И он рассказал ей все о своем творческом застое и надежде на то, что, записав рассказ на ее коже, он наконец выйдет из кризиса. У нее аж глаза расширились от сочувствия и восторга, и он увидел: она горда тем, что стала его конфиденткой.
— Ну, не знаю… Может, это и не сработает…
— Но попробовать-то можно, верно? Я хочу сказать, попытка не пытка.
Оттягивая начало, он снял со стола коробку со скрепками и кожаный бювар, давнишний подарок Лины на Рождество. Как сказать ей, чтоб раздевалась? Безумие ситуации обрушилось на него могучей волной, угрожая снова отбросить в состояние полной творческой импотенции. С трудом взяв себя в руки, он попросил: