Страница 14 из 104
Он бы никогда не поместил в газетах это объявление, если бы Лина однажды не взорвалась, окончательно потеряв всякое терпение и надежду на лучшее. Он сидел наверху, в своем кабинете на третьем этаже, читал Мелвилла и пытался выбросить из головы все посторонние мысли, когда услышал ее крики внизу. Он бросился туда, в гостиную; Лина сидела на кушетке и изливала в окружающее пространство все свои горести и печали. Он обнял ее, прижал к себе и Держал так, пока она не выплакалась. Говорить было ни к чему; ее просто начала переполнять ненависть к такой жизни, к постоянной нехватке денег и его неумению и нежеланию проявить хоть какую-то инициативу. Он держал ее за руку и едва мог заставить себя посмотреть в ее заплаканное, искаженное отчаянием лицо.
Потом она успокоилась. Он принес ей стакан воды. Они сидели рядом на кушетке в полной прострации. Она достала из пачки, валявшейся на кофейном столике, сигарету «Честерфилд», отломила ногтями фильтр, откинулась назад и закурила, вызывающе выдыхая дым, потому что доктор Зальц уже дважды настойчиво предлагал ей бросить. А у нее роман с «Честерфилдом», подумал Клемент.
— Я подумываю написать что-нибудь биографическое, — сказал он, намекая таким образом, что это принесет им деньги.
— Моя мама… — произнесла она и замолчала, уставившись в пространство.
— Да-да?
Мимолетное упоминание о ее матери напомнило ему, как она однажды впервые открыто призналась в гнетущем ее чувстве вины. Они сидели тогда в Лининой комнате в меблирашке, у окна, выходящего на красивую улицу, засаженную деревьями — листья на них уже совсем распустились — и заполненную шатающимися без дела студентами. Обычный кампус колледжа где-то на Среднем Западе отгораживал их от реального мира, в то время как дома, в Коннектикуте, как сказала она, ее матери приходится каждое утро вставать еще до пяти утра, чтобы с первым трамваем ехать на работу. Восемь часов тяжкого труда в прачечной «Пирлесс Стим»! Ты только представь себе! Благородная Криста Ванецки гладит рубашки посторонних мужчин, чтобы иметь возможность посылать дочери по двадцать долларов в месяц на питание и оплату жилья, при этом категорически запрещая этой дочери работать, а ведь так поступает большинство студентов. Лине приходилось закрывать на это глаза и выдавливать из головы мысли о собственной неполноценности. Чтобы сделать мать счастливой, ей нужно было добиться успеха, успех вылечит все болячки — возможно, это будет работа в сфере социальной психологии в каком-нибудь крупном городском учреждении.
На ней тогда был белый свитер из ангоры. «Ты в этом свитере вся сияешь, прямо как бесплотный дух, особенно в этом безумном освещении», — сказал Клемент. Они отправились погулять, держась за руки, бродили по извилистым тропинкам, углублялись в тень, которая была такой черной, что ее, казалось, можно было пощупать пальцами. Луна была огромная и висела так низко, что в эту безветренную ночь казалась очень близкой, и это немного действовало на нервы. «Кажется, она сегодня совсем рядом», — сказал он, щурясь от яркого света. Он любил поэзию науки, но ее более точные подробности представлялись ему слишком сложными, слишком математическими. В этом потрясающем освещении его скулы казались более выступающими, а мужественная нижняя челюсть выглядела скульптурной. Они были одного роста. Она всегда знала, что он ее обожает, но, оставшись сейчас с ним наедине, она тотчас ощутила настойчивые притязания его тела. Он внезапно затащил ее на полянку под какими-то кустами и мягко опустил на землю. Они поцеловались, он ласкал ей грудь, потом уложил на спину и навалился сверху, стараясь раздвинуть ей ноги. Она почувствовала, как у него там все напряглось, и замерла от страха и смятения. «Не надо, Клемент», — сказала она и поцеловала его, словно извиняясь. Она никогда еще никому такого не позволяла и теперь хотела, чтобы он забыл об этом.
— Ну, когда-нибудь мы все равно до этого дойдем, — сказал он, но скатился с нее.
— Почему это?
— Да потому! Гляди, что я купил.
Он показал ей презерватив, подняв его, чтобы она получше его разглядела. Она взяла его и ощутила пальцами его гладкую резину. Она старалась не думать о том, что все его стихи о ней — сонеты, баллады, хокку[8] — были просто уловками, имеющими целью подготовить ее к виду этого странного резинового пузыря. Она поднесла его к глазу, словно это был монокль, и посмотрела сквозь него в небо. «Я сквозь него луну могу разглядеть».
— Какого черта! Что ты с ним делаешь! — Он засмеялся и сел. — Сумасшедшая Ванецки!
Она тоже села, хихикая, и вернула ему презерватив.
— Что с тобой? — спросил он. — Это ты по поводу матери?..
— Наверное, тебе надо подыскать себе кого-нибудь другого, — сказала она очень серьезно. — А мы могли бы все же остаться друзьями. — И добавила: — Я вообще не понимаю, почему еще жива.
Клемента всегда трогали эти ее мгновенные перемены настроения. «Польские штучки», как он их называл. Она сохраняла какую-то непостижимую связь с некоей тайной, оставшейся по ту сторону Атлантики, в мрачном польском центре Европы, там, где ни он, ни она никогда не бывали.
— А есть какие-нибудь стихи о чем-то вроде этого?
— Вроде чего?
— Ну, про девушку, которая не может понять, о чем она думает.
— Наверное, у Эмили Дикинсон[9], только не могу вспомнить ничего конкретного. Все поэмы о любви, которые я знаю, кончаются либо славой, либо смертью.
Он обхватил руками колени и уставился на луну.
— Никогда не видел ничего подобного. Видимо, именно это заставляет волков выть.
— А женщин — сходить с ума, — добавила она. — Интересно, почему именно женщин луна заставляет сходить с ума?
— Ну, видимо, потому, что они раньше взяли старт…
Она наклонилась вперед и отвела в сторону ветку, закрывавшую ей луну, и прищурилась, глядя на ее сияние.
— Я действительно думаю, что она может свести меня с ума. — Она и впрямь немного опасалась, что может потерять разум. Ее никогда не оставляли воспоминания о безумно-нелепой смерти отца. — Какой она кажется сейчас близкой! Прямо око небес! Можно понять, почему она так пугает людей. Кажется, ее свет греет, но это холодный свет, так ведь? Как свет смерти.
Эта ее трогательная детская любознательность наполнила его холодным предвкушением вкуса ее тела, который он по-прежнему надеялся однажды отведать. Интересно, там, внизу, волосы у нее тоже светлые? Но при всем при этом она была для него чем-то священным, этаким редкостным явлением. Единственным ее недостатком были скулы, несколько выступающие, но не так чтобы очень, да еще слишком широкий польский нос. Но он уже давно перестал ее сравнивать с идеалами женской красоты. Он взял ее ладонь, раскрыл ее и приложил к своим губам.
— Кэтлин ни Хулихэн[10], Элизабет Барнетт Браунинг[11], королева Маб[12]… — Он уже слышал, что она начала грустно посмеиваться. — Бетти Грэбл[13]… на кого еще она так действовала?
— Эта женщина… в «Карамазовых»?
— Ах да, Грушенька. А кто еще? «Питер Пол Маундс»[14], «Бэби Рут»[15], Клеопатра… — Она обхватила его голову и впилась губами ему в рот. Ей не хотелось вот так отвергать, разочаровывать его, но чем больше она старалась возбудить в себе физическое влечение, тем меньше чувствовала что-либо подобное. Может быть, если бы они все же это проделали, у нее внутри распрямилась бы некая пружина. Он был безусловно нежный, он был достоин ее любви, и если уж она позволила бы кому-то войти в нее до того, как она найдет себе мужа, это вполне мог оказаться и Клемент. А возможно, и нет. Она ни в чем не была убеждена. Она позволила ему запустить язык ей в рот. Его удивило это ее приглашение, и он повалил ее на землю и навалился на нее и начал надавливать, но она выскользнула, вскочила на ноги и вышла обратно на тропинку, и он догнал ее и начал извиняться, но потом увидел, как она напряжена и сосредоточенна. Эти ее поразительные резкие смены настроения уже стали для него чем-то вроде ярко раскрашенной игрушки, подвешенной над колыбелькой ребенка. Они шли дальше в почти могильном молчании, вышли к дороге, потом к ее меблированному жилью, где остановились под огромным викторианским портиком, и в ярком свете луны их большие, чернильно-черные тени растянулись далеко по траве.
8
Трехстишие в классической японской поэзии.
9
Американская поэтесса (1830— 1886), автор романтических и мистических стихов, написанных весьма необычным языком; большая их часть была опубликована лишь после ее смерти.
10
Героиня пьесы Уильяма Йейтса «Кэтлин, дочь Хулихэна» (1902), олицетворение самоотверженности и самопожертвования в борьбе за свободу и независимость Ирландии.
11
Английская поэтесса (1806–1861), автор стихов социальной направленности, любовной лирики, сторонник эмансипации женщин.
12
В ирландском и английском фольклоре — фея, искусительница и коварная интриганка, насылающая сны и управляющая ими.
13
Американская актриса (1916–1973), певица и танцовщица.
14
Шоколадный батончик с кокосовой начинкой.
15
Конфеты, карамель с орехами и нугой в шоколаде.