Страница 11 из 14
– Дана, чудесная красавица, эфирное создание… ты… заранее все спланировала?
– Э-э-э… Что именно – все?
– Вот… например… то, что мы окажемся вместе… тут, у тебя…
Из темноты донеслось ехидное хихиканье.
– О, в деталях. За трое суток уже знала, насколько ты ко мне опоздаешь.
– Ну… извини, пожалуйста, – Рэм скопировал ее интонацию.
Опять хихиканье, на этот раз – очень довольное.
– Я никогда с тобой не знаю, что будет и как будет. Просто я допускаю некоторые мысли. То есть приходит в голову какая-нибудь, скажем… приятная мысль, и я ее не отвергаю.
Дана остановилась. Мгновение спустя дверь перед нею издала протяжный скрип, который стоило бы использовать как разновидность пытки. А может быть, и казни – при десятикратном повторении.
– Мы на месте.
Дана заходит в черный прямоугольник. Рэм делает шаг за ней. Темень – как в гробу. Эфирное создание растворяется в густой беззвучной черноте. Шур-шур-шур, бур-бур-бур, будущая баронесса Фаар что-то ищет… роняет книгу… роняет пару карандашей… роняет… не поймешь: какая-то женская мелочь… бормочет себе под нос неэфирные слова… отодвигает штору. Лунно-фонарный танец вплывает в комнату, и хотя самих вещей в нем не видно, но их силуэты становятся различимыми.
– Так-то я вас, голубчики, быстро отыщу… Напрасно вы пытаетесь спрятаться, – разговаривает с кем-то Дана. – Ну вот, хорошо, что сами явились.
Чирканье спички на миг оглушает его. До чего же оно громкое в гулкой темноте! Из пальцев девичьего силуэта выпархивает один мотылек свечного пламени, второй, третий… спичка гаснет.
– Хватит тебе света?
– О да Днем я неплохо разглядел тебя. Вот только медали… вряд ли я при свечке разберу, что там на них.
Дана фыркает.
Потом с ее стороны до Рэма доносятся не совсем понятные звуки. Какое-то пощелкивание, шум ткани… Когда его глаза привыкают к трепету огненных мотыльков, он понимает – не столько видит, сколько именно понимает: Дана расстегивает и расшнуровывает то самое, что надето выше юбки. Женское и без названия.
Потом она подходит к Рэму вплотную и говорит:
– Медали я действительно очень хочу показать тебе. Мне интересно, как ты их оценишь. Честно. Давно хотела… Но медали будут утром. А сейчас…
Она поднимает руки над головой, показывая: на мне – много лишнего, не пора ли уменьшить его количество?
Этот жест делает ее уязвимой, беззащитной. Этот жест отдает ее на полную волю Рэма. Нет в ней никакой уверенности, ей страшно. Он снимает то самое, без названия, приятно шуршащее и теплое. Пристально смотрит на женщину-девочку, любуется ею… и замечает в глазах Даны немой вопрос.
Тогда Рэм целует ее туда, где под кожей, плотью, ребрами бьется сердце, и произносит:
– Я люблю тебя.
Рэм проснулся от странного ощущения: перина под ним ритмично сотрясалась. Он потер глаза и перевернулся на спину.
Дана в совершенно девчачьей ночной рубашке подпрыгивала на перине с довольным выражением лица.
– Чего это ты прыгаешь?
– А как же мне не прыгать! Я просыпаюсь, а ты – тут, и к тебе можно прикоснуться. А когда видишь тебя во сне, ты под утро все время куда-то пропадаешь!
– Ну надо же! Я не нарочно. А когда ты надела эту штуку… с зелеными коняшками?
– После всего. То есть совсем после всего. Нравится, да?
Солнце нагло ломилось в окно, и следовало бы сделать что-нибудь разумное или хотя бы красивое, но в голову лезла всякая ерунда. Вот, например:
– Нравится, она смешная. Только совсем девчачья.
– Так радуйся, тебе досталась такая кроха! Она не скоро постареет. А когда все-таки постареет, у нее будет старушечья, с эротичными кружевами.
Тут наконец Рэму в голову пришло разумное:
– Хочу видеть зеленых лошадок, пока они не износятся.
Она перестала прыгать и забралась рядом с ним под одеяло.
– Никогда не думала, что мне сделают предложение столь экзотичным образом.
В голосе ее содержался вопрос. Рэм решил выбить из-под него почву:
– Да, это предложение. Оно, конечно, должно было сделаться как-то иначе, я даже думал раза два, как бы его вытворить получше… но… оно взяло и само собой сделалось.
– Что, правда думал раза два?
– Чистая правда. Возможно, даже три.
– Тогда все очень серьезно. Дай-ка мне подумать, как бы получше вытворить ответ на твое предложение… А, вот! Хорошо, ладно.
Рэм бесконечно изумился. Он мог мечтать о Дане Фаар. Он даже смог вытворить с нею безумство. И – да, он хотел сделать ее своей женой. Но на самом-то деле… Она и он! Да разве…
– Ты… твое «хорошо, ладно» – в смысле «да»?
Она кивнула.
– Нет, правда?
– Чистая правда. Не «нет», а «да», так яснее?
– Тогда все очень серьезно… Ты прости, беспокоит меня одна мысль насчет нас с тобой. Одна такая маленькая мысль. Барон Фаар, глава государственного казначейства, девятый человек в списке потенциальных преемников Его Величества, если император, храни его Бог, умрет… девятый?
– Восьмой.
– Вот видишь! Восьмой… В общем, семейство барона Фаара и я. И мое семейство. Ты думала про…
– Я думала. Раза два. Или даже три, – перебила его Дана. – Мой отец… очень хороший человек. Он не станет делать мне больно. Скорее всего не станет… Он все время очень занят. А когда он не занят, то очень хочет казаться строгим. Меня воспитывали, не давая поблажек. Никаких излишеств в одежде, пище, никакой роскоши.
Папа говорил: «Настоящий аристократ умеет обойтись без всего того, чем владеет. Поэтому между честью и материальным достатком он всегда выберет честь». А в любви нет никакой порухи для чести. Как ты думаешь?
Рэм собирался ответить… собирался ответить… да не важно, какую чушь он собирался ответить. Правильный ответ на такой вопрос – другой вопрос:
– Если я тебя правильно понял, то… ты тоже любишь меня?
Некоторые люди духом старше своего тела, у некоторых моложе дух. А есть и такие, у кого невозможно назвать возраст личности, притом возраст тела не играет роли. Вот только-только маленькая девочка скакала на перине в ночной рубашке, а теперь взрослая женщина глядит тебе в глаза и спокойно отвечает:
– Да Я очень люблю тебя. Давно. Уже много месяцев.
Рэм обнял ее. За окном прибавлялось света, им надо было действовать, им надо было прежде всего покинуть эту постель. Но иногда лучше не торопиться: потом всю жизнь будешь жалеть. Он не знал этого, но понимал шестым чувством, какой-то звериной интуицией, а потому долго не разжимал объятий. Дана отвечала ему, целуя грудь, плечи и шею.
Рэм хотел было сказать: «Я тебе так благодарен!» Или: «Я с тобою счастлив». Но все выходило – ерунда. Словами он сейчас мог только подпортить и счастье, и благодарность.
Потом она решила продолжить разговор.
– Я хотела тебе сказать: меня держали в строгости, не баловали, но всегда покупали самые лучшие книжки и нанимали самых лучших учителей. И еще… он возил меня в путешествия… я видела всю Империю, Архипелаг, даже в горах была. А когда я болела, он по многу часов сидел у моей кровати. Не мама, нет, больше он сидел… Он будет недоволен… нами, но вряд ли станет все в моей жизни перекореживать по-своему.
«Она вроде бы прощается с отцом… Выходит, она уже мысленно живет со мною, а не с ним!» – от этой мысли дух захватывало.
– А твоя мама?
– Решать будет отец.
Где-то внизу, как видно, на кухне, горничная загремела железяками. У них оставалось совсем мало времени. Капля. По большому счету, времени не оставалось. Но Дана, приняв, наверное, какое-то важное решение, лежала с ним под одним одеялом, не вздрагивая и не обращая внимания на подозрительные шумы. На ее лице не читалось ни малейшего беспокойства.
Рэм попробовал еще разок – он никак не мог определить, насколько Дана понимает разницу между ними:
– Чудесная моя эфирная красавица, ты, твой отец и твоя мать – в дюжине самых родовитых людей Империи. И в сотне самых богатых. А я… Ты знаешь, кто я. И нет такого волшебства, которое изменило бы…