Страница 15 из 16
Стена вновь стала безупречно-белой. На пшиканье из соседней комнаты вышел главный кот – престарелый сибиряк Семен, огромный и пушистый. Он слегка подволакивал задние лапки, чего за ним раньше не водилось. А к вечеру кот заболел, и Алина Никитична уже не вспоминала о том, что зачем-то ездила в Прагу. О сделке с траурной дамой она забыла начисто – уж конечно, торговка контрабандными заклятиями, крадеными из Амберхавена, постаралась, чтобы покупательница ее не вспомнила. Но заклятие «ширм» подействовало. Те, кого боялась Алина Никитична, тоже о ней забыли.
Назавтра, ранним утром, Лиза, принцесса Радингленская, забежала домой на Гатчинскую улицу – полить цветы и забрать кое-какие ноты для урока у преподавателя из Консерватории. Лиза включила телевизор, чтобы быстренько проверить, сколько градусов на улице – она вообще использовала его только в качестве термометра, а заоконному градуснику не доверяла, поскольку тот норовил приврать и носил у них с Бабушкой прозвище «оптимист». На экране необъятная телеведущая звучным контральто нахваливала красоты немецких городков. «Знакомое лицо… – рассеянно удивилась Лиза. – И почему мне кажется, что я ее уже где-то встречала? Странно…» Вишневая шаль, брякающие массивные украшения, монументальная осанка… Но тут на плите отчаянно засвистел чайник, Лиза отвлеклась, а тем временем программа «Галопом по Европам» закончилась, и Лиза, наспех выпив чаю, умчалась в Радинглен. Ее куда больше волновало то, что отказаться от уроков у Леонида Марковича из Консерватории Филин строго-настрого запретил.
Забыл Алину Никитичну и разгневанный огнедышащий гость, наделенный абсолютной памятью, и его сын, смотревший телевизор много и охотно, а также все друзья и знакомые удивительного посетителя. У всех у них при виде Литавриной возникало странное ощущение, будто какой-то уголок памяти в голове отгородили ширмой, и ширма эта оказалась крепче каменной стены. Нет, конечно, если бы они включили телевизор, то сразу же узнали бы известную ведущую. Но ни за что не вспомнили бы, что когда-то встречались с ней в далекой Ажурии, при очень мрачных обстоятельствах, когда Алину Никитичну звали совсем, совсем иначе – герцогиней Паулиной, имевшей обличье гарпии с железным оперением. Да и не до телевизора им было, если честно… И даже не до Нового года.
* * *
Не до Нового года было в эти дни и жителям Венеции. Обычное по осеннему времени наводнение затянулось до зимы, и подъем воды сопровождался странными, необъяснимыми явлениями. Вода в каналах не просто поднималась, она то и дело начинала бурлить и бить ключом, точно кипяток в котелке, подвешенном над огнем, да так, что знаменитые венецианские гондолы, похожие на узкие туфли, танцевали на волнах и чуть не опрокидывались. По ночам венецианцы и немногочисленные зимние туристы просыпались от странного подземного гула – словно под городом прокатывался глухой гром. А однажды утром жители некоего фотогеничного закоулка, знаменитого своим горбатым мостиком и маленьким палаццо, проснулись, распахнули ставни и обнаружили, что мостик на месте, а вот изящный мраморный дворец исчез. Не разрушился, не ушел под воду, а просто пропал, и на его месте колыхалась темная вода, в которой кружились какие-то жалкие щепки, обломки и клочки. К счастью, в палаццо никто не жил. Однако в нем хранилась хотя и небольшая, но ценная коллекция картин и утвари, и все это было безвозвратно утрачено. Сторож, охранявший дворец, чудом уцелел, но тронулся рассудком: он твердил, будто глухой ночью из глубины вод поднялась какая-то черная скользкая тварь и начала оплетать палаццо своими щупальцами, а потом, кроша стены, будто хрупкие вафли, раздавила и утянула на дно. Удивительно, но грохота и треска никто не слышал. По словам сторожа выходило, будто тварь эта была и не живая, и не мертвая, и чешуя у нее была не то каменная, не то железная…
* * *
Тридцать первого декабря король и придворный волшебник оставались во дворце до последнего. Отчасти причиной было то, что они ожидали фриккен Бубендорф, а она задержалась и прибыла только теперь. Принцессу и королеву Таль они отправили в Петербург заранее – сопровождавшая Лизу и Бабушку фриккен Амалия клятвенно заверила, что перенесет всех из будуара королевы прямиком на Гатчинскую улицу. К величайшей своей досаде Инго не успел толком поговорить с Амалией и показать ей загадочное металлическое яблоко – не позволили дворцовые обязанности. Обычай предписывал королю вечером принародно проститься со Старым годом – выйти на Круглую площадь и зажечь костер, в который горожане кидали бумажки с перечнем обид и неприятностей уходящего года, а еще – мелкие монетки и сладости, чтобы тот не сердился. От этого костра потом зажигали факелы и торжественно расходились по домам, праздновать в кругу семьи.
Подождав, пока костер догорит, Инго с Филином отправились пешком. На улицах кипела суета. По традиции, в последний день надлежало не только проститься со Старым годом, не только развесить фонарики и гирлянды, приготовить подарки друг другу и под королевскую лиственницу (елок в Радинглене не росло), не только закончить всю уборку, намыть-начистить весь дом снаружи и изнутри, выколотить все ковры и починить все непочиненное, но и выбросить за порог ненужный хлам. Поэтому горожане старались вовсю, а идти по петляющим радингленским улицам приходилось с крайней осторожностью: из окон и дверей то и дело вылетали отслужившие свое вещи, а расторопные старьевщики, у которых этот день был самый урожайный в году, караулили наготове.
Радингленцы твердо знали, что в Первый день года, когда его величество и вся высочайшая фамилия будут махать с балкона, а потом объедут город праздничным кортежем, у них, местных жителей, все должно быть в идеальном порядке – от черепиц до погребов и от макушки до пят. Им даже в голову не приходило усомниться, что король будет встречать Новый год во дворце. Поэтому Инго и Филина никто не замечал.
Осторожно обходя кучи хлама, увертываясь от старьевщиков с тележками, ликующе грохотавшими по булыжнику, Инго и Филин только переглядывались, а побеседовать толком не могли – такой на радингленских улицах стоял шум и гам. Однако оба понимали, что отсрочить разговор до бесконечности не удастся. Бродячий Мостик король позвал, только когда они с Филином добрались до Нижнего города и, миновав Рыночную площадь, вышли по Сырной улице к Кольцевому рву.
А заговорили они лишь на заснеженных улицах Петроградской стороны. Здесь тоже сверкали и мигали гирлянды праздничных огней, и даже светофоры сейчас выглядели как елочные украшения. Вокруг все спешили, тащили яркие пакеты, сумки со снедью; кое-где уже постреливали петарды. Филин и Инго были, пожалуй, единственными, кто шел с пустыми руками и не торопясь. Да и выражение лица у обоих было, прямо скажем, непраздничное.
О главном оба молчали.
Никакого волшебного лекарства фриккен Бубендорф из Амберхавена не привезла.
Тамошние медики оказались бессильны перед болезнью Бабушки. Оставалось надеяться только на себя. На то, что удастся совершить чудо – и очень серьезное чудо, которое не по силам снадобьям радингленской аптекарши Мелиссы. Итак, в распоряжении Инго была словесная магия, Амалия разбиралась в пространственной, а Филин – во всем понемножку и еще в волшебной музыке. Правда, была еще Лиза…
– Филин, – хрипловатым после долгого молчания голосом начал Инго, – может быть, не стоит так загружать Лизавету уроками? Она устала, замучилась, жалуется… даже плакала.
– Ничего, работа отвлекает. – Филин ответил сразу, будто был готов к такому разговору. – Меня бы кто сейчас отвлек, я бы ему век был благодарен, – он махнул рукой. – Пусть уж Лизавета будет занята по уши, чем опять полезет в самое пекло. Хватит с нас того, как наши предприимчивые детки сначала зайцами проникли на корабль к Зильберу, а потом – самовольно отправились воевать Мутабора и вызволять заложников. Хорошо еще, что все кончилось благополучно.