Апраксинцы

Часу въ двѣнадцатомъ весь домъ, не исключая и Анны Никитишны, былъ уже одѣтъ и еще до звона отправился въ церковь. Таратайкинъ, какъ лицо, уважаемое въ приходѣ, былъ проведенъ съ семействомъ за рѣшетку, всталъ на клиросъ и легонькимъ баскомъ пѣлъ съ дьячками пасхальный канонъ. Кончилась заутреня, всѣ пришли домой; хозяинъ перехристосовался съ молодцами, обмѣнялся съ ними яйцами и сѣлъ разговляться. Молодцы все еще стоятъ въ комнатѣ: они ожидаютъ выхода хозяйки и хозяйскихъ дочерей, чтобы съ ними похристосоваться. Въ смежной комнатѣ слышно шушуканье. Анна Никитишна уговариваетъ дочерей выходить въ зало христосоваться съ молодцами; тѣ не хотятъ.

— Катюша! Наташенька! ступайте, видите они дожидаются. Ужъ это день такой, всѣ христосоваются.

— Да мы, маменька, пойдемъ, только съ Гаврилой цѣловаться не будемъ, онъ такой пересмѣшникъ.

— Да ужъ нельзя, и съ нимъ надо…

— Ну, развѣ только одинъ разъ, заключили онѣ условіе и вышли.

— Христосъ воскресе! Наталья Васильевна, сказалъ старшій молодецъ, подошелъ къ ней и какъ-то казенно помазалъ ея щеки своей бородой; потомъ вынулъ изъ задняго кармана сюртука сахарное яйцо, обтеръ его рукавомъ и подалъ ей.

За нимъ слѣдовали другіе молодцы; они также приложились по три раза къ щекамъ дѣвушекъ и, давъ имъ по яйцу, отошли въ сторону. Очередь дошла до Гаврилы. Онъ приблизился и старался казаться серьезнымъ, а глаза его такъ и смѣялись; это былъ малой въ родѣ гоголевскаго мичмана Пѣтухова, смѣявшагося отъ того, что ему показывали палецъ. Онъ приблизился и поцѣловалъ Катеньку, хотѣлъ поцѣловать другой разъ, но дѣвушка уже отвернулась и онъ только чмокнулъ воздухъ. Кто-то изъ молодцовъ фыркнулъ въ рукавъ. Гаврило держалъ въ рукѣ яйцо; онъ хотѣлъ было подать его ей, но уронилъ на полъ. Натура не выдержала, онъ засмѣялся и вышелъ изъ комнаты не похристосовавшись и съ Настенькой. Утрату эту онъ тотчасъ же замѣнилъ, выбѣжавъ на лѣстницу и разъ двадцать поцѣловался съ сосѣдней горничной.

Уже разсвѣло, когда разговѣлись молодцы; чтобы подкрѣпить себя немного къ завтрешней гулянкѣ, они легли соснуть часочикъ, другой, да и проспали до девяти часовъ — для плебеевъ роскошь не позволительная.

Насталъ первый день пасхи, и начали молодцы жуировать жизнію; въ этотъ день они бываютъ настоящими эпикурейцами, все имъ трынъ-трава, лишь бы попить и поѣсть, прокутить тѣ деньги, которыя далъ на гулянку хозяинъ, да контрибуцію съ конторщиковъ. Куда ни подите въ этотъ день, вездѣ встрѣтите молодцовъ. Въ пассажѣ, на улицахъ, въ трактирахъ, вездѣ, вездѣ…. то и дѣло, видите вы ихъ христосовающихся съ собратьями. Да и не одни молодцы гуляютъ въ этотъ день, а и хозяева, и даже торговки съ толкучки. Подите въ этотъ день на адмиралтейскую площадь къ балаганамъ, и вы увидите ихъ гуляющихъ по бульвару. Впереди обыкновенно идетъ мать съ дочерями, а сзади въ почтительномъ отдаленіи шествуетъ сожитель съ огромнымъ синимъ, или краснымъ коленкоровымъ зонтикомъ на мѣдной палкѣ. Даже и здѣсь вы видите, что у торговокъ мужская половина играетъ незавидную роль и стоитъ на второмъ планѣ. Сожитель и зонтикъ несетъ не для себя, но для того, чтобы въ случаѣ дождя прикрыть парадные наряды своихъ женъ и дщерей, а тѣ какъ павы, такъ и выступаютъ, въ тяжелыхъ шелковыхъ платкахъ, въ богатыхъ платьяхъ и канаусовыхъ коцавейкахъ. Наряды эти надѣваются только во время самыхъ большихъ гулянокъ, а именно: къ балаганамъ, перваго мая на екатерингофское гулянье и на гулянье въ волковомъ кладбищѣ.

Сильно нагрузились разною хмѣльною дрянью въ первый день пасхи молодцы Таратайкина и уже поздно, еле держась на ногахъ, воротились домой; только старшій молодецъ сохранилъ приличіе и пришелъ къ ужину; онъ имѣетъ виды на Наташеньку, не даромъ же онъ поднесъ ей сахарное яйцо. У Таратайкина у самаго есть мысль отдать за него свою дочь, онъ уже присматриваетъ для него на Апраксиномъ лавченку и потому пригласилъ его ужинать вмѣстѣ съ собою.

На второй день праздника большая половина торговцевъ начинаютъ считать свои лавки. Счетъ этотъ продолжается дня три, а иногда четыре; въ это время нѣтъ продажи, лавки или на половину забраны, или у входа заставлены метлой и скамейкой. Съ пятницы начинается торговля на новый счетъ, а хозяинъ подводитъ итоги и составляетъ баланецъ. Наступаетъ воскресенье; воскресенье — это великій день въ жизни молодцовъ. Въ этотъ день рѣшается ихъ участь на цѣлый годъ: мальчики, выслужившіе свой срокъ, дѣлаются приказчиками, одни приказчики остаются на старомъ положеніи, другимъ дѣлается прибавка жалованья, а третьимъ — вовсе отказываютъ отъ мѣста.

Первый часъ. Ѳомино воскресенье. Молодцы Таратайкина торговали только до двѣнадцати часовъ, до обѣда, какъ они выражаются, не смотря на то, что обѣдаютъ въ два часа. Они сейчасъ только возвратились изъ лавки; у нихъ сегодня разсчетъ съ хозяиномъ. Въ какомъ-то томительно-трепетномъ ожиданіи сидятъ они въ молодцовой и лишь изрѣдка перебрасываются между собою словечкомъ… «Что-то прибавитъ хозяинъ?» думаютъ они.

Одинъ изъ нихъ всталъ со стула, полѣзъ въ сундукъ и досталъ папиросу.

— Брось, Гаврило, не кури! Ты прежде меня пойдешь къ хозяину, услышитъ. что отъ тебя табакомъ пахнетъ, осердится, да на насъ и нападетъ.

Гаврила только улыбнулся, но этой своей всегдашней улыбкой и положилъ обратно папиросу.

Въ молодцовую вошелъ Ванюшка, мальчикъ, который съ сегодня будетъ считаться приказчикомъ. Онъ уже одѣтъ не въ отрепьяхъ, какъ-то было недѣлю тому назадъ, а въ порядочныхъ брюкахъ и въ сюртукѣ изъ хозяйскаго, — подарокъ къ пасхѣ.

— Вишь, собачій сынъ, ужъ теперь не Ванюшка, а Иванъ Иванычъ, говоритъ Гаврила. — Сегодня въ компанію примемъ, такъ угости!

— Хорошо, говоритъ Ванюшка и улыбается той улыбкой, которую можно замѣтить на губахъ статскаго совѣтника, когда его назовутъ вашимъ превосходительствомъ.

— Смотри, мнѣ одному полдюжины пива! пристаетъ Гаврила.

— Да оставь, братецъ, право не до того! замѣчаетъ другой молодецъ, и въ молодцовой снова водворяется тишина; только старшій приказчикъ Афанасій Ивановичъ, подарившій Пашенькѣ сахарное яйцо, ходитъ изъ угла въ уголъ, да обдумываетъ свой предстоящій великій шагъ жениться на ней.

Приготовлялись молодцы идти къ хозяину; приготовлялся и хозяинъ принять ихъ. Съ какою-то серьезно таинственною миной раскрылъ онъ въ залѣ ломберный столъ, поставилъ его къ окну и разложилъ на немъ книги и старинные съ обломанными косточками счеты. Для большей важности и торжественности Таратайкинъ расчесалъ и припомадилъ бороду, надѣлъ новый сюртукъ и осѣдлалъ свой носъ круглыми очками въ толстой серебряной оправѣ.

Все готово. Дверь въ спальную заперта на ключъ; любопытство домашнихъ удовлетворено не будетъ. Таратайкинъ вошелъ въ молодцовую. При входѣ его молодцы повскакали съ мѣстъ и встали въ почтительную позу, то есть спрятали руки за спину.

— Афанасій Иванычъ, пойдемъ-ка со мной! сказалъ онъ и вышелъ.

Старшій приказчикъ послѣдовалъ за нимъ; молодцы переглянулись: они въ первый разъ слышали, что онъ назвалъ его по отечеству.

Пришедши въ залу, Таратайкинъ сѣлъ за столъ и подвинулъ къ себѣ счеты.

— Садись! проговорилъ онъ приказчику.

— Покорнѣйше благодаримъ, Василій Ѳедоровичъ! — постоимъ.

— Садись же, братецъ.

Афанасій присѣлъ на кончикъ стула.

— Слава Богу, торговля еще не такъ худа, какъ я полагалъ, началъ Таратайкинъ.

Фраза эта повторялась въ каждое Ѳомино воскресенье, въ продолженіе двадцатилѣтняго хозяйствованія.

— Точно такъ-съ! отвѣчалъ Афанасій, крякнулъ и погладилъ бороду.

— Въ прошломъ году у тебя за мной осталось вотъ сколько.

Таратайкинъ приблизилъ указательный палецъ къ счетамъ и отдѣлилъ нѣсколько косточекъ, но цифры не сказалъ; приказчикъ взглянулъ на счеты и проговорилъ:

— Точно такъ-съ…

— За этотъ годъ я тебѣ кладу вотъ столько.

Опять отдѣлилось нѣсколько косточекъ.

— Покорнѣйше благодарю-съ! отвѣчалъ приказчикъ, всталъ съ мѣста и поклонился.

— Садись! По книгѣ ты забралъ у меня вотъ сколько. Видишь, осталось вотъ сколько…. Да ты, братъ, Афанасій Иванычъ, теперь пожалуй богаче меня. Хе, хе, хе! засмѣялся онъ и посмотрѣлъ въ глаза приказчику.