Апраксинцы

— Ну, а что твоя цѣна? спрашиваетъ деньщикъ, озадаченный такимъ отвѣтомъ.

— Кажи! кричитъ сибирка, вырываетъ у него платокъ, стелетъ на землю, встряхиваетъ, смотритъ на свѣтъ и перевертываетъ во всѣ стороны.

— Рѣшето! замѣчаетъ онъ хладнокровно. — Цѣна?

— Да все вмѣстѣ….

— Два цѣлкача берешь? кричитъ чуйка, все еще не выпуская изъ рукъ рейтузъ.

— Четыре рубля!

— Нѣтъ, братъ, жирно будетъ, — объѣшься!

— Два съ полтиной дамъ; кажи! перебиваетъ сибирка.

— Я, пожалуй, хоть и на обмѣнъ, — мнѣ полушубокъ надать.

— Полушубокъ? идетъ! Подь сюда, у меня есть! Сваримъ кашу…. кричитъ чуйка и тащитъ денщика въ сторону.

— Стой, разорвешь! отбивается отъ него деньщикъ.

— Иди, иди! Смотри, вишь, полушубокъ-то каковъ, что твой тулупъ. Гляди! вещь-то новая была.

При этомъ онъ разстилаетъ полушубокъ по землѣ и поминутно вертитъ въ рукахъ, чтобы скрыть дыры.

— Смотри, мѣхъ-то! вишь? вотъ вещь, такъ вещь, доволенъ останешься, сто лѣтъ «спасибо» будешь говорить. Ей-ей, новый былъ. Нужно съ тебя цѣлковый придачи взять, а я съ тобой вотъ какъ сдѣлаюсь: идетъ башъ на башъ!

— Эва! ты что морочишь, давай мнѣ цѣлковый придачи!

— Нѣтъ, землякъ, домой не донесешь! Бери свое добро! кидаетъ ему снова рейтузы въ лицо. — Послѣ жаяться будешь, въ нутро пойдешь и того не дадутъ. Ну!

— Нѣтъ, не рука!

— Ну, слышишь, на косушку дамъ придачи!

— Цѣлковый, ни копѣйки меньше….

— Эй, воротись, на полштофа дамъ!

— Нѣтъ!

— Ну, пятіалтынный на закуску прибавлю!

Деньщикъ не оглядывается.

— Эй, кавалеръ, воротись, обирай!

Деньщикъ воротился. Чуйка прибѣгаетъ къ послѣднему маневру.

— Вотъ тебѣ полушубокъ и вотъ тебѣ на полуштофъ!

— Цѣлковый и ни копѣйки меньше.

— Дорогонько…. Несходно….

Деньщикъ снова трогается съ мѣста. Уловка не удалась.

— Ну, ужъ что съ тобой дѣлать, обирай. При разсчетѣ у чуйки какими-то судьбами не оказывается пятіалтыннаго; она выворачиваетъ всѣ карманы, даже хочетъ снимать сапоги. Деньщикъ сначала не уступаетъ пятнадцати копѣекъ, но наконецъ, убѣжденный краснорѣчіемъ чуйки, соглашается.

Въ началѣ моихъ очерковъ и сценъ, я сказалъ, что всѣ торгующіе на Апраксиномъ раздѣляются на патриціевъ, плебеевъ и пролетаріевъ; эта-то послѣдняя каста и процвѣтаетъ или на развалѣ, или въ описываемомъ мною переулкѣ. Вотъ вамъ одинъ экземпляръ:

По переулку идетъ женщина въ платкѣ на головѣ и въ коцавейкѣ,- должно быть кухарка, Изъ толпы выдѣляется оборванная личность звѣрскаго вида, въ усахъ и съ небритымъ подбородкомъ, — навѣрное отставной солдатъ. Въ рукахъ у него пара козловыхъ башмаковъ.

— Однѣ въ Питерѣ! реветъ онъ:- для самой шилъ, на заказъ.

Восклицанія эти сопровождаются ударами башмаковъ подошва о подошву передъ самымъ носомъ женщины въ коцавейкѣ. Получивъ этотъ неожиданный салютъ, она вздрагиваетъ и отскакиваетъ въ сторону.

— Экъ, пострѣлъ, откуда выскочилъ, что орешь-то! Испужалъ совсѣмъ. Тьфу, ты чортъ эдакой!

— Эка раскудахталась, — словно барыня? Купи, землячка, дешево отдамъ!

Женщина для того именно и шла, чтобъ купить башмаки: испугъ ея прошелъ; подумала она, подумала, да и остановилась передъ учтивымъ кавалеромъ.

— А почемъ?

И начался торгъ.

А вотъ и еще экземпляръ:

По переулку идетъ какой-то господинъ въ мѣховомъ пальто, очкахъ и шляпѣ. Онъ натыкается на малаго лѣтъ двадцати въ фуражкѣ и женской коцавейкѣ. На видъ, физіономія малаго самая жалобная, болѣзненная, зубы его подвязаны какой-то тряпицей, но почти каждый замѣтитъ, что повязка эта надѣта съ цѣлію закрыть подбитый глазъ. Отъ него такъ и несетъ водкой.

— Послушайте, господинъ, пожалуйте!… говоритъ онъ какъ-то таинственно.

— Что тебѣ надо?

— Тише-съ, тише-съ….

— Что ты останавливаешь, любезный? Чего ты хочешь?

— Не хотите-ли купить? по случаю достались….

— Что купить-то?

— Тише-съ, услышать могутъ, глубокомысленно замѣчаетъ коцавейка. Вотъ часики-съ.

Показываетъ изъ-подъ полы часы съ отломаннымъ колечкомъ.

— Часы?

— Тише пожалуста-съ. Ужь дешево отдамъ-съ.

Многіе любятъ покупать случайныя вещи, да и вещь, показанная изъ-подъ полы, кажется всегда лучше, нежели она есть на дѣлѣ, и господинъ начинаетъ торговать часы.

Эти-то личности и принадлежатъ къ классу пролетаріевъ; сегодня они продаютъ башмаки, завтра часы, доставшіеся по случаю, послѣ завтра мѣдныя кольца, которыя выдаютъ за золотыя, перстни съ хрустальными брилліантами и прочія, говоря языкомъ апраксинцевъ, атуристыя вещи. Постояннаго жительства эти люди, большею частію, не имѣютъ; день они занимаются торговлею и присутствуютъ въ кабакахъ, впрочемъ подчасъ не прочь заняться и карманною выгрузкою на гуляньяхъ, а ночью упокоиваютъ свою бренную плоть на трехъ-копѣечномъ ночлегѣ въ притонѣ всѣхъ праздношатающихся темныхъ личностей, на сѣнной, въ домѣ Вяземскаго; въ томъ домѣ, гдѣ полиція каждый мѣсяцъ арестовываетъ десятки личностей, не только что неимѣющихъ законнаго вида для прожитія, но даже непомнящихъ родства.

VIII

Первыя двѣ недѣли великаго поста кажутся удивительно долгими, ежели-бы было можно, такъ-бы и понукалъ время; но за то какъ наступила третья, то недѣли такъ и бѣгутъ, четвертая, пятая, шестая, смотришь и седьмая. И на Апраксиномъ живо промелькнулъ великій постъ. Попостились апраксинцы, поговѣли, подмѣрили товары. и наступила страстная недѣля. «Шесть дней до праздника, считаютъ они, пять дней», и уже начинаютъ покупать яйца для окраски.

Канунъ великаго праздника. Десять часовъ вечера. Семейство и молодцы Таратайкина сбираются къ заутрени. Двѣ его дочери, пухленькія дѣвушки, одѣваются въ своей комнатѣ; онѣ силятся осмотрѣть себя въ небольшомъ зеркалѣ и не могутъ рѣшиться, какіе платочки надѣть имъ. на шею, голубые или розовые. Самъ Таратайкинъ сидитъ въ залѣ на диванѣ и читаетъ святцы. Изъ кухни пахнетъ жаренымъ; тамъ мать семейства съ кухаркой вынимаетъ изъ печи окорокъ.

— Ахъ, я окаянная! вскрикиваетъ вдругъ хозяйка и начинаетъ плевать. — Забывшись, взяла, да и лизнула палецъ, а онъ у меня въ жиру былъ.

— Ахъ, грѣхъ какой, матушка Анна Никитишна! замѣчаетъ кухарка, — пополощите скорѣе ротъ-то водой, а то право не хорошо.

— Мама, дай мнѣ кусочикъ! говоритъ стоящій около хозяйки маленькій сынишка.

— Грѣшно, душенька, отвѣчаетъ мать; попъ ушко отрѣжетъ!

Устрашенный такимъ наказаніемъ, ребенокъ не проситъ болѣе скоромнаго, а только облизывается, глядя на жирный окорокъ.

Куличи и пасха давно уже приготовлены и лежатъ на столѣ; уже назначенъ и мальчикъ, который понесетъ ихъ въ церковь для освященія. Запахъ скоромнаго кушанья проникъ и въ молодцовую, и пріятно щекочетъ ноздри молодцовъ. Одинъ изъ нихъ, чтобы какъ-нибудь сократить время и не думать о скоромной ѣдѣ, сидитъ въ углу и тихонько напѣваетъ «пріидите, пиво піемъ новое», другой выдвинулъ изъ-подъ кровати свою сокровищницу — сундукъ и вынимаетъ изъ него праздничную одежду. Сундукъ молодца вещь замѣчательная; на видъ онъ не великъ, но чего, чего тамъ нѣтъ. Первое, что бросается въ глаза, это картинки на внутренней сторонѣ крышки. Все это, по мѣрѣ пріобрѣтенія, наклеивалось въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ. Здѣсь и картинка съ конфектъ, дама въ розовомъ платьѣ и желтой шали танцуетъ польку съ кавалеромъ въ малиновомъ фракѣ и зеленыхъ брюкахъ, и товарные ярлыки съ стрѣляющими изъ луковъ купидонами, и тисненыя изъ золотой бумаги изображенія звѣрей — украшеніе товара, и посреди всего этого изображеніе какого-то полководца, скачущаго по головамъ своихъ солдатъ. Въ самомъ сундукѣ лежатъ: бѣлье, новая пара платья, галстукъ, пѣсенникъ, балалайка, порт-сигаръ (отчасти какъ вещь запрещенная), колода картъ, флаконъ духовъ, отзывающійся лавендулой, банка какой-то лекарственной мази и помада. Въ углу отдѣльный ящичекъ, тутъ помѣщаются: куски съэкономленнаго сахару, мятныя лепешки, деньги (вещь запрещенная, письма родныхъ, и между ними, обернутая розовой ленточкой, любовная цидулка отъ дульцинеи, съ надписью: «лети письмо отсерца прямо другу маему вруки.»