Где апельсины зреют

— Вотъ тебѣ и Апельсинія-матушка, прибавилъ Николай Ивановичъ. — Совсѣмъ ужъ здѣсь не апельсинами пахнетъ.

— Да ужъ Апельсинія давно кончилась. Здѣсь хоть и Италія, а апельсины растутъ развѣ только въ фруктовыхъ лавкахъ, отвѣчала Глафира Семеновна и скомандовала гондольеру, чтобы онъ везъ ихъ въ гостинницу.

— Аля мезонъ! Плю витъ… Гранъ каналь… Альберго Бо Риважъ.

— Oui, madame… отвѣчалъ гондольеръ и вывезъ ихъ опять на Canal Grande.

Опять начались облупившіеся палаццо древней венеціанской аристократіи, нынѣ наполовину занятые гостинницами.

— Палаццо Пезаро! восклицалъ гондольеръ, указывая на какой-нибудь не приглядный, стоящій уже десятки лѣтъ безъ ремонта дворецъ, выстроенный въ стилѣ Ренесансъ, а Глафира Семеновна читала на немъ вывѣску, гласящую, что здѣсь помѣщается гостинница “Лондонъ”. — Палаццо Палержи! продолжалъ онъ свои указанія, но и на этомъ палаццо ютилась вывѣска какой-то гостинницы.

— Немного-же есть здѣсь любопытнаго, созналась Глафира Семеновна, когда гондола ихъ подъѣхала къ пристани гостинницы. — Признаюсь, Венецію я себѣ много интереснѣе воображала! Ну, теперь пообѣдаемъ въ гостинницѣ, вечеромъ на площадь на музыку сходимъ, а завтра съ утреннимъ поѣздомъ и отправимся въ вашъ любезный Питеръ, прибавила она и кивнула Конурину.

Тотъ весь сіялъ отъ удовольствія и радостно потиралъ руки.

LXXVIII

Въ полномъ разочарованіи уѣзжала на другой день Глафира Семеновна изъ Венеціи. Проѣзжая въ гондолѣ по Canal Grande на станцію желѣзной дороги, она говорила:

— Эдакая поэтичная эта самая Венеція на картинкахъ и по описаніямъ въ романахъ, и такая она скучная и вонючая въ натурѣ.

— По истинѣ выѣденнаго яйца не стоитъ, поддакнулъ ей Конуринъ. — Только развѣ что на водѣ стоитъ, а то что это за городъ, гдѣ даже часы двадцать четыре часа показываютъ!

Николай Ивановичъ, сидя въ гондолѣ, подводилъ въ своей записной книжкѣ карандашомъ расходы по путешествію.

— За двѣ съ половиной тысячи перевалило, а еще надо отъ Венеціи до Вѣны доѣхать, да отъ Вѣны до Петербурга, ворчалъ онъ. — А все покупки и рулетка. Покупокъ цѣлую лавку съ собой веземъ.

Глафира Семеновна не слушала его и продолжала:

— По описанію, Венеція славится красивыми женщинами, а до сихъ поръ мы все видѣли такихъ, что, какъ говорится, ни кожи, ни рожи. Вотъ и вчера на музыкѣ… Я даже хорошенькой ни одной не видала.

— Мурло… Совсѣмъ мурло, согласился Конуринъ. — Вотъ я прошлымъ лѣтомъ къ себѣ въ деревню, на родину ѣздилъ, такъ наши пошехонскія бабы и дѣвки куда казистѣе.

— Ахъ, вы все не то, Иванъ Кондратьичъ… сдѣлала гримасу Глафира Семеновна и опять начала:- А на музыкѣ на площади. По описанію въ романахъ, на площади Святаго Марка должны быть сливки высшаго общества, а вчера вы видѣли, что за народъ былъ? Однѣ горничныя и кокотки-нахалки.

— Предрянной городишко, что говорить! Коньяку даже хорошаго нѣтъ, ужасную дрянь подавали и въ гостинницѣ, и въ ресторанахъ.

— Вы все про коньякъ!

— Да не про одинъ коньякъ. Возьмите вы ту шипучку, которую мы за пять четвертаковъ въ Неаполѣ пили, и возьмите то асти, которое намъ вчера подавали. А вѣдь взяли двумя четвертаками дороже. И что это за городъ, который безъ лошадей! Срамъ.

— Я про поэзію, Иванъ Кондратьичъ, про поэзію.

— Поэзіи, я конечно, Глафира Семеновна, не обучался, а что до города, то конечно-же онъ вниманія не стоющій, даромъ что весь на водѣ. Эту воду-то и у насъ въ Галерной Гавани во время наводненія видѣть можно. Точь въ точь… Одно только — за номеръ здѣсь въ гостиннщѣ не ограбили, но вѣдь этого мало.

Николай Ивановичъ захлопнулъ записную книжку, запихнулъ ее въ карманъ и сказалъ:

— Не попади ты, Глаша, въ Парижѣ въ луврскій магазинъ и не проиграй въ Монте-Карло въ рулетку — вся поѣздка-бы намъ меньше чѣмъ въ тысячу восемьсотъ рублей обошлась.

Глафира Семеновна ничего не отвѣтила на слова мужа и опять продолжала:

— А гондольеры? Даже въ пѣснѣ поется “гондольеръ, гондольеръ молодой”. Во всѣхъ романахъ про гондольеровъ говорится, что это бравые красавцы съ огненными жгучими глазами. А вотъ оглянитесь назадъ, посмотрите, какая у насъ на кормѣ каракатица съ весломъ стоитъ. Хуже всякой бразильской обезьяны. Да и не видала я ни одного гондольера молодого.

— Да не все-ли равно, душечка, тебѣ, что молодой, что старый… возразилъ Николай Ивановичъ.

— Ахъ, что ты понимаешь! Ты понимаешь только гроши считать, огрызнулась на него жена и опять обратилась къ Конурину:- А какъ грязны-то эти гоидольеры! Вѣдь съ нихъ грязъ просто сыплется. Чеснокомъ и лукомъ отъ нихъ разитъ, гнилью…

— Охъ, ужъ и не говорите! подхватилъ Конуринъ. — Передъ тѣмъ, какъ намъ давеча садиться въ гондолу, я вышелъ на пристань первый. Что эти подлецы-гондольеры дѣлаютъ? Черпаютъ черпакомъ со дна канала грязь, выбираютъ изъ грязи розовыя раковины, раскрываютъ и жрутъ ихъ. Да вѣдь какъ жрутъ-то! Я не утерпѣлъ и плюнулъ, а одинъ подлецъ взялъ раковину да и подаетъ мнѣ: дескать, съѣшь, мусье. Тьфу!

А гондольеръ, стоя на корнѣ, по привычкѣ указывалъ на зданія, мимо которыхъ проѣзжали, и разсказывалъ:

— Palazzo Tiepolo-Zucchello… Palazzo Contarini…

— Да и вообще я здѣсь въ Венеціи ни одного красиваго мужчины не встрѣтила, говорила Глафира Семеновна. — Офицеры здѣшніе даже какіе-то замухнырки съ тараканьими усами, а статности никакой.

Николай Ивановичъ, занятый счетами и не слыхавъ начала разговора, развелъ руками.

— Не понимаю я, зачѣмъ тебѣ, замужней женщинѣ, красивыхъ офицеровъ разбирать! сказалъ онъ.

Глафира Семеновна только презрительно скосила на мужа глаза и ничего не отвѣчала.

Подъѣхали къ желѣзнодорожной станціи. Нищій съ багромъ подцѣпилъ лодку у пристани и кланялся, прося себѣ за эту услугу на макароны. Николай Ивановичъ разсчитался съ гондольеромъ. Сбѣжались носильщики, стали вынимать изъ гондолы сундуки и саквояжи и понесли ихъ въ желѣзнодорожный залъ.

— Какъ билеты-то намъ теперь брать, Глаша? У тебя вѣдь еще въ Петербургѣ было записано, суетился около жены Николай Ивановичъ.

— Вьена, віа Понтебо… отвѣчала Глафира Семеновна, взбираясь по ступенькамъ на станцію, обернулась къ каналу лицомъ и сказала:- Прощай, вонючая Венеція! Разочарована я въ тебѣ. Не такой я тебя воображала.

— Стоитъ-ли съ ней прощаться, матушка. Плюньте! перебилъ ее Конуринъ.

Черезъ полчаса они сидѣли въ поѣздѣ. Глафира Семеновна вынимала изъ сакъ-вояжа маленькій сверточекъ въ мягкой бумагѣ и говорила:

— Очень рада все-таки, что кружевной воланъ вчера вечеромъ себѣ купила. Ужасно дешево, а венеціанскія кружева вещь хорошая. Убрать его куда-нибудь подальше, а то черезъ австрійскую границу будемъ переѣзжать, такъ какъ-бы пошлину за него не потребовали.

И она стала запихивать свертокъ за корсажъ.

Николай Ивановичъ записываль въ записную книжку стоимость только что сейчасъ купленныхъ билетовъ и тяжело вздыхалъ.

— Ежели въ Вѣнѣ не остановимся на ночлегъ, а съ поѣзда на поѣздъ перемахнемъ, то, авось, какъ-нибудь въ двѣ тысячи восемьсотъ рублей вгонимъ свою заграничную поѣздку, произнесъ онъ.

— Голубчикъ! Николай Иванычъ! Ради самаго Господа не будемъ въ Вѣнѣ останавливаться! воскликнулъ вдругъ Конуринъ. — Ну, что намъ эта самая Вѣна! Пропади она пропадомъ! Мнѣ къ женѣ пора. Когда я ей еще написалъ, что черезъ двѣ недѣли буду дома! А ужъ теперь четвертая недѣля съ той поры идетъ. Поди, съ часу на часъ ждетъ меня. Охъ, икнулось… Должно быть вспоминаетъ меня. Что-то она, сердечная, теперь дѣлаетъ!

— Да что ей дѣлать? Чай пьетъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Пожалуй, что по теперешнему времени чай пьетъ, согласился Конуринъ.

— Ну, проси вонъ мою жену, чтобъ она въ Вѣнѣ не останавливалась.

— Матушка, барынька, мать командирша, явите божескую милость, не заставьте насъ останавливаться въ Вѣнѣ, упрашивалъ Конуринъ Глафиру Семеновну.

— Надо-бы мнѣ въ Вѣнѣ кой-что себѣ купить изъ шелковаго басона, ну, да ужъ хорошо, хорошо.