Страница 40 из 79
Конуринъ продолжалъ откашливаться и отплевываться въ платокъ. Сидѣвшіе за столомъ, узнавъ отъ оберкельнера въ чемъ дѣло, съ любопытствомъ посматривали на Конурина, посмѣивались и перешептывались. Подали супъ. Одно мѣсто передъ Ивановыми и Конуринымъ было не занято за столомъ, но передъ приборомъ стояла початая бутылка вина, перевязанная красной ленточкой по горлышку. Очевидно, на это мѣсто дожидали кого-то и вотъ когда супъ былъ съѣденъ сидящими за столомъ, явилась красивая, стройная молодая женщина, лѣтъ двадцати пяти, въ черномъ шелковомъ платьѣ, съ розой въ роскошныхъ волосахъ и маленькимъ стальнымъ кинжаломъ съ золотой ручкой вмѣсто брошки на груди. Она вошла въ столовую, поспѣшно сѣла за столъ, привѣтливо улыбнулась своему сосѣду, который отодвинулъ ей стулъ, причемъ выказала два ряда прелестнѣйшихъ бѣлыхъ зубовъ и, посматривая по сторонамъ, поспѣшно начала снимать съ рукъ длинныя перчатки до локтей. Войдя въ столовую, она сразу обратила на себя вниманіе всѣхъ.
Глафира Семеновна такъ и врѣзалась въ нее глазами.
— Это что за птица такая! пробормотала Глафира Семеновна.
На новопришедшую смотрѣли въ упоръ и Конуринъ съ Николаемъ Ивановичемъ и любовались ею. Въ ней было все красиво, все изящно, все гармонично, но въ особенности выдѣлялись черные большіе глаза съ длинными густыми рѣсницами. Конуринъ забылъ даже о своемъ обожженномъ ртѣ и прошепталъ:
— Бабецъ не вредный… Вотъ такъ итальяночка!
Николай Ивановичъ тоже хотѣлъ произнести какое-то одобрѣніе, но только крякнулъ и слегка покосился на жену. Покосилась на него ревниво и Глафира Семеновна.
Красавица кушала супъ, поднося его съ себѣ въ полуоткрытый ротикъ не по полной ложкѣ и осторожно откусывала маленькіе кусочки отъ сухихъ макаронъ, поданныхъ къ супу.
XLI
Заслыша русскій говоръ Ивановыхъ и Конурина, красавица тотчасъ-же обратилась къ нимъ и съ улыбкой спросила Конурина: — Vous étes des russes, monsieur?
— Русь, русь… поспѣшно за него отвѣтилъ Николай Ивановичъ, радуясь, что красавица обратилась къ нимъ.
— Oh, j’aime les russes! произнесла она, играя глазами, и продолжала говорить по французски съ сильнымъ итальянскимъ акцентомъ и вставляя даже время отъ времени итальянскія слова.
Мужчины улыбались во всю ширину лица и хоть ничего не понимали, но кивали головами и поддакивали: “вуй, вуй”. Услыхавъ слово “Petersbourg”, Koнуринъ воскликнулъ:
— Вуй, вуй, изъ Петербургъ! Я съ Клинскаго проспекта, а онъ съ Песковъ, показалъ онъ на Николая Ивановича. — Голубушка, Глафира Семеновна, переведите Бога ради, что она говоритъ.
Глафира Семеновна сидѣла, насупившись.
— И не нужно знать вамъ, отвѣчала она сердито. — Слушайте и молчите. Я не понимаю, чего эта женщина навязывается съ разговоромъ! Нахалка какая-то. Чего глаза-то выпучилъ! ѣшь! крикнула она на мужа. — Даже впился глазами.
— Ахъ, Боже мой! Да на то мнѣ глаза во лбу врѣзаны.
— Чтобъ впиваться ими? Врешь! Не впиваешься ты, однако, вонъ въ того толстаго нѣмца, который разложился за столомъ съ своей кружкой и трубкой, а впиваешься въ бабенку-вертячку.
— Да ежели она какъ разъ противъ меня сидитъ.
— Пожалуйста, молчи.
А красавица продолжала бормотать безъ умолку на ломанномъ французскомъ языкѣ и обращалась ужъ къ Глафирѣ Семеновнѣ, щеголяя даже русскими словами въ родѣ “Невскій, извощикъ, закуска, человѣкъ, кулебяка”, и произнося ихъ съ особеннымъ удареніемъ на французско-итальянскій ладъ.
— Въ Петербургѣ бывала, русскія слова знаетъ! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Навѣрное артистка какая-нибудь. Итальянка? спросилъ онъ красавицу.
— Oui, monsieur…
— Артистъ? Артистка?
Красавица кивнула головой.
— Глаша! Полно тебѣ дуться-то! Неловко. Видишь, она какая любезная… Спроси-ка ты лучше ее насчетъ папы и папскаго дворца. Можетъ быть намъ наврали, что папу нельзя видѣть, обратился Николай Ивановичъ къ женѣ.
— Отстань, послышался отвѣтъ.
Красавица между тѣмъ уже прямо спросила Глафиру Семеновну, говоритъ-ли та по французски.
— Нонъ, угрюмо отрѣзала Глафира Семеновна, отрицательно покачавъ головой.
Красавица выразила сожалѣніе и продолжала бормотать, относясь ужъ къ мужчинамъ.
— Переведи хоть немножко, что она такое говоритъ, упрашивалъ жену Николай Ивановичъ.
— Ахъ, какой несносный! воскликнула Глафира Семеновна и отвѣчала:- Въ душу влѣзаетъ, хвалитъ русскихъ, говоритъ, что очень любитъ ихъ.
— Ну, вотъ видите. Насъ хвалятъ, а мы безъ всякаго сочувствія, сказалъ Конуринъ. — Вивъ тальянка! воскликнулъ онъ вдругъ и полѣзъ къ красавицѣ черезъ столъ чокаться стаканомъ краснаго вина.
Та, въ свою очередь, протянула свой стаканъ.
— Шампанскаго бутылочку спросить, что-ли? — прибавилъ Конуринъ, обращаясь къ Николаю Ивановичу:- а то не ловко съ дамой краснымъ виномъ чокаться. Растопимъ бутылку. Куда ни шло! Гарсонъ! — Шампань! — крикнулъ онъ вдругъ слугѣ, не дождавшись отвѣта.
— Иванъ Кондратъичъ, я положительно обо всемъ этомъ вашей женѣ отпишу, — сказала Конурину Глафира Семеновна.
— Объ чемъ? Что я шампанское-то спрашиваю? Ахъ, Боже мой! Да отписывайте! Что тутъ такого? Не сквалыжничать поѣхали, а мамонъ набивать, и жена это знаетъ.
Лакей совалъ Конурину карту винъ и спрашивалъ, какого шампанскаго подать. Конуринъ передалъ карту Николаю Ивановичу и просилъ его выбрать. Тотъ, косясь на жену, отпихивалъ отъ себя карту.
— Да чего ты жены-то боишься! — упрекнулъ его Конуринъ. — Мы изъ-за ея наущенія пять — шесть ящиковъ шампанскаго въ рулетку проиграли, а тутъ ужъ безъ ея разрѣшенія не смѣй и бутылки одной выпить по своему желанію! Шампань… шампань… тыкалъ онъ передъ слугой пальцемъ въ карту.
Тотъ пожималъ плечами и тоже тыкалъ въ карту, поименовывая названія шампанскаго.
— Асти… Асти… — подсказала красавица.
— Ну, давай, гарсонъ, Асти, давай вонъ, что барыня требуетъ.
Лакей побѣжалъ исполнять требуемое. Глафира Семеновна съ шумомъ отодвинула отъ себя стулъ и поднялась изъ-за стола.
— Я не хочу больше обѣдать. Я въ номеръ къ себѣ пойду… — сказала она раздраженно. — Можете пьянствовать одни съ вертячкой.
— Матушка, голубушка, да какое-же это пьянство! — старался убѣдить ее мужъ.
— Ну, ладно. Я тебѣ покажу потомъ!
Николай Ивановичъ сидѣлъ молча, уткнувшись въ тарелку.
— Ты не пойдешь наверхъ въ номеръ? — обратилась она къ нему.
— Глафира Семеновна, пойми ты, я ѣсть хочу.
Глафира Семеновна, закусивъ губы, вышла изъ столовой.
— Чего это она? Ревнуетъ тебя, что-ли? спросилъ Конуринъ Николая Ивановича.
— Не понимаю… пожалъ тотъ плечами. — Нервы у ней, что-ли! Не можетъ видѣть хорошенькихъ женщинъ. Какъ заговоритъ со мной какая-нибудь хорошенькая бабенка — сейчасъ скандалъ. А между тѣмъ сама такъ какъ кокетничаетъ съ мужчинами! Вотъ хоть-бы тогда въ Ниццѣ, при игрѣ въ лошадки, съ этимъ лакеемъ, котораго ей почему-то вздумалось принять за графа. Нервы…
— Много воли даешь — оттого и нервы. Вотъ какъ я своей бабѣ въ Петербургѣ потачки не даю, такъ у ней и нервовъ нѣтъ, наставительно замѣтилъ Конуринъ.
Красавица между тѣмъ, видя отсутствіе Глафиры Семеновны, спрашивала ихъ съ хитрой улыбкой:
— Madame est malade?
— Малядъ, малядъ… разводилъ руками Николай Ивановичъ. — Захворала… Мигрень… Ля тетъ… указывалъ онъ наголову. — Нервы эти самые… Компренэ? Ля фамъ всегда нервъ…
— Oui, oui, monsieur… Je sais… кивнула ему красавица, насмѣшливо подмигнувъ.- Jl n’у а rien à faire… пожала она плечами.
— Ничего не подѣлаешь, мадамъ, коли баба закапризничаетъ, говорилъ Конуринъ. — Закусила удила и убѣжала. Вотъ и лекарства не дождалась отъ нервовъ, хлопнулъ онъ по бутылкѣ шипучаго итальянскаго Асти, поданнаго ему слугой. — Ну, да мы и безъ нея выпьемъ… Пожалуйте-ка вашъ стакашекъ… показывалъ онъ жестами.
Красавица протянула ему свой стаканъ. Конуринъ налилъ ей, налилъ себѣ и проговорилъ: