Страница 26 из 79
— И благороднѣе… прибавилъ Конуринъ. — Здѣсь и харь такихъ богопротивныхъ нѣтъ, какъ въ Ниццѣ. Вонъ на іудиномъ мѣстѣ, около денегъ господинъ крупье сидитъ… Пріятное лицо… Основательный мужчина… Сейчасъ видно, что не ярыга.
— Ты въ выигрышѣ?
— Франковъ тридцать въ выигрышѣ. Теперь обложить надо номеръ. Вокругъ обложить…На четыре полоски по монеткѣ… Вонъ давеча этотъ съ помутившимися-то глазами обкладывалъ — и ему уйму денегъ подвинули.
— Такъ обложи.
— Конечно-же обложу. При выигрышѣ можно. Ну, пропадай моя телѣга! Вотъ четыре колеса.
И Конуринъ, бросивъ на столъ четыре “пятака”, сталъ ими обкладывать номеръ.
— Николай Иванычъ… Я выиграла… слышался голосъ Глафиры Семеновны. — Второй золотой оказался счастливѣе. Пятакъ на красную выиграла.
— Погоди… не мѣшай… Играй сама по себѣ, а я буду самъ по себѣ… отвѣчалъ Николай Ивановичъ, видимо заинтересованный игрой. — Что, Иванъ Кондратьичъ, обкладка-то не выдрала?
— Сожрали, гвоздь имъ, въ затылокъ! — Ну, да авось поправимся. Еще разъ обложу.
— И я обложу. Вѣдь я въ выигрышѣ.
Сказано-сдѣлано. Рулетка завертѣлась. Конуринъ и Ивановы жадными глазами слѣдили за ней.
— Ура! закричалъ вдругъ Конуринъ.
— Тише! Что ты! Никакъ съ ума сошелъ! дернулъ его за рукавъ Николай Ивановичъ. — Вѣдь на тебя вся публика смотритъ.
— Чихать мнѣ на публику!
Крупье пододвигалъ къ Конурину большую стопку серебра. Въ серебрѣ виднѣлся и золотой.
— Николай Иванычъ! Вообрази, я опять выиграла! наклонилась къ мужу Глафира Семеновна.
Глаза ея радостно блистали.
XXVII
Игра кончалась. Утомленные крупье зѣвали. Игроки около столовъ начали рѣдѣть. Какъ-то медленно, шагъ за шагомъ, отходили они съ опорожненными карманами отъ столовъ. Нѣкоторые, послѣ небольшаго размышленія и сосчитавъ оставшіяся деньги, вновь приближались съ столамъ, ставили послѣднюю ставку, проигрывали и опять отходили. Какой-то элегантный бородачъ, съ длинными волосами почти до плечъ, выгрузилъ изъ кошелька всю мелочь, набралъ ставку въ пять франковъ, гдѣ попадались даже полуфранковыя монеты, и бросилъ ее на столъ. Очевидно, это были послѣднія деньги, но и онѣ не помогли ему отыграться. Онъ проигралъ. Покусавъ губы и тихо повернувшись на каблукахъ, онъ направился къ выходной двери.
Ивановы и Конуринъ все еще играли. Конуринъ игралъ уже молча, безъ прибаутокъ. Николай Ивановичъ раскраснѣлся и тоже молчалъ. Только Глафира Семеновна дѣлала иногда кое-какія замѣчанія шепотомъ. Наконецъ, Николай Ивановичъ поставивъ ставку и, проигравъ ее, произнесъ:
— Баста. На яму не напасешься хламу. Тутъ можно душу свою проиграть.
Онъ отдулся и отошелъ отъ стола.
— Да ужъ давно никто не выигрываетъ, а только эти проклятые черти себѣ деньги загребаютъ, откликнулась Глафира Семеновна, кивая на крупье.
— Отходи, Глаша… сказалъ ей мужъ.
— А вотъ только еще ставочку… Я въ выигрышѣ немножко.
— Какъ ты можешь говорить о выигрышѣ, если мужъ твой болѣе четырехсотъ франковъ проигралъ! Вѣдь деньги-то у насъ изъ одного кармана. Бросай, Иванъ Кондратьичъ, тронулъ онъ за плечо Конурина.
— Да и то надо бросить, иначе безъ сапогъ домой поѣдешь, отвѣчалъ тотъ и отошелъ отъ стола, считая остатки денегъ.
Глафира Семеновна продолжала еще играть.
— Глаша! крикнулъ ей еще разъ мужъ.
— Сейчасъ, сейчасъ… Только одну послѣднюю ставочку…
— Да ужъ прибереги деньги-то хоть на желѣзную дорогу и на извощика отъ станціи. У меня въ карманѣ только переводъ на банкъ — и больше ни гроша.
— На желѣзную дорогу у меня хватитъ.
Глафира Семеновна звякнула стопочкой пятифранковиковъ на ладони. Мужъ схватилъ ее за руку и силой оттащилъ отъ стола, строго сказавъ:
— Запрещаю играть. Довольно.
— Какъ это хорошо турецкія звѣрства надъ женой при цивилизованной публикѣ показывать! — огрызнулась она на него, но отъ стола все-таки отошла. — Я въ выигрышѣ, все-таки двадцать пять франковъ въ выигрышѣ.
— Не смѣй мнѣ объ этомъ выигрышѣ и говорить.
Они молча шли по игорнымъ комнатамъ, направляясь къ выходу.
— Поспѣемъ-ли еще на поѣздъ-то? Не опоздали-ли? говорилъ Николай Ивановичъ.
— Тебѣ вѣдь сказано, что послѣдній поѣздъ послѣ окончанія всей игры идетъ. Я спрашивала… дала отвѣтъ Глафира Семеновна и прибавила:- Ахъ, какая я дура была, что давеча не прикончила играть! Вѣдь я была сто семьдесятъ франковъ въ выигрышѣ.
— Да ужъ что тутъ разбирать, кто дура, кто дуракъ! махнулъ рукой Конуринъ. — Всѣ дураки. Умные къ этимъ столамъ не подходятъ.
Когда они выходили изъ подъѣзда, въ саду около скамеекъ, поставленныхъ противъ подъѣзда, была толпа. Кто-то кричалъ и плакалъ навзрыдъ. Нѣкоторые изъ публики суетились. Изъ находящагося черезъ дорогу кафе, иллюминованнаго лампіонами, бѣжалъ гарсонъ въ бѣломъ передникѣ, со стаканомъ воды въ рукѣ, безъ подноса. Ивановы и Конуринъ подошли къ толпѣ. Тамъ лежала на пескѣ, въ истерикѣ, молодая, нарядно одѣтая дамочка. Она плакала, кричала и смѣялась. Ее приводили въ чувство. Это была та самая дамочка, которую Ивановы и Конуринъ видѣли въ гостиной залѣ, закладывающей свой браслетъ ростовщику.
— Доигралась, матушка! Вотъ до чего доигралась! Ну, и лежи… Ништо тебѣ… сказалъ Конуринъ.
Пріѣхавъ въ Монте-Карло на лошадяхъ, они не знали куда идти на станцію желѣзной дороги и Глафира Семеновна спрашивала у встрѣчныхъ:
— Ли гаръ? У е ля гаръ? Ля стаціонъ?
Имъ указывали направленіе.
Нѣкоторые изъ публики уже бѣжали, очевидно, торопясь попасть на поѣздъ. Побѣжали и они вслѣдъ за публикой. Вотъ входъ куда-то… Но передъ ними захлопнулась дверь и они остановились.
— Николай Иванычъ… Да что-же это такое?! Не пускаютъ… Вѣдь мы опоздаемъ же послѣдній поѣздъ… говорила испуганная Глафира Семеновна.
— А опоздаемъ, то такъ намъ и надо, барынька. — Ночуемъ вонъ тамъ, на травкѣ, за всѣ наши глупости, отвѣчалъ Конуринъ со вздохомъ. — Дураковъ учить надо, охъ, какъ учить!
— Зачѣмъ-же на травкѣ? Здѣсь есть гостинницы. Давеча мы видѣли вывѣски “готель”, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
— Нѣтъ, ужъ вы тамъ какъ хотите, а я на травкѣ… Не намѣренъ я за два номера платить — я здѣсь, и въ Ниццѣ. Что это въ самомъ дѣлѣ, и семь шкуръ съ тебя сняли, да и за двѣ квартиры плати! Я на травкѣ или вонъ на скамейкѣ. Сама себя раба бьетъ за то, что худо жнетъ.
У захлопнувшейся двери стояли не одни они, тутъ была и другая публика. Глафира Семеновна суетилась и ко всѣмъ обращалась съ безсвязными вопросами въ родѣ:
— Me команъ донъ?.. Ну, вулонъ сюръ ля гаръ… Ле дерніе тренъ… Ну, вулонъ партиръ а Нисъ, и вдругъ захлопываютъ двери! У е ли гаръ?
Ее успокоивали. Какой-то молодой человѣкъ, въ сѣрой шляпѣ, красномъ шарфѣ и красныхъ перчаткахъ, старался ей втолковать по-французски, что они успѣютъ, что это захлопнули передъ ними двери подъемной машины, машина сейчасъ поднимется на верхъ и ихъ впустятъ въ дверь, но впопыхахъ она его не понимала.
Двери подъемной машины наконецъ распахнулись. Глафира Семеновна схватила мужа за руку и со словами: “скорѣй, скорѣй” втащила его въ подъемный вагонъ. Вскочилъ за ними и Конуринъ. Вагонъ быстро наполнился и сталъ опускаться.
— Боже мой! Это асансеръ! Это подъемная машина! — воскликнула Глафира Семеновна. — Мы не туда попали.
— Стой! Стой! — кричалъ Николай Ивановичъ служащему при машинѣ въ фуражкѣ съ галуномъ, схвативъ его за руку. — Намъ на поѣздъ. Гаръ… Гаръ… Трень…
Но машина не останавливалась.
— Фу, ты пропасть! Куда-же это насъ опускаютъ! Не надо намъ… Никуда не надо. Мы въ Нисъ, въ Ниццу… Глаша! Да переведи-же ты этому лѣшему, что намъ въ Ниццу надо.
— Что ужъ тутъ переводить, коли въ преисподнюю куда-то спустились! Изволь потомъ выбираться оттуда.
— А все ты!.. упрекнула мужа Глафира Семеновна.
— Ну, вотъ еще! Чѣмъ-же я-то?..
— Да вѣдь ты меня за руку втащила. Не разспросивши хорошенько — куда, и вдругъ тащишь! Иванъ Кондратьичъ, что тутъ дѣлать? Намъ въ Ниццу, на поѣздъ, а насъ въ преисподнюю спускаютъ.