Страница 16 из 17
— Купите, мадамъ, супругу для кабинетъ! Дамаскова сталь ятаганъ отъ янычаръ. Янычарскаго кинжалъ — и всего только сорокъ динаровъ бумажками.
— Зачѣмъ намъ такая дрянь? Этой дряни у насъ и въ Петербургѣ на толкучкѣ много, сказала Глафира Семеновна, сторонясь отъ еврея и вошла въ отворенную мужемъ дверь своего номера. — Вотъ неотвязчивый-то! Сюда прилѣзъ, прибавила она.
А еврей кричалъ изъ-за двери:
— Таково янычарсково кинжалъ въ Петербургѣ на толкучкѣ? Пхе… Пріѣдутъ господа англичане — мнѣ сто динаровъ дадутъ, но я хотѣлъ услужить для хорошего русскаго соотечественникъ. Мадамъ! хотите самова лучшаго турчанскій головной уборъ?
Супруги ничего не отвѣчали, и еврей умолкъ.
— Какъ онъ могъ узнать, гдѣ мы остановились? удивлялся Николай Ивановичъ. — Вѣдь мы не говорили ему своего адреса.
— А у извощика. Помнишь, онъ вышелъ насъ провожать на улицу и сталъ что-то по-сербски разспрашивать извощика, отвѣчала Глафира Семеновна. — Ну, надо укладываться, сказала она, снимая съ себя пальто и шляпку. — И для кого я наряжалась сегодня, спрашивается? Кто меня видѣлъ? Нѣтъ, я отъ братьевъ-славянъ уѣзжаю съ радостью. Совсѣмъ я разочарована въ нихъ. Ни сами они не интересны и ничего интереснаго у нихъ нѣтъ.
— А вотъ болгары, можетъ быть, будутъ интереснѣе сербовъ. Вѣдь въ сущности настоящіе-то намъ братья тѣ, а не эти. Эти больше какъ-то къ нѣмцамъ льнутъ. Почти всѣ они знаютъ нѣмецкій языкъ, мебель и постели у нихъ на вѣнскій нѣмецкій манеръ, указалъ Николай Ивановичъ на обстановку въ комнатѣ. — И даже давишній самый лучшій ихъ ресторанъ нѣмецкій. Вѣдь бѣлобрысый-то давишній буфетчикъ, что за стойкой стоялъ, нѣмецъ. — Нѣтъ, я увѣренъ, что болгары будутъ совсѣмъ на другой покрой.
— Ну, прощай Бѣлградъ!
Глафира Семеновна сняла съ себя шелковое платье и принялась его укладывать въ дорожный сундукъ. Николай Ивановичъ, помня наставленіе звонить три раза, чтобы вызвать кельнера и потребовать отъ него счетъ, позвонилъ три раза, но явилась косматая «собарица».
— А гдѣ-же кельнеръ вашъ? Я три раза звонилъ, спросилъ онъ. — Ну, да все равно. Счетъ намъ, умница, мы уѣзжаемъ часа черезъ два.
«Собарица» таращила глаза и не понимала.
— Счетъ, счетъ… повторилъ Николай Ивановичъ, показывая на ладони, какъ пишутъ. — Счетъ за соба (т. е. комната), за ѣду, за чай, за кофе… Поняла?
— А! Мастило и перо! Добре, господине, кивнула она, убѣгая за дверь и черезъ минуту явилась съ чернильницей и перомъ.
— Да развѣ я у тебя это спрашивалъ? Ступай вонъ! крикнулъ Николай Ивановичъ на «сабарицу» и отправился внизъ къ швейцару за счетомъ.
Черезъ нѣсколько времени онъ явился, потрясая листикомъ бумажки.
— Рачунъ — вотъ какъ счетъ называется по-сербски, проговорилъ онъ, показывая женѣ. — Вотъ тутъ напечатано.
— Ну, что, сильно ограбили? спросила жена.
— Нѣтъ, ничего. За свѣчи и лампу два динара поставили, за вчерашнюю ѣду и чай восемь динаровъ, а за прислугу и постели ничего не поставили.
— Еще-бы за эдакую прислугу да что нибудь ставить!
— Но зато за отопленіе цѣлый динаръ поставленъ.
— Какъ за отопленіе? Мы даже и не топили.
— А давеча утромъ-то малецъ въ опанкахъ связку дровъ притащилъ — вотъ за это и поставлено. «Ложенье» по ихнему. Тутъ въ счетѣ по-сербски и по-нѣмецки. «Хицунгъ — ложенье». Ну, да чертъ съ ними! Только-бы поскорѣе выбраться отсюда. Я черезъ часъ заказалъ карету Поѣдемъ на желѣзную дорогу пораньше и поужинаемъ тамъ въ буфетѣ. Авось, хоть въ желѣзнодорожномъ-то буфетѣ насъ получше покормятъ!
Поѣздъ, отправляющійся въ Софію и Константинополь, приходилъ въ Бѣлградъ въ девять часовъ съ половиной, а супруги въ семь часовъ уѣзжали ужъ на желѣзную дорогу. Вытаскивать въ карету ихъ багажъ явился весь штатъ гостинничной прислуги и, что удивительно, даже тотъ «кельнеръ», котораго Николай Ивановичъ не могъ къ себѣ дозвониться, суетился на этотъ разъ больше всѣхъ. Онъ оттолкнулъ «собарицу» отъ Глафиры Семеновны, сталъ ей надѣвать калоши, вырвалъ изъ рукъ у Николая Ивановича трость и зонтикъ и потащилъ ихъ съ лѣстницы. Карета была что вчера и сегодня днемъ, на козлахъ сидѣлъ тотъ же длинноусый возница въ бараньей шапкѣ. Прислуга отъ усердія буквально впихивала супруговъ въ карету. Наконецъ, всѣ протянули руки пригоршнями и стали просить бакшишъ. Виднѣлись съ протянутыми руками лица, совершенно незнакомыя супругамъ. Николай Ивановичъ, намѣнявшій уже въ дорогу никелевыхъ монетокъ по десяти пара, сталъ раздавать по три, четыре монетки въ руку, а швейцару сунулъ динаръ, за что тотъ наградилъ его превосходительствомъ, сказавъ:
— Захвалюемъ, екселенцъ!
— Гайда! крикнулъ возницѣ кельнеръ, когда раздача кончилась, и лошади помчались.
Карета ѣхала по знакомымъ со вчерашняго дня улицамъ. Было всего только семь часовъ, а ужъ магазины и лавки были всѣ заперты. Въ окнахъ обывательскихъ домовъ была почти повсюду темнота и только открытыя кафаны (т. е. кофейни) свѣтились огнями.
Вотъ и станція желѣзной дороги. Карета остановилась. Дверцу ея отворили и передъ супругами предсталъ носатый полицейскій войникъ, сопровождавшій ихъ вчера на козлахъ отъ станціи. до гостинницы.
— Пемози Богъ! привѣтствовалъ онъ ихъ, улыбаясь, и протянулъ въ карету руки за багажомъ.
XVII
Полицейскій войникъ перетащилъ весь ручной багажъ супруговъ Ивановыхъ изъ кареты, и супруги въ ожиданіи поѣзда расположились въ станціонномъ буфетѣ за однимъ изъ столиковъ. Помѣщеніе буфета было очень приличное, на европейскій манеръ, отдѣланное по стѣнамъ рѣзнымъ дубомъ. На стойкѣ были выставлены закуски, состоявшія изъ консервовъ въ жестянкахъ, сыръ, ветчина; но въ горячихъ блюдахъ, когда супруги захотѣли поужинать, оказался тотъ-же недостатокъ, что и вчера въ гостинницѣ Престолонаслѣдника. Кельнеръ въ гороховаго цвѣта пиджакѣ и въ гарусномъ шарфѣ на шеѣ представилъ карту съ длиннѣйшимъ перечнемъ кушаній, но изъ горячаго можно было получить только овечье мясо съ рисомъ, да сосиськи, чѣмъ и прищлось воспользоваться. Овечье мясо, впрочемъ, было не подогрѣтое, свѣже изжаренное и въ мѣру приправлено чеснокомъ.
Желѣзнодорожный буфетъ былъ почти пустъ, пока супруги ужинали. Только за однимъ еще столикомъ сидѣли два бородача и усачъ и пили пиво. Усачъ былъ хозяинъ буфета. Онъ оказался сносно говорящимъ по-русски и, когда супруги Ивановы поужинали, подошелъ къ нимъ и справился, куда они ѣдутъ.
— Ахъ, вы говорите по-русски? обрадовался Николай Ивановичъ. — Въ Софію, въ Софію мы ѣдемъ. Посмотрѣли сербовъ, а вотъ теперь ѣдемъ болгаръ посмотрѣть.
— Если вы ѣдете до Софья, сказалъ буфетчикъ;- то на статіонъ вы никакой кушанья не получите, а потому молимо взять съ собой что нибудь изъ моего буфетъ.
— А когда мы пріѣдемъ въ Софію?
— Заутра послѣ поздне (т. е. полудня). Въ ѣдна часъ.
Въ поясненіе своихъ словъ буфетчикъ показалъ одинъ указательный палецъ.
— А если такъ рано пріѣдемъ, то зачѣмъ намъ ѣда? Мы ужъ поужинали, отвѣчала Глафира Семеновна. — Да у меня даже сыръ и хлѣбъ есть.
Но Николай Ивановичъ запротестовалъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, безъ ѣды нельзя отправляться, тѣмъ болѣе, что насъ предупреждаютъ, что на станціяхъ ничего не найдешь, сказалъ онъ. — Утромъ проснемся рано и ѣсть захочется. Ну, что вы имате? Говорите. Курица жареная есть? Кокошъ… по сербски. Есть холодная жареная кокошъ?
— Есте, есте, господине.
— Не на деревянномъ маслѣ жареная? Не на оливковомъ?
— Нѣтъ, нѣтъ, господине.
— Ну, такъ вотъ тащи сюда жареную курицу да заварите намъ въ нашемъ чайникѣ нашего чаю. Глаша! Давай чайникъ.
И опять извлеченъ завязанный въ подушкахъ металлическій дорожный чайникъ.
Принесена жареная курица, приготовленъ для дороги чай и Николай Ивановичъ началъ расчитываться съ хозяиномъ за ужинъ и за взятую въ дорогу провизію сербскими кредитными билетами, какъ вдругъ подошелъ къ нему словно изъ земли выросшій полицейскій войникъ и сталъ его звать съ собой, повторяя слова «касса» и «билеты».