Наши за границей

— Что-же это такое? Женева-ли ужъ это! — воскликнула Глафира Селеновна, озираясь по сторонамъ. — Такъ расхваливали Женеву, говорили, что такой знаменитый городъ, а вѣдь все пусто. А ужъ въ книжкахъ-то про Женеву сколько писано! Николай Иванычъ, Женева-ли это?

— Женева, Женева… Самъ я читалъ на вывѣскѣ на станціи.

— Удивительно! Гдѣ-же Монбланъ-то этотъ самый? Я Монблана не вижу.

— Да вонъ горы… — указалъ Николай Ивановичъ. Они подходили къ мосту.

— Монбланъ, по описанію, долженъ быть бѣлый, снѣговой, покрытый льдомъ, а я тутъ рѣшительно ничего не вижу. Самая обыкновенная гора, а сверху тучи, — продолжала Глафира Семеновна.

— Да вѣдь день пасмурный. Монбланъ, надо полагать, тамъ вонъ, за тучами.

— Нѣтъ, это не Женева, рѣшительно не Женева. Въ книжкахъ я читала, что видъ на горы долженъ быть необыкновенный, но никакого вида не вижу. Самыя обыкновенныя горы.

— Ну, никакого, такъ никакого. Тѣмъ лучше: не нравится тебѣ, такъ скорѣе изъ Женевы уѣдемъ, сердито отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

Подойдя къ мосту и взглянувъ съ набережной на воду озера, Глафира Семеновна воскликнула:

— Синяя вода! Нѣтъ, это Женева, Женева! По синей водѣ узнала. Эту синюю воду страсть сколько описывали. Дѣйствительно, замѣчательная вода: синяя, а какъ прозрачна! Смотри, Николай Иванычъ, вѣдь здѣсь ужъ какъ глубоко, а дно видно. Вонъ разбитая тарелка на днѣ лежитъ.

— А чортъ съ ней!

Николай Ивановичъ зѣвнулъ и отвернулся.

— Но вода, вода — прелесть что такое! — восхищалась Глафира Семеновна. — Отчего это, Николай Иванычъ, здѣшняя вода такая синяя? Неужели отъ природы?

— Фабрики гдѣ-нибудь нѣтъ-ли поблизости, гдѣ кубомъ и синькой матеріи красятъ, а потомъ синюю краску въ воду спускаютъ.

— Да полно, что ты! Неужели-же столько воды можно въ синюю краску выкрасить! Вѣдь тутъ цѣлое озеро, — возразила Глафира Семеновна. — Смотри, смотри: вонъ пароходъ бѣжитъ, вонъ двѣ лодочки подъ парусами бѣгутъ.

Николай Ивановичъ опять зѣвнулъ.

Супруги перешли мостъ и очутились на большой улицѣ, сплошь переполненной богатыми магазинами съ зеркальными стеклами. На окнахъ выставки со всякой модной и галантерейной дрянью. Глаза у Глафиры Семеновны такъ и разбѣгались. Она останавливалась у каждаго окна и восклицала: «Ахъ, какая прелесть! Ахъ, какой восторгъ! Да тутъ есть вещи лучше, чѣмъ въ Парижѣ!»

— Николай Иванычъ, какъ хочешь, а ты за твою парижскую провинность долженъ мнѣ разрѣшить купить разныхъ мелочей на подарки хоть франковъ на сто, — сказала она.

— Опять за провинность! Да что ты, матушка! Вѣдь этому конца не будетъ. Въ вагонѣ у этого нахала два раза кружева за провинность покупалъ, и теперь опять за провинность! Съ одного вола семь шкуръ не дерутъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

Глафира Семеновна надулась.

— Ну, ладно. Мнѣ безъ подарковъ домой вернуться нельзя. Комми-вояжеръ-то въ нашей гостинницѣ остановился, — пробормотала она. — Схожу къ и попрошу, чтобъ онъ мнѣ опять разныхъ образчиковъ продалъ для подарковъ. Два золотыхъ у меня есть.

Николай Ивановичъ вспылилъ.

— Вотъ ужъ этого ни за что не будетъ! Ни за что! — закричалъ онъ. — Какъ пойдешь къ комми-вояжеру — за косу оттуда вытащу, такъ и знай.

Въ отвѣтъ Глафира Семеновна слезливо заморгала глазами, наконецъ плюнула и побѣжала по тротуару. Николай Ивановичъ пустился за ней.

— Глаша! Куда ты? Не дури. Пожалуйста, не дури, — уговаривалъ онъ, стараясь съ ней поровняться и заглянуть ей въ лицо, но только что равнялся съ ней, какъ она ударяла его зонтикомъ по рукѣ.

Прохожіе останавливались и въ недоумѣніи смотрѣли на нихъ. Хозяева и приказчики магазиновъ, видя эту сцену сквозь зеркальныя стекла оконъ, также выбѣгали на улицу и долго глядѣли имъ вслѣдъ. Добѣжавъ до какого-то бульвара, Глафира Семеновна перестала рысить, сѣла на скамейку и, закрывшись платкомъ, заплакала.

— Извергъ, злодѣй! По Европѣ-то только ѣздите, цивилизацію изъ себя разыгрываете, а сами хотите дикія азіатскія звѣрства надъ женой распространять, — говорила она.

Николай Ивановичъ подсѣлъ къ ней и сталъ извиняться.

— Ну, полно, брось… Ну, что тутъ! Я пошутилъ. Мало-ли что сгоряча скажешь, — бормоталъ онъ.

Кончилось тѣмъ, что Глафира Семеновна кой-какъ утѣшилась и перестала плакать Николай Ивановичъ повелъ ее по магазинамъ, гдѣ она и накупила разной галантерейной дряни уже не на сто, а на двѣсти франковъ. Были куплены плетеныя корзинки, бездѣлушки изъ альпійскихъ горныхъ породъ, плато подъ лампы, какая-то ювелирная дрянь изъ раковинъ, булавки съ дешевенькими камнями, галстучки, рѣзные домики изъ дерева и т. п. Все это было отправлено домой.

Сдѣлавъ покупки, супруги отправились отыскивать ресторанъ, гдѣ-бы имъ поѣсть.

LXXIX

Ресторанъ, въ который зашли супруги, былъ роскошный ресторанъ на набережной. Гарсоны были не какъ въ Парижѣ въ курткахъ и длинныхъ передникахъ, а во фракахъ, въ бѣлыхъ жилетахъ и бѣлыхъ галстукахъ. Супруговъ встрѣтилъ на подъѣздѣ, очевидно, самъ хозяинъ, толстенькій человѣкъ въ пиджакѣ, очень напоминающій русскаго купца: выпяченное брюшко съ массивной золотой цѣпью, подстриженная бородка, красный фуляровый платокъ, торчащій изъ кармана, и носъ луковицей. Разница была только въ томъ, что на головѣ имѣлась синяя суконная шапочка въ видѣ скуфьи, какую русскіе купцы не носятъ. Раскланявшись съ супругами, хозяинъ забормоталъ что-то по-французски и повелъ ихъ во второй этажъ, гдѣ и помѣстилъ въ большомъ залѣ за длиннымъ богато сервированнымъ столомъ. Усадивъ, хозяинъ наклонился и спросилъ:

— Мнѣ кажется, что мосье и мадамъ русскіе?

— Вуй, вуй… Ле рюссъ… — отвѣчала Глафира Семеновна.

— Постараемся угодить русскому вкусу. Я знаю привычки русскихъ, — кивнулъ онъ и спросрлъ:- Прикажете приготовить для васъ обѣдъ.

— Вуй, вуй, дине, — кивнулъ Николай Ивановичъ понявъ слово «обѣдъ». — А почемъ у васъ обѣдъ?

— Комбьянъ?

— Кель при ле дине? — пояснила Глафира Семеновна.

— Отъ шести и до двадцати франковъ, мадамъ. Могу вамъ подать шестъ блюдъ. Вы скажите только цѣну и предоставьте мнѣ угодить вашему вкусу. Надѣюсь, что вы останетесь довольны, — старался пояснить французъ внимательно слушавшей его Глафирѣ Семеновнѣ.

Та поняла и перевела слова хозяина мужу, прибавивъ:

— Удивительно странный ресторанъ. Такъ по скольку франковъ мы закажемъ обѣдъ?

— Пусть дѣлаетъ за восемь франковъ. Посмотримъ, что такое онъ подастъ на русскій вкусъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

Было выбрано и красное вино.

— Et l’eau de vie russe? Vodka? — спросилъ хозяинъ.

— Какъ, и водка есть? Русская водка? Да неужели? — радостно воскликнулъ Николай Ивановичъ.

Хозяинъ улыбнулся и молча кивнулъ утвердительно.

— Такъ пожалуйста, голубчикъ! Же ву при. Ѣзжу, ѣзжу заграницей и рюмки еще русской не видалъ. Вотъ неожиданность-то! Въ Швейцаріи и вдругъ водка! Мерси, мерси.

Николай Ивановичъ протянулъ даже руку хозяину и крѣпко пожалъ его руку.

Публики въ залѣ было очень немного. На другомъ концѣ стола сидѣли двѣ длиннозубыя англичанки съ пожилымъ англичаниномъ. Они уже кончали завтракъ или обѣдъ и ѣли фруктовый компотъ, усердно запивая его содовой водой и шипя тремя сифонами. Кромѣ англичанъ, сидѣлъ за отдѣльнымъ столикомъ тощій, какъ жердь, офицеръ съ рыжими усами въ струнку, облеченный въ синій мундиръ съ необычайно высокимъ стоячимъ краснымъ воротникомъ. Передъ нимъ стояла рюмка ликера и тарелочка съ грушей, и онъ просматривалъ газету.

— Долго обѣда-то ждать, — сказалъ Николай Ивановичъ женѣ. — Не спросить-ли бумаги и чернилъ, да не написать-ли Скрипкинымъ письмо?.. Напишемъ такъ, что будто-бы среди снѣга и льда на Монбланѣ сидимъ.

— Зачѣмъ-же это? Съ какой стати?

— Да такъ. Пусть ихъ дивятся. Съ Эйфелевой башни писали. А тутъ съ Монблана.

— На Эйфелевой башнѣ мы все-таки были, а на Монбланъ не думаемъ даже и ѣхать.

— Эка важность! Плевать! Докажи, что мы не не на Монбланѣ! Были, да и все тутъ. Знай нашихъ! А ихъ это все-таки позлитъ. «Мы-де только въ Тихвинъ на богомолье могли съѣздить, а Ивановы вонъ и на Эйфелеву башню, и на Монбланъ забрались». Я напишу.