Наши за границей

— За здоровье франдузовъ! Пуръ ле франсэ, — возгласилъ Николай Ивановичъ.

— Vive la France! Vive les Franèais! — отвѣтила француженка, вставъ со стула, распрямилась во весь ростъ и эффектно, геройски, по театральному поднимая бокалъ.

На возгласъ «vive la France» отозвались и французы безъ сюртуковъ, игравшіе въ домино, и тоже гаркнули: «vive la France». Николай Ивановичъ тотчасъ-же потребовалъ еще два стакана и предложилъ выпить и французамъ, отрекомендовавшись русскимъ. Французы приняли предложеніе и уже заорали «vive la Russie». Всѣ соединились, присѣвъ къ столу. Дожидавшійся на улицѣ Николая Ивановича и Глафиру Семеновну извозчикъ, заслыша торжественные крики, тоже вошелъ въ винную лавку. Николай Ивановнчъ спросилъ и для него стаканъ. Одной бутылки оказалось мало, и пришлось посылать за другой бутылкой.

— Де бутель, де! Двѣ бутылки! — командовалъ опъ прислуживающей дѣвушкѣ.

Глафира Семеновна дергала за рукавъ мужа.

— Довольно, довольно. Не посылай больше. Передай мой стаканъ извозчику. Я все равно пить не буду, — говорила она, но остановить Николая Ивановича было уже невозможно.

— Нельзя, нельзя, Глашенька. Пьютъ за русскихъ, пьютъ за французовъ, такъ неужели ты думаешь, что я обойдусь одной бутылкой! Останавливай меня въ другомъ мѣстѣ, гдѣ хочешь, и я послушаюсь, a здѣсь нельзя! — отвѣчалъ онъ.

Когда появились еще двѣ бутылки шампанскаго, извозчикъ тоже подсѣлъ къ супругамъ. Онъ что-то старался имъ разсказать, тыкая себя въ грудь и упоминая слово royaliste, но ни Николай Ивановичъ, ни Глафира Семеновна ничего не поняли. Толстая мадамъ Баволе оживлялась все болѣе и болѣе. Сначала она спорила съ французами безъ сюртуковъ, упоминая съ какимъ-то особеннымъ восторгомъ про императора Луи-Наполеона, и протягивая руку извозчику, потомъ, обратясь къ супругамъ, опять заговорила о Петербургѣ и кончила тѣмъ, что, взявъ стаканъ въ руки и отойдя на средину лавки, запѣла разбитымъ, сиплымъ, переходящимъ въ басъ контральто извѣстную шансонетку: «Ah, que j’aime Jes militaires». Пѣніе было безобразное, мадамъ Баволе поминутно откашливалась въ руку, но тѣмъ не менѣе Николай Ивановичъ и вся мужская публика приходили въ восторгъ.

— Браво! Браво! — кричалъ послѣ каждаго куплета Николай Ивановичъ, неистово апплодируя.

Глафира Семеновна уже дулась и уговаривала его ѣхать домой, но онъ не внималъ, и, видя, что двѣ принесенныя бутылки были уже пусты, стукалъ ими по мраморному столу и отдавалъ приказъ:

— Анкоръ шампань! Анкоръ де бутыль! За фраяцузовъ всегда радъ выпить!

LXVIII

Пиръ, устроенный Николаемъ Ивановичемъ въ винной лавкѣ толстой мадамъ Баволе, разгорался все болѣе и болѣе. Было уже выпито восемь бутылокъ шампанскаго, на столѣ стояла уже плетеная корзинка съ крупными грушами и виноградомъ. Общество, состоявшее изъ супруговъ, самой мадамъ Баволе, двухъ французовъ безъ сюртуковъ и извозчика, оживлялось все болѣе и болѣе. Исключеніе представляла Глафира Семеновна, которая умоляла Николая Ивановича ѣхать домой, но онъ не внималъ. Какъ это всегда бываетъ у людей, разгоряченныхъ виномъ, всѣ говорили вдругъ и никто никого не слушалъ. Русскій говоръ Николая Ивановича рѣзко выдѣлялся среди французской рѣчи другихъ собесѣдниковъ. Его никто не понималъ, но онъ думалъ, что его понимаютъ. Съ французами у него шли рукопожатія, похлопыванія другъ друга по плечу; одинъ изъ французовъ безъ сюртука, поминутно упоминая объ Эльзасъ-Лотарингіи, даже поцѣловался съ нимъ. Пили за русскихъ, пили отдѣльно за казаковъ и почему-то за саперовъ. Послѣдній тостъ былъ предложенъ самой мадамъ Баволе, послѣ чего она опять удалилась на средину лавки и, вставъ въ театральную позу, пропѣла вторую шансонетку, на этотъ разъ въ честь саперовъ: «Rien n’est sacré pour un sapeur».

Опять крики «браво», опять апплодисменты, хотя пѣніе было ниже всякой посредственности. Изрядная порція выпитаго вина окончательно лишила толстую мадамъ Баволе голоса. Апплодисментами этими, однако, она, очевидно, очень дорожила. Они ей пріятно напоминали ея театральное прошлое. Какъ старая кавалерійская лошадь, заслыша маршевые звуки трубы и барабана, даже въ водовозкѣ начинаетъ ступать въ тактъ и по ученому перебирать ногами, такъ и мадамъ Баволе при апплодисментахъ величественно выпрямлялась, прикладывая руку къ сердцу; и раскланивалась. Разъ она даже по старой театральной привычкѣ послала неистово апплодировавшему Николаю Ивановичу летучій поцѣлуй, прибавивъ: «pour mon bon russe». Глафара Семеновна ревниво вспыхнула и заговорила:

— Какъ ты хочешь, a ежели ты сейчасъ не отправишься домой, я уѣду одна.

— Сейчасъ, Глашенька, сейчасъ, погоди чуточку… Вѣдь въ первый только разъ пришлось въ Парижѣ настоящими теплыми людьми встрѣтиться, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Люди-то все душевные.

— Но понимаешь ты, я ѣсть хочу, ѣсть. Вѣдь сегодня еще не обѣдали. Въ здѣшнемъ кабакѣ его кромѣ гнилыхъ яицъ и редиски нѣтъ, a вѣдь это не обѣдъ.

Замѣтивъ, что Глафира Семеновна собирается уходить, къ ней подскочила и мадамъ Баволе, принялась ее уговаривать, чтобъ она не уходила.

— Me ну вулонъ динэ. Ну навонъ па анкоръ дине ожурдюи, — отвѣчала ей Глафира Семеновна.

— Dоner? Vous n’avez pas dîné, madame? Alors tout de suite je vous procurerai le dоner, — и за обѣдомъ было послано.

Явился вареный омаръ, явилась ветчина и холодный паштетъ. Глафира Семеновна дулась и попробовала только ветчины, чтобы отшибить аппетитъ, — такъ какъ дѣйствительно ѣсть хотѣла. Французы безъ сюртуковъ набросились на омара.

А театральныя представленія мадамъ Баволе шли своимъ чередомъ. За второй шансонеткой шла третья, за третьей четвертая съ прибавленіемъ подергиванія юбкой и размашистыхъ жестовъ. Далѣе шли арійки изъ оперетокъ. Мадамъ Баволе подпѣвалъ французъ безъ сюртука; но такъ какъ оба были пьяны, то ничего не выходило. Кончилось тѣмъ, что мадамъ Баволе стала танцовать канканъ. Неуклюже запрыгало по винной лавкѣ ея грузное тѣло, ударяясь о стулья и столы. Тяжеляя, толстыя какъ у слона, ноги поднимались плохо, но тѣмъ не менѣе передъ ней бросился отплясывать и французъ безъ сюртука. Мадамъ Баволе запыхивалась, еле переводила дыханіе, но все-таки продолжала выдѣлывать рѣзкія на передъ французомъ безъ сюртука. Николай Ивановичъ смотрѣлъ, смотрѣлъ на танцы, воодушевился и не выдержалъ соблазна.

— То было франсе, а вотъ это а ли рюссъ! — воскликнулъ онъ и самъ пустился по лавкѣ въ присядку.

Этого уже не могла вынести Глафира Семеновна. Она заплакала и выбѣжала вонъ изъ винной лавки.

— Глаша! Глаша! Куда ты? подожди немного! — бросился за ней Николай Ивановичъ и сталъ упрашивать остаться.

— Нѣтъ, уже силъ моихъ больше нѣтъ. Довольно! — раздраженно и сквозь слезы отвѣчала она, стоя на порогѣ лавки, и крикнула въ отворенную дверь извозчику:- Коше! Же ве домой… Же ве а мезонъ. Вене знси э партонъ а ля мезонъ.

Извозчикъ выбѣжалъ за Глафирой Семеновной участливо бормоча: «Madame est malade, je vois que madame est malade», сталъ подсаживать ее въ экипажъ.

— Да дай хоть за вино-то разсчитаться — и я тобой поѣду, — говорилъ Николай Ивановичъ.

— Чортъ! Дьяволъ! Бездушная скотина! Не хочу съ тобой ѣхать! Оставайся въ пьяной компаніи, обнимайся съ нахальной бабой… Разсчитаться съ извозчикомъ и у меня золотой найдется. Посмотрю, какъ ты одинъ будешь шляться по Парижу безъ французскаго языка. Коше! Алле! Алле, коше! — приказывала Глафира Семеновна взобравшемуся уже на козлы извозчику.

— Но вѣдь я-же могу сію минуту… — бормоталъ Николай Ивановичъ. — Мадамъ! Комбьянъ? Сколько аржанъ? — крикнулъ онъ француженкѣ, обернувшись въ открытыя двери лавки, но экипажъ ужъ тронулся, и кучеръ постегивалъ бичомъ застоявшуюся лошадь. — Глаша! Глаша! Погоди! — раздался голосъ Николая Ивановича вслѣдъ удалявшемуся экипажу.

Изъ экипажа отвѣта не было, и экипажъ не останавливался.

На улицу выбѣжали мадамъ Баволе и французы безъ сюртуковъ и остановились около Николая Ивановича.