Густав Лаваль

Вопрос этот совсем не был так ясен, как теперь. В то время — это было около 1892 года — когда Лаваль взялся за разработку проблемы применения пара высокого давления, вопрос этот был очень далек от разрешения.

Правда, и ранее находились смельчаки, пытавшиеся применять такой пар. Так, немецкий инженер Альбанс, которому принадлежит старейшая конструкция водотрубного котла, сконструировал котел с давлением пара до сорока атмосфер — нечто неслыханное в то время. Двадцать лет спустя известный немецкий же изобретатель и конструктор, Вильгельм Шмидт, построил котел с давлением пара в шестьдесят атмосфер. Однако и тот и другой потерпели полную неудачу. Котлы взрывались при первых опытах, и мысль о возможности практического использования пара таких высоких давлений была оставлена надолго.

Таким образом у Лаваля, в сущности говоря, не было предшественников в этой области, и во всяком случае не было накопленного технического опыта и теоретических знаний. Между тем Лаваль сразу решил перейти от применявшихся в то время на практике давлений в десять атмосфер к неслыханным давлениям в сто десять и двести двадцать атмосфер.

Он делал колоссальный скачок вперед и делал его в правильном направлении, как это показало дальнейшее развитие вопроса, стоящего и сегодня в центре внимания мировой технической мысли.

Лавалевский паровой котел высокого давления, выставленный в Стокгольме в 1897 году, вместе с обслуживавшимся им турбогенератором, дававшим электрический ток для освещения выставки, в целом представлял собой единственную в своем роде установку, о которой заговорил технический мир.

Этот котел, высотою около 3 метров, с диаметром кожуха около 1½ метра, в основном состоял из одной длинной спиральной трубки небольшого сечения, свернутой во множество витков с газопроводами между ними. Вода накачивалась насосом с одного конца этого змеевика, а перегретый пар отбирался с другого его конца. Вся установка, поражавшая умы современников, представляла единое органическое целое с непрерывной автоматической подачей топлива и питательной воды, автоматическим регулированием давления пара при входе его в турбину и автоматическим регулированием работы котла путем вдувания воздуха в топочное пространство и под колосники. Давление пара этой первой в мире котельной установки высокого давления держалось на высоте ста двадцати атмосфер.

Котел давал до 800 килограммов пара в час. Турбина расходовала около 8 килограммов пара на киловатт-час.

Турбина имела два ряда рабочих лопаток и представляла собой тип турбины с двумя ступенями давления. Она делала до 13 тысяч оборотов в минуту и вращала через обычную лавалевскую передачу две динамомашины постоянного тока, а также приводила в действие шестицилиндровый питательный насос. Отработавший в турбине пар шел в вертикальный поверхностный конденсатор, снабженный водоструйным воздушным насосом, в котором, по-видимому, использовалась энергия всей охлаждающей воды, затем уже поступавшей в конденсатор.

Вся установка занимала площадь в 20 квадратных метров и внешне была очень компактной и изящной. Из деталей самого котла наиболее интересной являлась вращающаяся колосниковая решетка с центральной подачей топлива, регулируемой вращающимся коническим колпаком, выложенным, огнеупорным кирпичом.

Котел работал к полному удовольствию устроителей выставки и ее посетителей, однако не без многочисленных починок и поправок.

Разрез котла Лаваля

Починки эти, впрочем, производились по ночам и потому не привлекали внимания, тем более, что руководил ими сам Лаваль, быстро и решительно устранявший дефекты. Ближайшим его помощником оставался старый Зундберг, с которым он вместе когда-то вращал сепараторы на Регеринсгатане: это был опытный, трудолюбивый мастер из числа тех самоотверженных самоучек, кто молчаливой наблюдательностью, вниманием и старательностью возмещает недостаток своих знаний. Лаваль представлялся ему человеком необыкновенным, и в осуществление всех его даже самых фантастических идей Зундберг верил безоговорочно. Да и в самом деле Лаваль, знавший каждую деталь машины лучше всех тех, кто с ней возился, был убедительнее его изобретений. Личность его внушала более доверия к его идеям, чем они сами при их осуществлении в форме реальных машин.

Затруднения при практическом применении котла крылись главным образом в несовершенстве материала. Змеевики не могли выдерживать длительной эксплуатации: они перегревались в некоторых местах, стенки раскалялись и трубы лопались.

Лаваль понимал конечно, что для продолжения работы над усовершенствованием котла нужно еще очень много времени, изысканий, опытов и терпения, но сосредоточиться на всем этом он уже не мог.

— Ну, что же, — сказал он однажды, покидая выставку на рассвете, — я сделал начало. Пусть доделывают другие. Мое дело было доказать, что технике нужны большие скорости и высокие давления. Рано или поздно это будет ясно для всех…

Он чувствовал, что выступил с осуществлением своей идеи слишком рано и видел, что распространения его котел, сейчас не найдет не только в Швеции, но и в странах с более высоким уровнем развития производственной техники.

В это время ум его уже был занят нашумевшими двигателями Дизеля, о которых взволнованно твердила мировая литература.

Личные и общественные идеалы Лаваля

Успехи Парсонса в области паротурбостроения, оценивавшиеся мировой технической печатью очень высоко, мало волновали Лаваля: предоставив другим работать в этой области, он сам обратился к новым проблемам, стоявшим, по его глубокому убеждению, в центре внимания научной мысли и в разрешении которых была заинтересована прежде всего шведская промышленность.

Лаваль держался преувеличенно высокого мнения о промышленности Швеции и ее технических возможностях. Такому взгляду в значительной мере способствовало то обстоятельство, что жизнь и деятельность Лаваля совпали с расцветом шведской промышленности. Бурное развитие производительных сил страны происходило на глазах впечатлительного юноши. Промышленная революция, охватившая Швецию накануне рождения Лаваля, привела к ряду крутых перемен в социально-экономической жизни его родины. Эти сдвиги, подмеченные отцом изобретателя, заставили капитана Лаваля отказаться от традиции своего рода и дать сыну возможность пойти по новому жизненному пути, пролагавшемуся молодой шведской буржуазией.

В сороковые годы, в годы, когда капитан Яков де Лаваль, глядя на колыбель своего первенца, думал о его судьбе, буржуазии удалось добиться проведения некоторых реформ, приближавших ее к власти. Королевское правительство, опасаясь революции, пошло на эти реформы, требовавшиеся оппозицией, еще и потому, что они частично были выгодны и помещикам, усиленно перестраивавшимся на капиталистический лад.

Капитан де Лаваль, часто по своим служебным обязанностям выезжавший в различные уголки огромной Коппарбергской провинции, имел полную возможность уловить признаки капиталистической перестройки помещичьего хозяйства. Многое он перенимал у соседей и пытался насадить в своем маленьком поместье; о многом только рассказывал в своей семье и вероятно этими увлекательными рассказами о нововведениях и еще более о будущих усовершенствованиях всякого рода сельскохозяйственных машин будил в маленьком сыне интерес к технике.

Однако вместе с этим капитан Лаваль не скрывал и других наблюдений, с которыми он возвращался из поездок: в связи с развитием кулацких хозяйств шла усиленно дифференциация крестьянства. Мелкие крестьяне и торпари покидали свои бедные клочки земли и массами уходили в города, чему способствовало еще и падение цен на сельскохозяйственные продукты, что делало положение крестьян, обрабатывавших землю устаревшими орудиями, совершенно невыносимым.

Маленький Лаваль видел этих несчастных бедняков, распродававших свой скарб и уходивших из Орсы с котомками за плечами в далекие, неизвестные города. Потом, уже будучи в Клостере, Лаваль мог проследить и дальнейшую судьбу этих несчастных: переполненный рынок труда привел к массовой эмиграции крестьян в Америку, куда за одно десятилетие 1875–1885 годов переселилось свыше миллиона безработных, т. е. более 20 % шведского населения.