Страница 71 из 78
Круминь, как бы раздумывая над вопросом, ответил:
— Сам об этом думал. И неоднократно. У меня сложилось мнение, что Велту, кроме авиатора, никто больше не интересует. Валентин знакомил ее со своими друзьями из других родов войск, но даже франтоватые моряки не производили на нее впечатления. Надо полагать, привязанность Велты к авиаторам не случайна. Я выяснил существенную деталь, которая, по моему мнению, проливает некоторый свет на привязанность Велты к военнослужащим авиации. На аэродроме примерно три месяца осваиваются два новых истребителя-перехватчика. Валентин был на курсах по их изучению в Москве и продолжает осваивать сейчас. Надеюсь, ты не станешь возражать, что дружба Велты с Валентином носит весьма направленный характер?
— Ты ждешь возражений? — спросил Гайлитис после некоторого раздумья. — Их не будет. Как всегда, ты умеешь убеждать. Я с тобой согласен. Теперь надо действовать.
НЕДОЗВОЛЕННОЕ
Валентин сидел за кипой секретной литературы. Ему предстояла кропотливая работа по изучению новых истребителей-перехватчиков, поступивших на вооружение в войска. Чтобы их обслуживать, ему, авиационному технику, надо было знать все до винтика. Валентин диву давался, столько в этих крылатых машинах сосредоточено технических новинок.
По складу характера Валентин относился к той категории людей, которые не способны все схватывать на лету. Ему требовалось время, чтобы изучить материал обстоятельно, что называется, мысленно ощупать каждую деталь, блок, агрегат самолета. Но если он что-то усваивал, то это было накрепко. Его голова надежно сохраняла в памяти все, что достигалось упорным и дотошным трудом, но на этот же раз наука явно не шла ему в голову.
Он старался заставить себя разбирать схемы, запоминать рекомендации по эксплуатации самолетов, возможные неисправности и их устранение, заучивать бесконечное число цифр, от которых рябило в глазах, а прилагаемые усилия желаемых результатов не давали. Все, что он читал, с таким старанием пытался запомнить, в сознании оставалось как бы за полупрозрачной пеленой. Он вроде бы и знал прочитанное и в то же время не знал. В памяти сохранялись какие-то обрывки знаний, которые не воспроизводили полностью изученное. Валентин нервничал, однако ничего сделать с собою не мог. Хотел он того или нет, все же должен был признаться, что такому состоянию была причина — он по-настоящему сильно полюбил Велту.
За полтора месяца она стала для него незаменимым человеком, и он не мог минуты прожить, чтобы не думать о ней. Виделась она ему, чувствовалась рядом в учебных классах, у самолетов, в столовой, общежитии. Она звала, манила к себе, и он нетерпеливо ожидал конца работы, чтобы бежать к ней, смотреть на нее влюбленными глазами, по-юношески робко держать за руку и говорить, говорить…
Чтобы она не обижалась, не отказалась от встреч, Валентин готов был на все. Он остановил свой выбор на ней и лучшей жены не мечтал иметь. Правда, он еще не разобрался в ее чувствах, не успел понять, насколько они глубоки, но уже то, что она тянулась к нему, искала встреч, его радовало.
Размышления Валентина прервал офицер, объявивший, что через час надо сдать секретную литературу. Валентин растерялся, потому что не успел не только законспектировать, но даже прочитать то, что было необходимо для сдачи зачетов, и начал лихорадочно перелистывать страницы учебных пособий и наставлений. Но чем больше торопился, тем меньше мог сосредоточиться на прочитанном. Он упустил время и не понимал, что будет отвечать строгому полковнику-инженеру. Он сожалел, что из-за Велты забросил учебу, все свободное время проводил с нею, домой возвращался на рассвете, а рано утром был уже в строю, работал. Если бы такая нагрузка длилась день, второй, выдержать было легко. Но когда недосыпания тянулись больше месяца, то к концу дня усталость валила с ног, и Валентин чувствовал, что сдает. Он думал отказаться от встреч, чтобы позаниматься, отдохнуть, но как только Велта появлялась, отбрасывал эту мысль, уезжал в ресторан, театр и бродил до рассвета по Риге, отвозил ее в Булдури, а сам торопился в часть, чтобы не опоздать на работу. Знал Валентин, что и сегодня она будет ждать его ровно в восемнадцать часов.
Он читал быстро, стараясь наверстать упущенное, но ничего из этого не получалось. И тогда достал из внутреннего кармана записную книжку, воровато оглянулся на сидевших за столами и, убедившись, что каждый из них занят своим делом и на него не смотрит, принялся лихорадочно записывать некоторые сведения о новом самолете. Знал, что делает недопустимое, но сознательно шел на это, боясь провалиться на экзамене. С ним и раньше так бывало. Он часто не укладывался в отведенное для занятий время, не успевал выучить нужный материал и из чувства ложного стыда или болезненного самолюбия, желания выглядеть не хуже других тайком делал в записной книжке пометки, чтобы выучить их позже.
Закончил он записывать, когда был объявлен конец самоподготовке, поспешно спрятал записную книжку в карман и некоторое время сидел в оцепенении. В его сознании боролось два желания. Первое — скорее уйти из класса с записной книжкой в кармане и второе — выйти во двор и сжечь ее пока не поздно.
Страх перед экзаменами взял верх, и Валентин ушел с твердым намерением уничтожить записную книжку позже. Во дворе его окликнул офицер: «Валентин, у ворот нашей обители тебя ждет в такси дама сердца. Торопись, пока я не сдал дежурства. Можешь оказаться третьим лишним». Валентин взглянул на часы. Было ровно восемнадцать. Велта, как всегда, была точной.
НА БЕРЕГУ
Воскресный день с утра выдался погожим и обещал быть жарким. Потому рижане устремились на взморье, на золотые пески, в тень изумрудной зелени. Но погода в Прибалтике капризная. К полудню небо заволокло тучами, а к вечеру со стороны моря подул свежий ветерок, и не успели отдыхающие оставить пляж, как на горизонте засверкали молнии, донеслись первые глухие раскаты грома и запенились белые барашки на гребнях серых волн.
Взморье опустело. Среди немногих оставшихся на берегу были Валентин с Велтой. Они сидели на дюне в зарослях ельника и наблюдали, как постепенно разыгрывалась стихия. Валентин снял фуражку, подставил лицо ветру. С детства он любил вот такую погоду, когда порывистый ветер треплет волосы, бьет в лицо. И сейчас он не выдержал, поднялся во весь рост, расстегнул полы пиджака. Ветер отбросил их в стороны, вырвал галстук из-под зажима, закинул за спину, а он, широко расставив руки, вдохнул полной грудью, закричал озорно, вызывающе: «Ого-го-го!» Ветер заглушил этот крик, утопил в шуме леса, грохоте волн.
Велта смотрела на восторженное лицо Валентина, обращенное в сторону моря, навстречу штормовому ветру, и думала, что этот взрослый человек похож на своевольного и озорного мальчишку. Сейчас он вызывает ветер, а через минуту что-то сделает такое, над чем и сам не задумывается. А он и а самом деле походил на влюбленного юношу, готового на подвиг ради любимой. Пожелай только Велта, и он бросится в бушующее море, поплывет, споря с клокочущими волнами, и покажет, какой он сильный, смелый. Пусть она только посмотрит, оценит его бесстрашие. Но Велта ничего не приказывала, не просила, а смотрела на море и терзалась противоречивыми чувствами.
Встречи с Валентином для нее не прошли бесследно. Опытная женщина, прошедшая тяжелую школу жизни, она хорошо понимала те чистые, благородные чувства, которые питал к ней Валентин. Пожалуй, впервые она столкнулась с настоящей и сильной любовью человека, прониклась к нему уважением и в то же время сожалением. Она не любила Валентина. Не имела на это никакого права. Дома у нее была семья — муж и двое детей, и она не хотела изменять им, но, повинуясь воле отца и шефа, играла роль влюбленной ради выполнения задания, обеспечения своего благополучия. Если бы судьба свела ее с кем-то другим, а не Валентином, если бы она не знала его чувств, то действовала бы решительно, безо всяких переживаний и колебаний. Но тут был Валентин, скромный, тактичный, человек чистой души, доверчивый как ребенок, и ей не хотелось причинять ему неприятности в жизни и службе. Как же тогда быть? Ее ждали отец и шеф, наконец, ожидал прибывший в Ригу Шредер. Надо напрочь отбросить чувство жалости к Валентину и действовать решительно, беспощадно, заботясь о своей судьбе.