Страница 12 из 41
— Да, это я.
— Тогда беритесь за шпагу, потому что кровь моего отца взывает к мести! Я — Франсиско де Сурбаран!
Они сразились. Поединок был краток. Сильверио де Лурка упал на землю с криком: «Меня убили!» — а Сурбаран скрылся с места событий.
Прямо скажем, история весьма характерна для того периода, когда испанцы поголовно помешались на вопросах чести, и не только дворяне и солдаты, но даже галантерейщики и лакеи носили шпаги и моментально вытаскивали их из ножен в ответ на оскорбления. В галерее Брансвика есть предполагаемый портрет Сурбарана, который придает легенде определенную достоверность. На нем изображен смуглый мужчина с черными усами, козлиной бородкой и копной нечесаных волос; его темные глаза смотрят серьезно и сурово. Глядя на него, не скажешь, что он может простить или забыть обиду. В Мадриде также есть рисунок, в котором предполагают портрет Сурбарана, но на нем он гораздо старше. Волосы редкие и седые, выражение — кроткое. Но в обоих случаях у нас нет достоверных оснований для атрибуции. Существует версия, согласно которой художник изобразил себя на нескольких своих больших композициях, таких как «Апофеоз святого Фомы Аквинского» или «Энрике III и падре Яньес» в капелле монастыря в Гуадалупе. Но это опять же только догадки.
Однако недавно музей Прадо приобрел небольшую картину, в которой только закоренелый скептик не признает автопортрет художника в старости. Она называется «Апостол Лука-живописец перед Распятием». Художник стоит сбоку от креста, в руках у него палитра и кисти. Он худ и изнурен, кадык торчит на его тощей шее, у него огромная лысина, и только на затылке остались жалкие седые волосенки, которые свисают на плечи. У святого Луки такие же высокие скулы, как на картине из Брансвика, хотя теперь щеки запали; большой крючковатый нос, длинная верхняя губа и немного срезанный подбородок, наполовину скрытый редкой всклокоченной бороденкой. Он одет в просторную коричневую блузу, какую вполне мог носить Сурбаран или любой современный художник. Это портрет человека, сломленного годами нужды, неудач и разочарований. Прижав правую руку к сердцу, он смотрит на своего умирающего Господа с униженным, жалким обожанием, как незаслуженно побитый пес.
Закончив учебу, Сурбаран переехал в Льеренну — богатый город в провинции Эстремадура, недалеко от его родины, где, как пишет донья Мария Луиза Катурла, которая много лет занималась изучением жизни и творчества Сурбарана, он женился на некой Марии Паэс. Ее отец был коновалом и имел большую семью. Сурбарану тогда исполнилось восемнадцать лет, и по документам выходит, что жена на несколько лет его старше. Поскольку женитьба не принесла ему ни денег, ни связей, остается предположить, что он женился по любви. В 1620 году у них родился сын, а в 1623-м — дочь. Примерно в тоже время Мария умерла, вероятно, в родах, и в 1625-м Сурбаран женился на вдове Беатриче де Моралес, уроженке Льеренны, которой к тому времени было под сорок. Удивительно, что он два раза женился на женщинах гораздо старше себя. Беатриче де Моралес родила ему дочь. Она умерла в 1639-м, и пять лет спустя он женился на донне Леоноре де Тордес, вдове двадцати восьми лет от роду, дочери золотых дел мастера. В этом браке у него родилось по крайней мере шестеро детей.
Удивительно, но за исключением двух упомянутых картин, не сохранилось никаких работ, которые Сурбаран создал за восемь лет в Льеренне. По всей вероятности, он постепенно завоевывал репутацию, поскольку в 1624 году получил заказ на девять больших композиций на тему жизни святого Петра от одного из монастырей в Севилье. После этого художник вернулся в Льеренну и провел там еще два или три года, после чего монахи снова пригласили его вернуться в Севилью и украсить их новую обитель серией картин из жизни святого Педро Ноласко. Кроме того, он написал «Распятие» для монастыря Сан-Пабло. Эти работы вызвали такое восхищение, что некие дворяне подали в городской совет прошение, в котором говорилось, что «с учетом его непревзойденного искусства, а также того, что эти картины, вне всякого сомнения, служат украшением нашего города», следует предложить художнику навсегда переселиться в Севилью и, «если не выделить ему достойное содержание и оплатить расходы, то по крайней мере высказать свое пожелание в таких лестных словах и выражениях, чтобы он согласился». Рассмотрев прошение, городской совет поручил его автору, дону Родриго Суаресу, сообщить Сурбарану, что «жители Севильи, восхищенные его искусством, от всей души желают, чтобы он переселился в их город, и обещают при каждом удобном случае оказывать ему всяческое содействие». Сурбаран принял лестное предложение и, как показывает сделанное им позже заявление, послал в Льеренну за женой и детьми.
Но история на этом не закончилась. Местные художники возмутились, что чужаку, уроженцу Эстремадуры, предложили переселиться в их город. Поскольку у них не было других работодателей, кроме церквей и монастырей, количество заказов было ограниченно, и им вовсе не хотелось появления сильного конкурента. Алонсо Кано представил в городской совет другую петицию, в которой требовал устроить Сурбарану экзамен, чтобы проверить его умения. Городской совет, который, по-видимому, легко соглашался с любыми петициями, признал требования Алонсо Кано разумными, и, к возмущению Сурбарана, главы союза художников (если я правильно перевожу с испанского alcaldes pintores), взяв с собой нотариуса и урядника для подтверждения своих полномочий, в сопровождении других членов гильдии явились к нему и сообщили, что он должен в течение трех дней предстать перед экзаменационной комиссией. Сурбаран напомнил членам городского совета, что они сами пригласили его переселиться в Севилью, полагая, что это послужит украшению их города, и ему стоило больших трудов перевезти семью из Льеренны в Севилью, поэтому он настаивает, чтобы его избавили от унизительной процедуры. Вероятно, городской совет пошел ему навстречу, поскольку художник остался в Севилье и продолжал выполнять бесчисленные заказы, которые приходили со всех концов страны.
В 1634 году Веласкес по поручению Филиппа IV пригласил Сурбарана в Мадрид, чтобы писать картины для дворца Буэн-Ретиро, который строил фаворит короля граф-герцог Оливарес, надеясь таким образом отвлечь государя от бедственного положения страны и поражений в сражениях против Голландии, Франции и Англии, виною которым было его собственное недальновидное упрямство. Веласкес к тому времени перебрался в Мадрид. В то время художнику, не писавшему религиозных сюжетов, оставалось зарабатывать на жизнь только портретами придворных, поскольку они могли платить большие деньги и оказывать ему покровительство. Вероятно, Веласкес не сумел найти заказов на религиозные сюжеты у себя на родине, где, как мы можем судить по истории переселения Сурбарана в Севилью, конкуренция была очень высока. А возможно, его проницательный свекор Пачеко понимал, что зять нигде не найдет достойного применения своему выдающемуся дарованию, кроме как в Мадриде. Так или иначе, он перебрался туда и вскоре, как нам известно, добился расположения короля, положив, таким образом, начало своей блестящей карьере. Сурбарану поручили написать серию картин, иллюстрирующих подвиги Геракла. Речь о них будет позже, а здесь я только перескажу дошедшую до нас забавную историю. Точно неизвестно за что: то ли за этот заказ, то ли за роспись лодки, которую дворяне Севильи подарили королю Филиппу для прогулок по тихим водам окружавших дворец водоемов, Сурбарану присвоили почетное звание «художник короля». Однажды, закончив одну из своих картин, он сделал подпись: Франсиско де Сурбаран, королевский художник В этот момент кто-то тронул его за плечо. Он обернулся и увидел рядом с собой мужчину в черном камзоле с длинным узким лицом, светло-голубыми глазами и выступающим подбородком. Это был король. Его величество с учтивой улыбкой указал на подпись и произнес: «Художник короля и король художников!»
Однако даже после такого учтивого комплимента нового заказа ему не предложили, и Сурбаран вернулся в Севилью. Для дома инвалидов в Херес-де-ла-Фронтера он написал несколько прекрасных картин, которые теперь хранятся в музее Кадиса. В 1638 году он уехал в Гуадалупе. Картины, которые он там написал, я еще упомяну позднее.