Эварист Галуа

Он заплакал — горько, отчаянно. Он плакал, потому что не мог стерпеть боли и одиночества, потому что ему было стыдно за людей, способных поступить, как Антуан и его друг. Он плакал от жалости к себе, оттого, что в последние мгновения жизни мир показал ему свою прогнившую сердцевину.

От слез боль усилилась; он зарыдал еще горше. Сознание затуманилось. Сквозь рыдания и стоны он услышал неторопливый, тяжелый топот копыт. Земля, на которой он лежал, несла этот звук все отчетливей и громче, не давая угаснуть меркнущей искре сознания. Он ждал. Звук сделался четким, приблизился, стал чуть стихать. Он поднял пистолет, все еще заряженный с тех пор, как был вложен в руку, и выстрелил в воздух. Топот копыт замолк. Стараясь кричать как можно громче, Эварист позвал: «На помощь!»

Услышав приближающиеся шаги, он опять закричал: «На помощь!»

С последним проблеском, сознания он увидел, как над ним склонилось корявое лицо крестьянина. Он улыбнулся, цепляясь за ускользающую во тьму мысль: «Мир не показал мне в последние мгновения жизни свою черную изнанку».

В полдень Эварист очнулся в госпитале Кошен. Кровать стояла в углу длинной, узкой палаты. Еще две подвижные стены были составлены ширмой, отделявшей его кровать от других больных, а их было много.

У изголовья стояла сестра.

— Это госпиталь Кошен. Вы в хороших руках. Я сейчас пойду за врачом.

Он улыбнулся ей. Громкий стук крови в ушах и темные пятна перед глазами мешали ему говорить.

Подошел мужчина в очках с лысым яйцевидным черепом.

— Я Поль Сильвестр, здешний врач.

Он взял Галуа за руку и нащупал пульс.

— Как я сюда попал?

«Зачем спросил? Это неважно. Я почти не слышу себя. Слова исчезают во тьме».

— Вас доставил один крестьянин, простой человек. Он очень беспокоился о вас.

Галуа улыбнулся про себя. «Этот врач сам простой человек. Он умеет говорить, находит подходящие слова. Стало посветлее. Нужно сказать ему что-нибудь приятное. Пусть видит, что я оценил его».

Язык поворачивался с трудом.

— Я республиканец.

Он старался разглядеть лицо врача. Выражает ли оно сочувствие? Но четко рассмотреть не удавалось: что-то плясало перед глазами.

— Отвечайте, но только если вы в силах. Если это вам не будет стоить слишком большого труда.

Эварист еще раз качнул головой.

— Как вас зовут?

Несколько мгновений спустя последовал ответ. Доктор записал.

— Дрались на дуэли?

Эварист кивнул.

— Хотели бы повидать священника?

Эварист медленно покачал головой.

— У нас молодой священник, очень чуткий человек. Сочувствует республиканцам. Может быть, хотите?

Эварист еще раз качнул головой.

— Хотите ли увидеться с кем-нибудь?

Эварист кивнул.

— Сегодня вы чувствуете себя неважно. — Врач помолчал. — После того, что вы перенесли, это естественно. Завтра будет лучше.

Эварист улыбнулся. Ему хотелось показать доктору, что он все понимает.

Врач, казалось, был в затруднении.

— Если хотите увидеть кого-нибудь из друзей или родных, — с расстановкой произнес он, — скажите. Я пошлю за этим человеком. Но только кто-нибудь один, и очень ненадолго. Вы знаете, кто вам нужен?

— Да.

— Имя и адрес.

— Альфред. Брат. Бур-ля-Рен.

— Альфред Галуа. Бур-ля-Рен, — записал врач. — Не беспокойтесь, я сделаю все, что в моих силах. Сейчас же отправлю письмо со специальным посыльным. Постарайтесь не волноваться. В данный момент сделать ничего нельзя; лежите спокойно, и все. Сестра Терез последит, чтобы у вас было все, что нужно. Через несколько часов ваш брат будет здесь.

Эварист улыбнулся врачу:

— Спасибо. — И, чтобы показать, как он благодарен, заставил себя добавить: — Большое спасибо.

Альфред и сестра Терез стояли у. кровати Эвариста. Сестра указала на стул:

— Доктор дает вам только пять минут. Волноваться нельзя ни вам, ни больному.

Альфред нервно вытер глаза платком. Эварист ясно улыбнулся брату. Лицо Альфреда было искажено страхом и болью. Вдруг напряженное выражение сгладилось, брызнули слезы.

— Кто это сделал, Эварист? — вырвалось у него. — Кто?

Очень медленно, останавливаясь на каждой фразе, а то и на каждом слове, Эварист еле слышно ответил:

— Много говорить не могу. Некогда. Королевская полиция. Я не стрелял. Все в тумане. Секунданты бросили меня. Путается все. Кто виноват? Кто прав? Не знаю. Темно… не понять. Tenebris involuta, тьма.

— Кто сделал? Скажи! Клянусь, я отомщу.

Эварист качнул головой.

— Нет, Альфред. Мстить не надо.

В голову пришли слова, которые он уже слышал очень давно. Вспомнился даже звук голоса, произносившего их. Он силился повторить их Альфреду такими, как слышал сам.

— Не питай ненависти к людям. Виноват политический строй. Не отдельные люди. Не мсти. Мести не надо, Альфред.

Я должен сказать тебе… Это важно. Рукописи по математике. В моей комнате, на столе. Письмо к Шевалье. И тебе. Обоим. Альфреду и Огюсту. Позаботьтесь о работах. Пусть их узнают. Это важно.

Он почувствовал облегчение и стал слушать, как отвечает Альфред.

— Клянусь, сделаю, — горячо сказал брат. — Сделаю все. Клянусь, они будут напечатаны, признаны. Клянусь, что если нужно, я посвящу этому всю жизнь.

Он снова, еще сильнее, залился слезами. Эварист поглядел на него с состраданием. Очень медленно, отрывая от себя каждое слово с нарастающей болью, сказал:

— Не плачь, Альфред. Мне нужно собрать все мужество, чтобы умереть в двадцать лет.

Чтобы унять рыдания, Альфред вцепился зубами в платок, засунул его себе в рот.

Вошел врач, погладил Альфреда по голове, взял за руку.

— Теперь нужно уйти.

Альфред не противился. Они вышли.

— Я его врач. Это я написал вам.

Теперь Альфред рыдал не сдерживаясь.

— Вы не знаете, что это за ужас. Мой брат — великий математик. Великий человек. Великий патриот. Вы должны его спасти, обязаны. Королевская полиция — вот кто его убил. Полиция короля. Он мне сказал. Он не стрелял. Сказал мне сам, с последним вздохом. Спасите. Мой брат — великий математик.

Не отвечая, доктор ласково погладил его по руке.

— Скажите, есть надежда? Хоть какая-нибудь? Должна ведь быть. Было бы слишком жестоко, слишком, если бы он… — У Альфреда не хватило мужества кончить. Он повторил: — Скажите мне, доктор, есть надежда?

Сколько раз слышал врач тот же вопрос — по-разному сказанный, но всегда тот же самый! И сколько раз отвечал на него, так же, как и сейчас:

— Пока есть жизнь, всегда остается надежда.

— Нет, скажите правду. Правду, доктор. Есть ли надежда?

— Мало, — прошептал врач.

Четверг, 31 мая 1832 года

В десять утра врач вошел в палату, пощупал пульс. Сестра Терез стояла по другую сторону кровати.

— Пульс очень слаб. Он умирает.

Эварист чувствовал, что с ним говорит, держит его руку тот, кто всегда любил его. Прикосновение руки наполняло его ощущением блаженного покоя. Чья это рука? Чей голос? Нежный, успокаивающий. В детстве казалось, что у ангелов такие голоса. Но чья же рука? И голос? Что за вопрос! Как он их сразу не узнал? Это так просто, так невероятно просто, так очевидно. Конечно, это отец. Как ясно доносится каждое слово!

— Сынок, дорогой, ты устал.

— Устал, отец. Очень. Но сейчас легче. От твоей руки. Держи мне руку, гладь по голове. Да. Так мне лучше. Я почти счастлив.

Врач осторожно опустил руку Эвариста.

— Он умер.

Сестра Терез перекрестилась и накрыла тело Эвариста Галуа простыней.

13 июня 1909 года

2 июня 1832 года друзья Галуа снесли гроб с его телом на ныне неизвестное общее кладбище. Три тысячи республиканцев слушали выступления, восхвалявшие доблести Галуа как республиканца. Семьдесят семь лег спустя гению Галуа отдали дань математики, члены академии, официальные лица Франции. За эти годы Франция прошла сквозь войны и революции, свергла монархию, Вторую Республику, Вторую Империю, пережила Парижскую коммуну и, наконец, построила и перестроила Третью Республику. За эти годы математические исследования Галуа печатались, обсуждались, преподавались. Труды Галуа оказали влияние на развитие современной математики. Время стерло много имен, некогда известных и могущественных. Но память о Галуа с годами лишь росла в истории математики. Там она и останется жить вечно.