Эварист Галуа

Фиакр проехал по улице Муфтар к южной части ее, где стояли убогие домики. Обсаженной деревьями загородной дорогой, по которой двигались тени, прорезанные пятнами яркого света, экипаж направился к Жантильи.

«Мир выставил передо мной всю свою красу. Он не жесток, этот мир, но не знает и жалости. Он не печалится и не рад, что, прожив только двадцать лет, я умираю. Точнее — двадцать и семь месяцев. Через пять месяцев мне был бы двадцать один! Как много можно сделать за пять месяцев! Но и час, отделяющий меня от смерти, тоже немало. Мне он не нужен. Я чересчур устал. Заснуть. Передо мной бесконечные часы сна. Добавить бы к ним оставшийся мне час жизни. Тем, кто верит в бессмертие души, умирать, очевидно, куда хуже. Боишься вдвойне: предстоит важный экзамен — поважнее, чем вступительный в Политехническую школу. И не подурачишься. Мое поведение не подойдет. О нет. Тут я не посмел бы бросить в экзаменатора губкой!»

Он улыбнулся про себя. Антуан велел кучеру остановиться. Впереди, метрах в пятидесяти, стоял другой фиакр.

— Оставайтесь, — сказал Антуан. — Мы все уладим.

Захватив ящик с пистолетами, секунданты вышли. Эварист закрыл глаза. Не спится, он слишком устал.

«О чем я подумаю в последний раз? Откуда эта уверенность, что я здесь умру? Есть много других возможностей. Может быть, ничего не случится. Придется еще раз проделать то же самое и драться с этим, который говорит хриплым голосом.

Ладно! Посмотрим. Ранить могут либо слегка, либо серьезно. Каждую из этих возможностей следует рассматривать в связи с возможным исходом второй дуэли. Скучная задача, пошлая и неинтересная. Не стоит решать.

Подумаем лучше о стопке работ на столе. Поработал с толком! Сколько раз я брался что-нибудь писать и не кончал! Когда бы еще записал результаты, если бы не дуэль? Абсолютно дурацкий вопрос. Жаль, не сделал третьей работы, а Огюсту написал о ней. Бедняга, будет искать и не найдет. Нужно было оставить записку, чтобы не беспокоился зря. Будет сокрушаться; решит, что третья затерялась. Может быть, я еще увижу Огюста…

В конце концов не так уж очевидно, что через час я умру. Мало ли что? Мысли у меня летят по окружностям разных радиусов, но все они касаются в одной точке. Точка касания — пуля».

Вернулся Антуан со своим другом.

— Все устроено.

В правой руке Антуан держал пистолет. Медик положил ящик на сиденье фиакра. Эварист вышел. Все трое отправились в лес.

Пройдя шагов двести, вышли на полянку у берега небольшого озера, скрытого от дороги деревьями. Эварист увидел декорацию, готовую для представления. Два колышка, вбитые в черную землю на тридцать пять шагов друг от друга. Между ними два носовых платка. Все четыре предмета — по прямой линии.

Секунданты поставили Эвариста у одного колышка, у другого он увидел безукоризненно одетого Пеше д’Эрбинвиля. Весь в черном; воротник сюртука поднят, чтобы не были видны галстук и рубашка.

«У него, наверное, для таких случаев специальная форма. Глядя на мой коричневый сюртук, он явно чувствует свое превосходство».

Четыре секунданта, собравшиеся вместе, и оба противника стояли в трех вершинах равностороннего треугольника.

— Господа! — громко сказал Антуан. — Выбор места дуэли и пистолетов был определен жеребьевкой. По жребию также мне выпала честь объяснить вам правила дуэли. Секунданты согласились, что господа Эварист Галуа и Пеше д’Эрбинвиль дерутся на дуэли «á volonté».

Расстояние между колышками — тридцать пять шагов. Между платками — пятнадцать. От метки до платка — десять шагов. По сигналу «сходитесь» каждый дуэлянт может сделать десять шагов вперед, то есть от метки до платка. По желанию дуэлянтов пистолеты при этом можно держать вертикально. Первый, кто дойдет до платка, останавливается и стреляет. Но даже если один из стреляющих уже дошел до исходного пункта, второй не обязан двигаться с места, независимо от того, встретил ли он выстрел противника, или сохранил выстрел за собой.

Как только один из стреляющих выстрелил, он должен застыть на месте и, не двигаясь, принять огонь противника. Однако для того чтобы приблизиться и выстрелить или стрелять с места, противнику дается всего одна минута.

Раненому, чтобы выстрелить в противника, дается минута, считая с того момента, как его ранили. Если он упал — две минуты на то, чтобы подняться.

— Мосье Пеше д’Эрбинвиль, понятны ли вам правила дуэли?

— Да.

Фигура в черном поклонилась в сторону секундантов, затем — сдержанно — в сторону Галуа.

— Мосье Эварист Галуа?

Эварист повторил ответ и движения противника.

— Сейчас секунданты вручат вам оружие. Затем ждите моего сигнала.

Из одной вершины треугольника к двум другим прошли двое, отдали дуэлянтам пистолеты и вернулись на место.

— Готовы, господа?

— Да, готовы.

— Готовы.

— Сходитесь.

Медленным, размеренным шагом, вертикально держа пистолет, Пеше д’Эрбинвиль спокойно двинулся к барьеру. Эварист, с побелевшим лицом, неподвижно стоял у колышка, как зачарованный глядя на приближающуюся черную фигуру. На черном фоне появился причудливо сплетенный узор сверкающих математических знаков.

Внезапно знаки исчезли, начисто стертые будничной мыслью:

«Забыл написать Альфреду. Это будет тяжелый удар для бедного мальчугана. Надо было написать. Как он на меня смотрел, когда приходил в Сент-Пелажи…»

Пеше д’Эрбинвиль дошел до платка, опустил пистолет, небрежно прицелился, выстрелил. Галуа качнулся назад, удержался, с минуту постоял выпрямившись, чуть наклонился вперед и закачался из стороны в сторону, как деревянный болванчик. Все напряженно ждали. Удастся ли ему сохранить равновесие? Внезапно со всего размаха он рухнул лицом на землю.

Антуан вынул часы.

— Господа! Отсчитываю две минуты, в течение которых раненый имеет право сделать ответный выстрел. Прошу не двигаться с мест.

Никто не шелохнулся, глядя на коричневую фигуру, лежавшую на земле. Встанет ли? Ответит ли на выстрел? Но фигура оставалась неподвижной.

— Две минуты истекли, господа. Дуэль окончена.

Все подошли к Галуа. Антуан встал на колени,

стараясь слегка повернуть тело.

— Тяжело ранен в живот, — сказал он Пеше д’Эрбинвилю. — Советую вам и вашим секундантам немедленно удалиться. Мы останемся здесь и выполним наш долг.

Поклонившись, Пеше д’Эрбинвиль и его секунданты пошли к дороге. Вскоре послышался удаляющийся стук копыт. Друг Антуана с грубым смехом ударил безжизненное тело Эвариста ногой.

— Мне не нравятся ваши вульгарные жесты, — резко сказал Антуан. — Оставьте его в покое.

— Забрать пистолет? — униженно спросил друг.

— Болван! Все оставить, как есть. Идем. За доктором, конечно; не наша вина, если на поиски у нас уйдет очень много времени.

Он посмотрел на Эвариста.

— Долго не протянет. А парень был неплохой. Разница между мною и вами, — философски заметил Антуан, — что вам подобная работа по душе, в то время как я только терплю ее. Это самое большее, что я могу о ней сказать. Да, подготовительная часть доставляет мне удовольствие, это верно. Там требуется ум, искусство, тонкость, находчивость. А здесь? Настоящая бойня. Терпеть не могу крови.

«Эварист Галуа, неистовый республиканец, убит на дуэли с другом-республиканцем». Мосье Жиске непременно напишет в своих мемуарах что-нибудь в этом духе. Вам, конечно, нет дела до мосье Жиске. Вам важно только получить свои сто франков. Получите, не беспокойтесь. Но артистом вам не бывать. У вас душа лавочника. Вам неведомо удовлетворение от хорошо сделанной работы».

Они пошли к дороге.

Эварист пришел в себя. Свирепая, почти невыносимая боль нахлынула вместе с сознанием, где он и что его сюда привело.

Он приподнял голову с влажной земли.

— Антуан! Антуан!

В ответ — только веселое птичье щебетание да шорох листьев. Испугавшись, что этот шум заглушит его, он позвал громче:

— Антуан!

Никто не отозвался. С новой волной боли пришла внезапная догадка: он предан. Все произошло совсем иначе, чем он представлял себе. Догадка была туманной, как первое знакомство с запутанной математической задачей, решение которой трудно предвидеть. Он не мог и представить себе решения: поле зрения застилала темная, непроницаемая, тяжелая завеса боли.