Черный оазис

Скорее всего, это был подвал. Он петлял в беспросветной тьме его лабиринтов и ловил себя на мысли, что никогда не сможет вернуться туда, где уже был. Осознание этого приводило Его в восторг. В то же время Он знал что в любой момент можно покинуть темноту подвала, в котором было так безмятежно, и очутиться на верхнем уровне, что Он вскоре и сделал. Здесь уже темнота была разбавлена проблесками света и повсюду угадывались очертания предметов мебели, гармонично вписывающегося в необъятные интерьеры, исследовать закоулки которых можно было до бесконечности.

Он знал, что один в этом неизмеримом грандиозном сооружении, и подобное одиночество радовало Его. Мало того, Он ясно понимал, что до Него здесь никогда никого не было: ничья нога еще не ступала по коридорам, никто не сидел на креслах, не лежал на кроватях. Его охватило ощущение нереальной чистоты всего, что здесь находилось. Ни единой пылинке не было здесь места, если она не предназначалась для поддержания владычествующей в этих стенах гармонии.

Он пожелал вознестись еще выше и оказался на следующем этаже. Свет был здесь уже полноправным хозяином: его отражения мерцали в бесчисленных зеркалах и на хрустальных гранях подвесных светильников, белоснежные стены слепили своей белизной. За одной из дверей он обнаружил просторную туалетную комнату с сияющим кафелем, а также удивительной чистоты раковинами, ваннами и унитазами. Осознание того, что Он первым видит все это, переполняло восхищением.

Он поднимался все выше и выше, Его дух захватывало от разнообразия обстановки, необъятных масштабов, но самое главное — от усиливающегося с каждым шагом чувства одиночества.

На одном из этажей внутри уходящего вдаль коридора оказалась одна-единственная дверь. Он распахнул ее и очутился в безграничном зрительном зале, на самой галерке. Ряды с креслами были подобны волнам на поверхности безбрежного океана. Освещаемая сцена находилась так далеко, что пугала сама мысль о том, чтобы добраться туда. Он пригляделся к близлежащим креслам и обнаружил, что каждое из них оказалось по-своему уникальным: разные материалы обивки, подлокотников, по-разному нанесены обозначения номеров, совершенно различные ощущения от прикосновений…

Ему вдруг почудилось, будто Он должен посвятить какую-то часть своей жизни каждому из кресел, посидеть в них, чтобы какое-то время понаблюдать за тем темным пятнышком, находящимся на сцене. Постепенно осваивая ряд за рядом, Он будет приближаться, пока, наконец, не поймет, что там находится на сцене, ради чего был возведен этот грандиозный зрительный зал…

Здесь внутри он вдруг ощутил тишину невероятной глубины. Так тихо еще никогда не было в Его жизни. Он хотел было что-нибудь сказать, но тут же, спохватившись, зажал рот руками, боясь нарушить величественную тишину. Ему вдруг стало страшно, он боялся той сущности, что находилась на сцене, хотя она и была очень далеко. Он попятился, выскочил из зрительного зала и закрыл за собой дверь, очертания которой тут же растворились на ровной поверхности стены.

Он прикоснулся к тому месту, откуда только что вышел, но стена там была идеально гладкой и прохладной. Он пошел вдоль стены, скользя ладонью по ее поверхности, пока не дошел до ступенек, ведущих вверх. Он поднялся по ним и оказался на крыше.

От увиденного захватило дух. Здание было таким высоким, что страшно было даже подойти к самому краю. Здесь было душно, хотя Он был в тени. Но что могло отбрасывать такую громадную тень? Он обернулся и от ужаса опустился на колени: над зданием возвышался исполинский башенный кран, по сравнению с которым само здание казалось ничтожным. Необъятный цилиндрический корпус крана уходил высоко вверх и заканчивался гигантской стрелой, нависшей над простирающимся внизу миром. Страшно было даже смотреть на кран, так как сразу начинала кружиться голова.

И все-таки Ему очень хотелось заглянуть вниз, и Он медленно пополз к самому краю. На кран старался не смотреть, иначе начинало казаться, что здание качается. Тогда приходилось замирать ничком, пережидая приступы паники.

Добравшись до оградительных перил, Он ухватился за них покрепче и заглянул вниз. Было очень высоко, но Он различил далеко внизу потоки прозрачной воды, огибающие здание и струящиеся далеко за горизонт. Здание стояло в русле какой-то небольшой речки. Ему захотелось посмотреть, что происходит с другой стороны — там, где возвышается кран. Он уже немного привык к оглушающему величию этого исполина и вскоре был с другой стороны здания.

Поверить в увиденное ему удалось не сразу. Потоки воды исходили от основания крана, представляющего собой кристально-чистую глыбу льда. Трубчатый корпус словно вмерз в гигантский айсберг. Но лед неумолимо таял, и приближался момент, когда он уже не сможет сдерживать невероятную массу, покоящуюся в нем. И тогда кран, увлекаемый тяжестью стрелы, рухнет на здание, сминая его, словно карточный домик…

В этот момент в Его голове появилось знание: спастись можно лишь на сцене гигантского театра. Но Он боялся того, что там находилось. Возможно, что лучше даже остаться здесь и сгинуть под низвергнувшимся железным исполином. Ему показалось, что кран покачнулся…

Пациент палаты интенсивной терапии Артем Михайлович Горин совместно с медперсоналом боролся за свою жизнь в течение полутора месяцев, прежде чем сознание начало возвращаться. Поначалу в сплошной темноте лишь изредка вспыхивали и гасли яркие точки. Иногда тьму прорезали лучи света, в поисках чего-то шарящие повсюду. Совсем изредка он едва различал очертания людей, а пару раз перед ним появлялось лицо доктора, когда-то делавшего ему операцию по восстановлению ноги. При этом до него вновь, как и раньше, доносились фразы: «везение», «счастливчик», «родился в рубашке». Поэтому он запутался — где воспоминания, а где происходящее сейчас.

И, наконец, наступил день, когда он начал осознанно приучать глаза к свету, пока сквозь прорезь на перебинтованном лице не увидел белый потолок над своем кроватью. Он подолгу смотрел на него, изучая каждую трещинку, а когда пытался взглянуть по сторонам, изображение сразу расплывалось. Фокусировалось оно, лишь когда он глядел прямо перед собой, и поэтому приходилось довольствоваться трещинками в побелке.

Еще через какое-то время, когда он смог обшаривать глазами почти всю палату без ущерба для качества изображения, Артем увидел сидящую за столом медсестру. В свете настольной лампы она увлеченно читала книгу в потертой мягкой обложке: может быть, медицинский справочник, но скорее всего какой-нибудь сентиментальный роман.

Горин пошевелил губами и почувствовал, что рот его тоже не перебинтован. В палате стояла тишина, нарушаемая лишь шуршанием переворачиваемых медсестрой страниц. Оглядев палату, насколько позволял обзор, Артем пришел к выводу, что помимо них двоих здесь больше никого нет. Он облизал пересохшие губы и негромко свистнул.

Медсестра подняла голову. Мысленно она еще какое-то время находилась в спальне роскошного замка, где коварный герой-соблазнитель склонял к грехопадению едва достигшую совершеннолетия наследницу огромного состояния, потерявшую накануне память, но вскоре вернулась в серую действительность, захлопнула книгу и включила освещение. Она подошла к приборам, громоздящимся возле Горина, пристально вглядываясь в их показания и гадая, какой же из них издал звук, заставивший отвлечься от захватывающего чтива, и что он мог означать в отношении этого спеленатого подобно мумии пациента…

Когда их взгляды встретились, Артем подмигнул девушке и произнес:

— Что у вас под халатом?

Вместо этого, правда, из его горла вырвался нечленораздельный хрип. Медсестра отшатнулась и выскочила в коридор.

Правда, вернулась она довольно быстро, в сопровождении какого-то пожилого доктора. Тот подошел, наклонился на некоторое время над Гориным, разглядывая приборы, после чего пощелкал пальцами над его лицом и шепотом произнес: