Страница 21 из 88
Научные новости, анекдоты, стишки, жуткие криминальные истории – тут уж местные газетчики изощрялись не хуже земных, – все это тоже присутствовало. Одно стихотворение запало в пасмять. Оно удостоилось первой полосы детского журнала, сочинила его пятнадцатилетняя девочка, за что получила невиданную награду – письмо самого Звездоликого, написанное чернилами. Одна строчка расплылась – на нее капнула слеза расчувствовавшегося правителя, и фотография этой строчки обошла все газеты.
На русский Лаврушин перевел стихотворение как подстрочник, без попытки сохранить стиль или позаботиться о рифме. Оставил только смысл:
«Разная любовь есть на свете.
Есть любовь матери к ребенку, но она ограничена.
Она направлена на одного.
Нет выше любви той, которую озаряешь ты нас,
Звездоликий.
Ибо ей озарен каждый из нас".
– Отлично, – высказался Степан, выслушав перевод. – Из тебя переводчик, как из меня жар‑птица.
Степан разглаживал на столе газету с большим, в пол‑листа портретом Звездоликого, посетившего приют для бездомных кошек. Ткнув диктатору в лоб, он вздохнул:
– Ну и друзья у тебя, Лаврушин.
– Какие есть.
Степан взял карандаш и аккуратно пририсовал Звездоликому рога, затем пластырь крест‑накрест на щеке. Решил, что изображение приобрело должный вид, удовлетворенно причмокнул, затем скомкал плод своего творчества и бросил в угол.
Покончив за сутки с газетами, Лаврушин принялся за книги. На их страницах царило то же уныние, что и в прессе. В детективах и боевиках доблестные «тигры», проявляя чудеса изобретательности, не щадя живота боролись со злобными, тщательно замаскированными и принявшими личины внешне добропорядочных граждан агентов Лесной Федерации или киллеров из «Союза Правдивых». Противники режима имели простые и ясные цели – устроить экологическую катастрофу, рвануть забытый склад ядерного топлива, или, надо же, покуситься на САМОГО! Встречались и исторические произведения – вся история разделялась на «ДО» и «ПОСЛЕ». До того, как на планету обрушилось благотворное правление Звездоликого все жили во мраке и озлобленности. А потом все изменилось. Все развитие планеты имело только один смысл – оно вело к появлению ЕГО. Лучше всего были изданы книги с мистическими откровениями и туманными предсказаниями Звездоликого и отлично изданные, в переплетах из кожи, разного формата сборники избранных цитат.
Эпопея с биографическим романом о жизни Кунана занимала восемь томов, из них пять описывали Большой Поход против Лесной Федерации – тогда сама Птица Дзу своим дыханием вдохновляла бронетанковые и мотопехотные дсоединения. Писатель, писавший первые два тома, усердно тянул дохлого осла бульдозером за уши. Получалось, что клан «Сынов ночи», из которого вышел диктатор, состоял из истинных патриотов, романтиков с большой дороги, мечтавших о светлом будущем.
– Как же они классно выворачивают мозги, – сказал Лаврушин, откладывая очередной том. Читал он по методике быстрочтения, проглатывая целые страницы и по привычке научного работника высокого класса выделяя самое главное. – Тебе это ничего не напоминает?
– А, везде, во всей Вселенной мозги затирают одинаково, – отмахнулся Степан. – Народ – дурак.
– Хор льстецов, – Лаврушин кивнул на книгу. – А Кунан сдохнет – они его так же добросовестно костерить будут.
– Еще как будут, – согласился Степан. – Теми же языками, которыми зад лизали, труп до косточек сотрут.
– Мерзкая скотина. Возьми Землю. Сталин железной рукой строил сверхдержаву. Гитлер мечтал о том, чтобы его любимые арийцы владели всем миром, перекраивая его по заветам предков. Кунан не мечтает ни о чем. Плюет на экономику. Презирает свой народ. Власть и только власть на уме. Власть ради власти.
– Поэтому его и снесут рано иди поздно, – хмыкнул Степан. – Сверхдиктаторы без искренних сверхидей обречены.
– Если только он не развернет систему прямого психоконтроля за населением. А до этого рукой подать. И тогда вся эта идеологическая мишура окажется ненужной. Люди и так будут счастливы, даже если станут жить в ямах и питаться отбросами.
Телевизор принимал все восемьдесят четыре стереопрограммы. Треть времени занимали молитвы. Это было удивительное зрелище, режиссеры и мастера спецэффектов, художники‑компьютерщики хлеб ели не зря. В центре великолепного буйства света и звуков царил он – Верховный Жрец, Звездоликий. Телепрограммы являлись повторением газетных статей. Фильмы – повторением книг.
Раз в час по телевизору показывали информацию Службы спокойствия. Тогда земляне могли полюбоваться своими лицами. Лаврушин узнал о себе, что он налетчик, террорист, подложил бомбу в рейсовый авиалайнер, связывавшей Джизентар с океанской базой «ЮГ», в результате чего самолет рухнул в пучину с двумястами пассажирами. Дальше шел длинный список преступлений – поджоги, убийства. Послужной список Степана отличался немногим, разве только в нем было два изнасилования малолетних.
Сюрприз землянам преподнес именно телевизор. Степан сидел перед ним и, зевая, смотрел фильм о разоблачении диверсии на термоядерной станции. Неожиданно фильм оборвался. На экране возникли парящие в вышине птицы, похожие на птеродактилей – символ вечности.
– Кто‑то из сподвижников Кунана в ящик сыграл, – отметил Степан, глубоко изучивший местную символику. – Интересно, кто?
Замогильный голос начал вещать о великой утрате, постигшей народ Джизентара.
– Кто‑то близкий Звездоликому, – сказал Лаврушин.
– Наверное. Ты посмотри, как горестно соплями обливаются.
Лаврушин присвистнул. В глубине экрана возникло знакомое лицо. Когда смотришь на голову в стереоэкране, кажется, что это голова профессора Доуэля или кого‑то из его клиентов – отсеченный главный орган человека, живущий и мыслящий вне зависимости от своего тела.
– Друвен, – кивнул Степан.
Друвен в телевизоре не отличался его коронным ледяным взором. Не было брезгливо сжатых губ. Были стандартные целеустремленность и пыл – черты, которые научились мастерски придавать местные компьютерные ретушеры.
– А ведь раскрутил правитель с своего главного советника, – сказал Лаврушин.
– Силен Звездоликий, – с уважением произнес Степан.
Диктор скорбно уведомил, что по предсмертной воле усопшего тело не будет, как положено по традиции, десять дней висеть в силовых полях в Храме Вечности, а подлежит немедленному сожжению.
– Видать здорово его изуродовали, если даже тело выставить не могут, – сказал Лаврушин.
– Знатные тут заплечных дел мастера, – Степан зябко поежился, вспомнив фильмы, которыми из пичкали в тюрьме.
Итак, насмерть ужален еще один скорпион в банке. Лаврушин неожиданно горько вздохнул. Он видел Друвена лишь два раза, и эти встречи вряд ли могли вызвать симпатию к соратнику диктатора. Но все равно в глубине души невольно возникло неуместное в подобных случаях чувство – жалость. Ах эта жалость, как же ты любишь сжимать в своих мягких, но крепких объятиях податливые сердца.
Лаврушин раздраженно вдавил кнопку на коробочке с пультом домашнего компьютера, экран погас. Как же все надоело! Но ничего. Скоро все завершится. Завтра заявится в сопровождении человекообразных головорезов Стинкольн, и карьера землян в качестве супершпионов завершится так, как и должна была – бесславно и пусто.
– Заговоры, тюрьмы. Улыбчивые гангстеры! Надоело! – воскликнул Лаврушин.
– Угу, – буркнул Степан, тоже погружавшийся на глазах в меланхолию.
Лаврушин сел к столу, взял ручку и листок бумаги, Чтобы развлечься и отвлечься, он попытался вычислить, какая энергия понадобится, чтобы вывести из строя средних размеров электронную охранную систему – чего и хотел от них Стинкольн.
Неожиданно Лаврушин ощутил укол беспокойства. Пока еще слабый, неопределенный. Какое‑то напряжение повисло в воздухе. И оно росло. В нем было что‑то знакомое.