Нереальная реальность

– Крысиный народ, – кинул «питекантроп».

Фургон начал замедлять скорость. Взвизгнули тормоза. Машину слегка занесло, она нырнула в арку и остановилась посреди запущенного двора.

Двор был окаймлен восьмиэтажными зданиями, в которых давно уже не было квартир, а были лишь берлоги потерянных и никчемных людей, которые облюбовали себе эти места и жили, питаясь, чем Бог пошлет, согреваясь холодными ночами у костров, в котором потрескивали остатки мебели и автомобильные покрышки.

– Выходите, – произнес «питекантроп».

Земляне прошли в вонючий подъезд, для этого пришлось перешагивать через обрушившийся козырек. Лаврушин наступил в кучу дерьма и зло выругался. Ничего не попишешь. Судьба такая. Ему давно говорили: «если в радиусе километра есть куча дерьма, ты в нее обязательно наступишь».

– За мной, – велел «питекантроп», вытаскивая из кармана и включая круглый, крошечный, казалось, состоящий из одной лампочки, но мощный фонарь.

Стершиеся ступеньки вели в подвал. Вскоре процессия очутилась в небольшой, очищенной от мусора комнатенке.

«Челюсть» пошарил в углу, чего‑то повернул, чем‑то щелкнул, затем уперся в стену, и она как турникет закрутилась вокруг оси, освобождая проход.

– За мной, – «питекантроп», похоже, привык выражаться односложно и гнал словами пленников вперед, как хлыстом пастух гонит овец.

Проход был тесен даже для одного человека. Плечи касались стен, и крупному Степану немудрено было застрять и ждать, как Вини‑Пух, пока не похудеет. Но через несколько метров коридор расширился. Зато сверху стала сочиться вода, стены поросли противным мхом. Ноги скользили, как на льду, стоило определенных усилий удерживать равновесие.

– Черт! – Лаврушин привычно неуклюже загремел на пол, рука его утонула в склизкой массе – ничуть не лучше кучи дерьма, в которую он окунул ногу на входе.

Коридор начал извиваться. Потом раздвоился. Потом сузился, расширился. Штукатуренные участки перемежались со стенами желтого кирпича. В луче фонаря метались маленькие тени.

– Уф, холера! – Степан наступил на какую‑то мелкую шерстистую тварь, которая отреагировала тонким злобным визгом. Неудивительно, что в таких местах водятся грызуны – мелкие затворники этих лабиринтов нрава вороватого и дурного.

Процессия начала подъем по винтовой лестнице. Карабкаясь по ней, Лаврушин ударился коленом – куда ж без этого? Потом был смазан по лицу чьим‑то пренеприятным хвостом – и надо же, крыса выбрала именно его!

Вскоре все стояли на площадке диаметром в пять метров. Сюда никогда не просачивался дневной свет.

– Кунан здесь не найдет, – заверил «питекантроп». – Даже заручись он поддержкой самой Птицы Дзу.

– Или Великого Змея, – неожиданно встрял обожженный.

Земляне затравленно огляделись. Их не прельщала жизнь в этом сыром холодном темном каменном мешке с уходящей вниз винтовой лестницей.

Но они рано отчаивались. «Питекантроп» повозился на полу, опять что‑то оттянул, что‑то звякнуло – и кусок стены ушел в сторону. Этот человек был мастер двигать стены.

Проход вел в комфортабельно обставленную просторную комнату. Там были кресла, диван из желтого пластика, телевизор – вид которого напомнил о стереоэкранах в камере и о специфических программах тюремТВ. На низком столике возвышалась кипа журналов и стопка книг. В углу был пульт и бар с хрустальными стеклами, за которыми скрывались бутылки самой различной формы – мечта алкоголика.

– Что происходит, друзья? – Степан с неутомимым занудством хотел расставить точки над «и».

– Потом, – буркнул «питекантроп» и вышел из комнаты.

Стена затворилась, и земляне остались одни.

– Вить, у меня ощущение, что нас хотят надуть, – сообщил Степан.

– А когда его у тебя не было?

– И ведь всегда к месту… Вообще, мы летаем, как шарики от пин‑понга, по нас лупят ракетками.

– Но вот чья сейчас подача? – поднял палец Лаврушин. – Это вопрос вопросов.

Степан обошел помещение. Обнаружил ванну, туалет, кухонный аппарат, выплевывающий по заказу синтетические блюда. Потом упал на диван. На сей раз в его тоне проскользнули нотки оптимизма:

– Все‑таки здесь получше, чем в гостях у Кунана.

– Главное – живы.

– Пока живы, – уточнил Степан, по привычке капнув из пипетки дегтя в бочку меда.

* * *

Гость сразу произвел впечатление серьезного господина. Его волевое лицо было лицом человека напористого, привыкшего повелевать, проноситься метеором, оставляя позади себя одни осколки. Такие люди прекрасно знают, что хотят, и обычно достигают цели. Он нарушил уединение землян.

Сопровождали незнакомца двое крупногабаритных горилл, чем‑то напоминавших телохранителей Звездоликого, только уступавших им по размерам раза в полтора – не так уж и много. Теперь гориллы расслабленно подпирали стену у выхода, а их босс по‑хозяйски распластался в кресле. Имел на это право, поскольку, похоже, и был здесь хозяином.

Внешне он походил на преуспевающего бизнесмена, одет в рубашку из дорого голографического шелка и в брюки из суперпластика, которые не рвутся и не снашиваются – одежда соответствовала местной моде. По земным понятиям он выглядел лет на тридцать пять. Но необходимо учитывать, что усилия местных геронтологов не пропадают зря, продолжительность жизни на Химендзе растягивается до ста двадцати лет без особого труда, при этом процесс дряхления замедляется, так что можно было предположить, что он уже преодолел рубеж, на котором праздничными цветочками выложена цифра пятьдесят. Лаврушину он сразу не понравился. При соприкосновении с подобными субъектами царапаешься, как о колючую проволоку. Впрочем, у Лаврушина не вызвал добрых чувств пока еще не один человек на этой планете. Они все были колючие.

– Ну как вам Кунан? – спросил гость негромко. Улыбка его была приветливо‑угрожающая. Лаврушин в очередной раз подумал, что на Химендзе любимое национальное искусство – это нагонять друг на друга страх – жестами, взглядами, словами.

– Не слишком, – скривился Степан.

– Правильно, не слишком, – гость поудобнее уселся на диване. – Он мой старый приятель.

– Дела‑а, – протянул Степан.

«Из огня, да в полымя», – подумал Лаврушин и иронически осведомился:

– Вместе в школе учились?

– Скажем, вместе начинали. Святоша всегда был шустрым. Оглянуться не успеешь, а он уже режет подметки на ходу. Как он лихо карабкался наверх – это было загляденье. А как он сбрасывал с хвоста старых друзей – без малейших сомнений и терзаний.

Гость замолчал, притворно горько вздохнул, и продолжил:

– Это ведь нехорошо забывать старых друзей, не правда ли?

– Друзья тоже бывают разные, – буркнул Степан.

– Добрых старых друзей. Он вспоминает теперь о них лишь тогда, когда решает их сожрать.

– Простите, а с кем мы все‑таки имеем честь? – осведомился настырный Степан.

– Я Стинкольн, – небрежно бросил мужчина, не считая нужным вдаваться в объяснения. Действительно, к чему объяснения, когда и так все ясно?

«Этому кровососу что нужно?» – подумал Лаврушин, холодея.

Стинкольна знала вся планета. Слава его донеслась до последних пещер в диких Лесах. Это имя никого не оставляло равнодушным. Оно могло вызвать ненависть, злость, преклонение, но только не равнодушие.

Стинкольн был «слугой Буйволов». Краткое пояснение – при слове «буйволы» жители Химендзы сперва вспоминают вовсе не жвачных ленивых животных, и уж конечно – не команду американского футбола – что могут знать в такой дыре о великом американском футболе? При слове буйволы на ум местным обитателям приходит длинный список легендарных дерзких преступлений, обширная география сфер влияния этой организации, чем‑то схожей с мафией на Земле, но куда более могущественной. «Буйволы» были, конечно, послабее почивших в бозе «Сынов ночи», из которых вышел сам Звездоликий, но при «сынах» и ночи были чернее, и времена куда более лихие, и ситуация куда более благоприятная для неприкрытого и наглого бандитизма… И еще одно пояснение. «Слуга буйволов» – это вовсе не значит, что человек, носящий это звание, будет мыть полы на бандитских малинах, стирать галстуки лиходеям и чистить их финские (или какие там) ножи. Скорее все будет наоборот, ибо «слуга» – это вовсе и не слуга, а самый что ни на есть настоящий хозяин, а точнее – пахан.