Страница 26 из 64
Точно поддразнивая, она была в этот час особенно весела. В прицеле бинокля ее смеющиеся губы шевелились, и Эд бросался расшифровывать слова. Безуспешно! Тогда он пытался хотя бы понять, поет она или же просто разговаривает со своими питомцами… И отчаянно завидовал каждому стебельку, которого касалась ее рука.
А потом она выходила в сад с чашкой (чай? молоко? кофе?) и, опираясь о ствол старого ореха, садилась прямо на травяной ковер. Как раз напротив «окна» в листве. Золотистые волосы искрились бликами. Она пила и серьезно, без тени улыбки, смотрела Эду прямо в глаза. Ну по крайней мере ему нравилось так думать.
Около половины девятого она отправлялась на учебу, тратя на сборы ровно пятнадцать минут.
В первый раз Эд чуть не сошел с ума - был уверен, что упустит ее, не успеет догнать. Она просто растворится в утренней дымке за перекрестком… Навсегда.
Но он успел. И, покачиваясь на рельсах, неторопливый трамвай долго демонстрировал ее профиль на заднем стекле…
С тех пор Эд выучил график ее передвижений лучше, чем собственный.
В 9:00 она стояла у дверей художественного института на проспекте Мира, 17. Огромные двери радостно распахивались ей навстречу, норовили мягко хлопнуть по попке, провожали внутрь долгими нежными взглядами… И не выпускали до 16:00.
Все это время Эд сидел в машине. Иногда дремля под косыми солнечными лучами, иногда слушая музыку в наушниках-«пуговках». Но чаще - просто сидел и смотрел на широкую дорогу от входа в институт до места его стоянки. Дорогу, которая неизменно приводила ее к нему… а затем мимо - в слепящую осеннюю даль…
В один из первых дней он сотворил глупость - ответил согласием на просьбу шефа посетить одного очень важного клиента в противоположном конце города. Эд наивно думал, что так часы без нее пройдут быстрее.
Но он ошибся - они стали безразмерными!
Всю встречу он сидел как на иголках, отсчитывая каждый щелчок проклятого времени. И буравя взглядом дородного толстяка с пухлыми пальцами и маслянистыми глазками за мраморным столом напротив. Мужчина потел и ерзал, начинал запинаться…
А Эд на своем внутреннем экране наблюдал в подробностях, как она выходит из дверей, ступает на пешеходный переход, отворачивается и машет подруге, окликнувшей ее из окна… И вдруг летящая на полной скорости машина с каким-то козлом за рулем (да вот с этим тошнотворным толстяком, например!) сбивает ее, в одно прикосновение сломав всю красоту и юность!…
Эд встряхивал головой, отгоняя назойливое видение, и грубил клиенту, не в силах провести здесь еще хотя бы миг, пока она там - в пугающей неизвестности, совсем одна.
Когда он наконец смог вырваться из сетей обязательств, педаль газа чуть не лопнула под его ногой. Казалось, «хонда» взлетит и ринется по воздуху догонять ее, исчезающую, уже почти невидимую!… Десять минут спустя он затормозил возле института, разбрызгивая в стороны кипящий асфальт и неосторожных пешеходов, и выпал из машины, глотая подслащенный адреналином воздух.
Несколько мучительных мгновений ее не было. Сердце сжималось, а глаза исподволь то и дело проверяли злополучный переход…
Но вот солнце вспыхнуло в открывающихся дверях, и ее ясный смех залил подъездную площадку.
Эд был по-настоящему счастлив.
С тех пор она не оставалась без надзора: пока шла домой (полчаса, всегда пешком) со своей неуклюжей папкой под мышкой и сумкой, падавшей с плеча, взгляд Эда, отточенный, как нож, отслеживал каждое ее движение.
А после он мчался к своей крепости, боясь опоздать и пропустить момент, когда мелькнут золотой волной среди насыщенной меди крон ее волосы. Но еще больше боясь, что опять краски смажутся, и все окажется сном.
Она не сразу появлялась во дворе, и Эд изнывал от нетерпения, не понимая, что можно так долго делать в эти медленные послеобеденные часы, когда листья пригибаются к земле под непомерной ношей угасающего солнца. Но к 18:00 с огромным мольбертом, кистями, тюбиками и еще десятком загадочных и совершенно бесполезных с виду мелочей она все-таки появлялась в саду.
Устанавливала мольберт в одном и том же месте, отворачивая картину и подставляя лицо последним мягким лучам… И взгляду Эда. С этого мгновения он окончательно погружался в сладкий плен вечерней лихорадки!…
Во время работы она преображалась почти до неузнаваемости - черты обретали четкость и сосредоточенность, обычно ей совершенно несвойственные. Она вся словно заострялась, глядя то на еще пустой лист, то в угол двора, где располагалась ее невидимая мишень. Хмурилась, надувала свои прелестные губки и, небрежно отбросив драгоценный золотистый плащ за спиной, вдруг хватала кисть. Рука бросалась к мольберту хищной птицей - стремительно, словно не писала с натуры, а спешила запечатлеть мимолетные образы, возникавшие в воображении… Ноги ловили равновесие, и в какой-то момент она начинала раскачиваться взад и вперед, вызывая у Эда приливы нестерпимого жара…
Она была прекрасна, порывиста, нетерпелива! То и дело разливала краску, тут же влезая в яркие пятна рукавами, а надоевшую кисточку могла бросить на землю и, насколько Эд понимал, больше никогда о ней не вспомнить.
Ловя ее быстрые движения, он пытался угадать: что же возникает там, в зачарованном плену белого листа? Какие волшебные черты создает она этими теплыми предвечерними часами, вся пронизанная закатным светом, бессовестно крадущим оттенок ее волос?
Иногда Эду даже казалось, что у него получается - в окружении темной зелени вспыхивали багряные звезды… вот только он не мог понять, почему это невинное видение вызывает такую ужасную боль.
Впервые Эд почувствовал себя на своем месте - не вторгающийся в чужую жизнь извращенец, а скромный страж, он лишь приглядывал за своей садовой нимфой, беспокоился о ней.
Ведь причины были.
Часто, едва успев осмотреть законченный рисунок, она вздрагивала, как если бы прозвучал звонок, поворачивалась к дому и, срываясь с места, исчезала…
Незнание сводило Эда с ума.
Вначале он, конечно, был уверен, что к ней приходит любовник, и, закрывая глаза, представлял их вдвоем на стареньком красном диване в комнате с телевизором и цветами: светлые волосы льются со склоненной девичьей головки на его неизвестные плечи, а тайна, безнадежно связывающая их воедино, гасит свет…
Пока мольберт ждал ее, эти кадры мелькали перед пылающим внутренним взором Эда, и ни избавиться от них, ни преодолеть потребность снова и снова участвовать в их горьком водовороте не было никакой возможности!…
Он отшвыривал бинокль в раздражении. Но тут же говорил себе, что, наверное, во всем виноваты линзы - искажают картинку и на самом деле его прекрасная художница все еще пишет. Напрягая глаза до боли, он замирал на краю окна… но с такого расстояния не была видна даже прогалина в листве.
Тогда он сдавался - кипящим потоком обрушивались мысли: он, ангел возмездия, лишенный земных оков, в один прыжок преодолев шестнадцать этажей, врывается в ее дом три удара сердца спустя и убивает подлеца на месте голыми руками! А ее, полную справедливого раскаяния и молчаливой покорности… ее он в своих грезах подхватывал и уносил на руках неизмеримо далеко - в такую даль, где никто и ничто не могло бы потревожить их…
Но насколько бы искушающе достоверными не были эти видения, правда оказалась иной.
В очередной раз прильнув к окулярам и тщетно пытаясь рассмотреть хоть какую-то деталь, которая подсказала бы личность посетителя, Эд был вознагражден.
В неровной округлости прогалины мелькнула тонкокостная кисть, а потом показалась и вся она, улыбающаяся и активно жестикулирующая. Эд сросся со стулом, стараясь не шевельнуться - не спугнуть удачу. Девушка повернулась к нему спиной, махнула в дальний угол сада, прочертив в воздухе плавную дугу, отпечатавшуюся под веками Эда, как на негативе, и поманила кого-то резким жестом. Эд выдохнул, чувствуя, как воздух с шипением уходит из легких, и распрямил затекшее колено.