Страница 53 из 121
— А что скажет мать, если я тебя отдам в солдаты? — слабо сопротивлялся капитан. — Упреков не оберешься.
— Скажи матери, что я сам… — учил его Янка. — Если меня не пустят, я все равно убегу на фронт.
«Какой стыд!..» — подумал на другое утро капитан, провожая младшего сына в штаб батальона. Мальчишке взбрела в голову дурь, а он, взрослый человек, подчиняется ему. Понимает, что делает глупость, ставит себя в смешное положение и не может отказать. Вероятно, старость ослабила волю.
Щеки Янки горели от радости, когда в канцелярию вошел батальонный адъютант… Почему не уходят писаря? Хорошо, если бы разговор происходил без свидетелей. Если примут, тогда еще ничего, а если откажут…
— Что у вас? — обратился адъютант к Зитару.
Капитан только сейчас по-настоящему понял, в какое нелепое положение поставил его Янка. Но отступать было поздно.
— Вот этот мой малец, господин офицер, хочет вступить в добровольцы, — начал он как бы шутя. — Не знаю, как у вас там с этим делом обстоит. Если таких принимают, пусть послужит.
Взгляд адъютанта остановился на Янке, который тут же сразу выпрямился, во-первых, для того, чтобы больше походить на военного, во-вторых, чтобы казаться выше и старше. Серьезный взгляд офицера словно подбодрял мальчика. Вот ведь офицер, а не смеется над его намерением. Значит, это не так уж безнадежно.
— Сколько лет? — спросил адъютант.
— Тринадцать, господин подпоручик! — бойко ответил Янка. Адъютант немного задумался, затем обратился к Зитару:
— А вы его отпускаете?
— Да что с ним поделаешь, он так настаивает, отговорить его невозможно. Один из моих сыновей уже служит у вас.
— Гм… — молодой офицер опять о чем-то задумался. Затем подозвал вестового: — Отведите их к полковнику. — Отпуская посетителей, он добавил: — Эти вопросы решает командир батальона лично. Поговорите с ним.
Зитар с Янкой отправились с вестовым. Командир батальона жил за пределами лагеря, на расстоянии нескольких сот шагов от фабричных ворот. По пути вестовой разговорился с капитаном: рассказывал о боях в Польше, об изнурительных переходах под дождем и палящим солнцем, о том, как тяжело находиться в течение нескольких дней в огненном кольце без пищи и сна.
«Врет, хочет меня запугать… — думал Янка. — Если он все перенес, почему я не смогу?»
С командиром батальона разговор был короток.
— Записатъся в добровольцы? Сколько лет? Таких молодых нам не разрешают принимать.
Он сказал это спокойным тоном, вполне серьезно, без малейшей насмешки. И у Янки не хватило мужества заикнуться о том, что в другие полки принимают мальчиков и моложе его. Притихший и обескураженный, он слушал утешительные слова старого полковника о том, что его время еще не ушло и он сможет быть полезным отечеству не только с винтовкой в руках. Рухнула прекрасная мечта, но Янка не испытывал чувства стыда, потому что все военные, с которыми сегодня приходилось говорить, видимо, понимали переживания Янки и относились к ним с уважением. Никто не насмехался и даже не улыбнулся, как будто они имели дело не с мальчишеской затеей, а с серьезным, достойным уважения стремлением.
— Видишь, как оно получается, — сказал сыну Зитар, когда они вышли от командира батальона. — Твое время еще не подоспело.
— Да, а к тому времени, может быть, все уже закончится, — вздохнул Янка.
— Ну, что-нибудь и на твою долю достанется — не одно, так другое.
Они никому не рассказали о неудачном походе. Янка молчал от огорчения, капитан — стыдясь своего легкомыслия. И тем не менее, спустя некоторое время не только квартирные хозяева Янки, но все в Зитарах узнали о событиях этого утра. И капитану пришлось выслушивать упреки жены:
— Совсем ошалел старик! Ну где у тебя ум — ребенка хотел сдать в солдаты!
Глава пятая
1
Карл Зитар вернулся в свой батальон в конце зимы. После окончания школы прапорщиков его командировали в Юрьев, где стоял латышский резервный батальон, который по своей численности превосходил полк военного времени. Там Карл пробыл два месяца, обучая молодых стрелков. В марте его вместе с одной из маршевых рот отправили на Рижский фронт для пополнения батальона, понесшего тяжелые потери в кровавых мартовских сражениях [40]. Рота, в которой Карл проходил курс первичного обучения, потеряла всех офицеров и две трети солдат. В других ротах из двухсот штыков в строю осталось человек по двадцать.
Горсточки закаленных в боях солдат было недостаточно для того, чтобы, вобрав в себя новые сотни молодых стрелков, сделать их настоящими бойцами. Точно такое же положение создалось и с офицерским составом. Наспех испеченные прапорщики еще не имели никакого боевого опыта, и вполне естественно, что в некоторых ротах молодые офицеры, жертвуя своим командирским авторитетом, больше полагались на унтер-офицеров, чем на себя.
Карл Зитар, прикомандированный ко второй роте в качестве субалтерна [41], находился в довольно сносных условиях в сравнении с другими товарищами по школе. Его командир роты, поручик Рубенис, был опытный, закаленный офицер, с самого начала войны находившийся на разных участках фронта и неоднократно награжденный орденами за боевые заслуги. Рубенис учился в том же реальном училище, где Карл, и окончил его года за два до начала войны. Он, насколько это было в его силах, помогал Карлу освоиться с новой обстановкой. Рубенис хорошо знал психологию стрелков и вечерами в общей землянке за стаканом чаю разбирал ход сражений и рассказывал о характерных эпизодах из жизни стрелков.
— Каждый солдат в душе уважает своего офицера, жаждет общения с ним, — говорил Рубенис. — Офицер, который не умеет или не желает откликнуться на это стремление, достоин сожаления. Открой солдату сердце — он полюбит тебя, как отца или брата, а попробуй держаться с ним надменно, обижать его — и ты не преодолеешь его сопротивления никакими наказаниями.
Эти беседы помогли Карлу завоевать симпатии стрелков роты и уважение унтер-офицеров.
Рубенис брал его с собой в ночную разведку, учил, как ориентироваться в боевой обстановке, и, давая ему небольшие задания, приучал к опасностям и самостоятельным действиям.
После ожесточенных боев восьмого марта на фронте установилось затишье, лишь по временам прерываемое артиллерийскими налетами да обычной перестрелкой между позициями. На всем секторе фронта воинские части были заняты подготовкой плацдарма для предстоящих июльских сражений. Кое-какое разнообразие в монотонные будни позиционной войны вносили поиски разведчиков. Изредка патруль приводил пленного и приносил трофеи; иногда случалось, что кто-то не возвращался из разведки, кого-то отправляли в госпиталь. В болотистых лесах звенели топоры и лопаты, неожиданно прорывалась песня, распеваемая ротой, проводившей учение в ближнем тылу. Настоящих военных действий, артиллерийской канонады, страха Карл еще не испытал. Единственный случай непосредственного столкновения его с противником произошел в разведке, когда возглавляемый им патруль встретился с немецкой разведкой. Короткая перестрелка, удачный маневр под прикрытием темноты — и неприятельская группа была взята в плен: немецкого капрала, тяжело ранившего двух стрелков гранатой, закололи штыком, остальных трех немцев взяли с собой. Обычная, казалось бы, даже незначительная операция, а вот офицеры батальона после этого случая стали смотреть на молодого прапорщика как на настоящего, полноценного боевого товарища.
Подготовка плацдарма предусматривала развитие основных событий летом. Но батальон Карла не дождался этого: в начале апреля его перебросили на Остров Смерти [42].
Весенней ночью, освещаемой непрерывными разрывами немецких снарядов над Даугавой, батальон переправился через реку и три недели оставался отрезанным от внешнего мира на маленьком клочке земли, за обладание которым боролись две армии. Три недели под ураганным огнем артиллерии, под дождем мин и градом пуль; три недели в отравленном газами застенке, где под укрытиями ветер разносил трупный смрад, а с воздуха угрожали бомбы аэропланов; будучи не в состоянии уничтожить противника на земле, человек вел подкоп под его траншеи. Немцы почти ежедневно шли в атаку и всякий раз, истекая кровью, откатывались назад. Стрелки постепенно превратили траншеи в настоящую крепость.