Страница 94 из 110
Так и решили, и новый отпрыск Болотного острова получил двойное имя.
Весной Карл обнес пастбище изгородью, и в загоне у него теперь паслись две коровы. В другом, меньшем загончике хрюкала свинья с выводком поросят. Он поставил сруб нового хлева и крышу покрыл толем. В доме стены одной комнаты и кухни были оштукатурены и оклеены обоями.
— До осени надо постараться отделать еще одну комнату и обшить дом снаружи, — рассуждал Карл. Они обошли с Янкой картофельное поле, пашню, спустились к реке и полюбовались зеленым травостоем на лугу. Труд человека совершил здесь поистине чудеса: кислые травы понемногу исчезали и уступали место клеверу; травы были густые и мощно разрослись.
— Посмотрим, как будет с отавой, — сказал Карл. — Может, удастся купить еще одну корову. Прошлой весной сено осталось, — и, словно колеблясь, продолжал: — У тебя теперь своя жизнь. Деньги понадобятся. Из того, что ты дал, я половину сохранил наличными. Вторую половину тебе придется подождать… может быть, до осени.
— Ты говоришь, что сена хватило бы еще на одну корову, — перебил его Янка. — Почему же ты не купил третью корову?
— Постройка…
— А деньги лежат в чулке неиспользованными! — удивился Янка. — Ты странный человек. Вот что я тебе скажу: приобретай еще одну корову. Пусть это будет для Эльги. А остальные деньги я не потребую раньше, чем в них появится крайняя необходимость. Сейчас я обойдусь. И не привязывайся ты ко мне с этими сантимами, пока они тебе самому нужны. Эльза не брыкалась, когда Эльга не вернулась обратно в Кланьги?
— Для виду поворчала немного.
Над Болотным островом сияло солнце, в скворечнях возились скворцы, а в доме раздавались голоса детей. Здесь рассеялись подавленность и застенчивость Янки, угнетавшие его с тех пор, как он сделал в жизни первый решительный шаг к самостоятельности. Совершенное уже не казалось таким необычным. Почему? Потому, что он встретил людей, у которых этот шаг не вызвал изумления или сожаления. Они его поняли, сделанное признали правильным и вдохнули в него то здоровое, естественное мужество, без которого немыслима никакая борьба. Он вернулся домой с высоко поднятой головой. Встретив на дороге Марту Ремесис, он лишь слегка покраснел, подметив испытующий взгляд, каким она окинула Айю.
«Потерян ты, погиб, Ян Зитар, — казалось, говорила смущенная улыбка Марты. — Если в тебе и таилась какая-то светлая сила, то теперь она потонула в буднях и семейной жизни. Теперь я знаю, что из тебя ничего не выйдет».
И на долгие годы из ее сознания исчез образ Яна Зитара и память о нем. Он оказался недостойным того, чтобы о нем думали и следили за его жизнью. И она не вспоминала о Янке до тех пор, пока он вдруг не доказал, что ничего не потеряно. Но это произошло позже. Сейчас начинались будни и суровый труд, как и у всех остальных потомков Зитара. Возможно, лишь Ингус стоял вне этих будней. Но все считали его погибшим, поэтому при оценке семейных судеб никто не вспоминал последнего моряка старого моряцкого рода.
Глава одиннадцатая
Над маленьким приморским городком шел первый снег. Раньше это был не город, а местечко, широко известное своим мореходным училищем и многими судоводителями, вышедшими отсюда. После войны мореходное училище закрылось, и городок лишился значительной доли прежней романтики. Летом сюда изредка заходили грузовые пароходы за крепежным лесом, в определенные дни прибывал маленький пассажирский пароходик, а зимой связь с внешним миром осуществлялась по узкоколейной железной дороге. Тихое, забытое место, без особых перспектив на будущее. А если у местности нет будущего, ее жители примиряются с настоящим и убаюкивают себя воспоминаниями о днях былой славы. Более неугомонные отправляются скитаться по свету, ищут золотое руно на чужбине. Некоторые из них возвращаются домой, горько разочарованные, другие находят свое счастье и никогда больше не возвращаются. А те, кто оставался на месте, продолжают обыденное дело, начатое отцами, и не утруждают себя мучительными загадками. Каждый в свое время бывает немного беспокойным, немного надеется и немного тоскует, пока жизнь не откроет ему бесплодности этой тоски. После этого он успокаивается и честно закидывает сети в море, обрабатывает землю и растит новое поколение, которое унаследует его работу, скромность и тоску.
А сейчас шел снег. Это означало, что наступила поздняя осень, середина ноября, и пароходик местного сообщения скоро прекратит рейсы до весны. У городка станет одним важным событием меньше, и его дни сделаются еще тише и серее. Снег кружил и над лачугами рыбаков и над домами крестьян — вдоль всего побережья, предвещая покой на пляжах, пустые ряды кольев для просушки сетей и вымершие поля, где пахарю нечего больше делать. Рыбаки усядутся за починку разорванных сетей; в тех домах, где еще не разучились прясть, женщины возьмутся за прялки и из клетей в комнату внесут ткацкие станки. А в других домах не будет и этого, ибо современный человек не захочет соревноваться с машинами. Может быть, на Мартынов день кое к кому нагрянет кучка ряженых, пошумит, подурачится немного.
Помните ли вы еще Лилию Кюрзен, молодую девушку, которая летом 1915 года ехала на одном пароходике с Ингусом Зитаром, когда он отправлялся в Архангельск? В Риге, на набережной Даугавы, они простились и сказали друг другу «до свидания». Теперь наступил 1926 год — они не виделись одиннадцать лет. Последнее письмо от Ингуса Лилия получила осенью 1917 года. После этого он ушел в море и перестал писать. Позже люди рассказывали Лилии, что его корабль погиб вместе со всем экипажем. Другие утверждали, что через год после гибели судна встретили Ингуса в Англии живым и невредимым. Она не знала, кому верить. Но так как человек склонен скорее поверить слабой надежде, чем безнадежной правде, то Лилия поверила в то, что ей было приятней. Ингус обещал вернуться и осуществить мечту юности. Оба они были первыми друг у друга, и Лилия еще не встретила второго. Поэтому она ждала. В годы войны, когда в мире царила неразбериха, продолжительное молчание Ингуса не вызывало никаких подозрений: может быть, он писал, а письма в дороге затерялись, и, не дождавшись ответа, Ингус решил, что ее здесь больше нет. После этого он, очевидно, больше не писал. Позже, когда окончилась война, а от Ингуса по-прежнему не было вестей, Лилия нашла другое объяснение его молчанию: он, вероятно, не хочет возвращаться домой, пока не кончится срок призыва на военную службу. Вот исполнится ему тридцать лет, тогда приедет. Так поступали многие моряки. Пробыв всю войну на море, испытав встречи с подводными лодками и минами, они не имели ни малейшего желания менять свободную жизнь моряка на солдатские казармы, пусть даже у себя на родине.
Но Ингусу исполнилось тридцать лет, а он все не показывался. Годы шли. Проходила весна, начиналось лето, и Лилии все чаще приходилось слышать вопрос своих близких:
— Долго ли ты думаешь так жить? Чего еще ждешь?
Она знала, чего ждет, но никому об этом не рассказывала. И, вероятно, ни один не подозревал истинной причины того, почему эта миловидная женщина еще не вышла замуж. Возможностей было немало. По-прежнему бодрая и живая, Лилия вместе с житейским опытом приобрела скромное женское достоинство, которое исходило от сознания своей независимости. Ей не приходилось выклянчивать у людей уважение. Единственный брат Лилии погиб на войне, отец умер во время немецкой оккупации, и несколькими годами позже болезнь свела в могилу старую Кюрзениете. Теперь Лилии одной принадлежал небольшой родительский дом и кое-что из рыболовных снастей. Еще при жизни отца ей приходилось вести скромное хозяйство Кюрзенов, потому что мать была женщина болезненная и почти не помогала мужу. Таким образом, Лилия, рано привыкла к самостоятельной жизни. Но лишь теперь она по-настоящему поняла, какую ценность представляла эта жизненная школа, и не видела причины, почему ей нужно отказаться от своей независимости ради какого-то чужого человека — мужчины, которого она не ждала и не приглашала.