Страница 91 из 110
— На улице холодно и грязно, — сказала она. — Пойдем лучше ко мне в комнату.
У нее была крохотная каморка рядом с кухней, оконце выходило в сад. Тут стояла маленькая деревянная кровать, покрытая полосатым домотканым одеялом, столик у окна, простая скамейка, а на подоконнике — глиняная кружка с полураспустившейся сиренью. Здесь было тесно, но уютно, и Янке, всю зиму скитавшемуся из одного чужого дома в другой, ютившемуся в больших, наполненных народом комнатах, этот тихий, уединенный уголок внушил давно забытые отрадные чувства.
Ему пришлось первому рассказывать о себе. То, что он ничего особенного в жизни не достиг, немного возвысило Айю в собственных глазах; она смелее смотрела на Янку, смелее разговаривала с ним. Кем она теперь была? Ни батрачка, ни член семьи в Упличах. Хозяйка — сестра матери Айи. Вернувшись из России, Айя сразу же приехала сюда и нашла здесь не только приют и кусок хлеба, но и человеческое радушие. Правда, ей приходилось делать всю домашнюю работу, и нельзя сказать, чтобы ей тут принадлежало больше, чем другим батракам, но, когда пришло время, тетка отправила ее на ученье [30], одела и дала всем понять, что Айя — член ее семьи. Маленького брата Айи усыновила какая-то дальняя родственница; у нее была булочная в Сигулде, муж работал плотником, и у них не было детей. От имущества родителей ничего не осталось, за исключением шести пурвиет земли вблизи станции и маленького, запущенного домика. Хозяин Упличей подыскал на него покупателя и половину вырученной суммы — триста латов — положил в банк на имя Айи. Вторая половина причиталась брату.
Об остальных сибиряках Айя ничего не знала. Янка кое-что рассказал о них. Например, о Бренгулисе, Силинях, мяснике Блукисе и своих родных. Но о Ниедрах он не сказал ни слова, хотя Айю это интересовало больше всего.
— Ты когда-нибудь встречался с Ниедрами? — с кажущимся равнодушием спросила она.
— Я не знаю, где они живут, и ничего о них не слыхал, — так же равнодушно ответил Янка.
Глаза Айи сразу сделались ярче, и голос зазвучал громче. Ее близость, вечерний сумрак и струившийся в открытое окно весенний воздух будили в Янке неясную тревогу. Ему хотелось коснуться руки Айи, ощутить тепло ее плеча и потрогать темную волну ее волос. Но он тут же устыдился своих желаний.
— Долго ты собираешься работать в нашей местности? — спросила Айя.
— Недели две или немного дольше.
— А потом?
— Пойду на Гаую плоты вязать.
— Дома у тебя никакого дела нет?
— Нет. Я могу задерживаться, где мне угодно и сколько захочу. Меня никто не ждет.
— Ты еще не думаешь об оседлой жизни?
— Стоит ли об этом думать? Буду пока жить, как живется. Если когда-нибудь подвернется случай, будут подходящие обстоятельства, можно будет подумать. Самое приятное, что я сам себе хозяин, — как хочу, так и живу. Да ты и сама это знаешь, у тебя такое же положение.
— Да, еще недавно у нас были родители. Теперь своя голова на плечах, свой ум. И разве мы не умеем жить?..
— Жизнь нас учит твердо стоять на ногах. Это так же, как с плаванием: будешь бояться глубины, за кого-то держаться, никогда не научишься. А однажды откажешься от поддержки, бросишься в воду — сразу постигнешь это искусство.
«Интересно, что она сделает, если я ее поцелую?»
Не успел он об этом подумать, как ему захотелось осуществить это. И внезапно появилось сомнение: а потом?
«Боится он или не хочет?» — спрашивал взгляд Айи. У нее не было никаких сомнений.
«Она ничего бы не сказала».
«Он, наверно, забыл прошлое…»
Если бы кто-нибудь из них произнес только одно слово или хоть улыбнулся в робком призыве! Но они молчали и боялись пошевельнуться.
— Надо ложиться. Завтра рано вставать, — сказал Янка и крепко сжал пальцы Айи.
Она встала и, не противясь смущенному пожатию Янки, пошла с ним к дверям старого платяного шкафа, где пространство было узким; им пришлось прижаться друг к другу и пробираться боком до дверей. Волосы Айи коснулись лица Янки, он почувствовал близко, близко от себя ее дыхание и, ни о чем не думая, ничего не спрашивая и не давая себе отчета, вдруг взял руку Айи повыше локтя и притянул ее к себе. Он почувствовал, как напряглось тело Айи и как она словно отшатнулась от него, может быть, от неожиданности или по врожденной женской осторожности. Но это тут же прошло, и, тихая, нежная и покорная, она прильнула к Янке. Он поцеловал ее один раз, потом еще много раз, и ему больше не захотелось уходить. Робко, немного неумело отвечали губы Айи. Наконец он опомнился и торопливо вышел из комнаты; услышал, как щелкнула задвижка, и глубоко, радостно вздохнул. Ему было хорошо.
Благоухала сирень, и от земли поднимались теплые испарения. В темноте перекликались запоздалые птицы.
Когда картежники кончили последнюю партию и в доме все затихло, два человека еще не спали. Они не могли уснуть до утра.
На следующее утро, когда сплавщики отправились на работу, Янка намеренно медлил и остался последним. Ему хотелось встретить Айю, узнать, что она сейчас чувствует. У него самого было какое-то странное ощущение. Не то тревога, не то страх, стыд, сомнение — что-то приятное и сладостное и вместе с тем напоминавшее об опасности волновало его грудь.
Пока Янка, делая вид, что приводит в порядок сапоги, задержался в комнате рабочих, Айя наблюдала за сплавщиками. Не заметив среди них Янки, она поняла, что он еще дома. Взяв веник, Айя пошла прибирать комнату рабочих.
— Ты еще не идешь на работу? — спросила она.
— Ничего, я догоню их, — ответил Янка.
Оба чувствовали неловкость и избегали смотреть друг другу в глаза.
— Это твои вещи? — спросила Айя, указывая на постель Янки, где лежал его вещевой мешок. Подобно остальным сплавщикам, он спал на полу на старой соломе.
— Больше у меня ничего нет, — улыбнулся Янка. — В любое время могу взять одр свой и идти [31]. Так. Теперь я в порядке. Надо улепетывать на реку, пока не явился хозяин.
Айя была близко, такая же прекрасная, как вчера, но Янка не ощущал сейчас потребности поцеловать ее. Большие окна и близость двора, где находились люди, оправдывали его сдержанность.
— Так, значит, — произнес он, выходя. — Вечером увидимся?
Айя принялась подметать пол. Пол был загрязнен комками земля и соломой, повсюду валялись окурки.
…В тот день Янка усердно работал, беззаботно болтал с товарищами. Минутами он даже забывал про Айю. Вечером Янку ожидал маленький сюрприз: чайная кружка и эмалированная миска были вымыты, нож и вилка начищены до блеска, и неизвестно откуда появившееся домотканое одеяло застилало соломенное логово. Порывшись в своем мешке, он обнаружил, что исчезло грязное белье и на пятках старых носков больше не зияли громадные дыры.
— Гм… — хмыкнул он и опять подумал об Айе. Ничего особенного не произошло, так, мелочь — немного внимания, но эта мелочь внесла в его быт уют, и именно его-то и недоставало Янке уже продолжительное время. Сейчас он больше чем когда-либо почувствовал, что значит забота женщины, какое очарование кроется в ее незаметных хлопотах и почему те, кто привык к удобствам семейного очага, уже не могут обходиться без них.
Но разве это было все? О нет. Глаза Айи всегда видели, в чем он нуждается. Она знала, что молоко и хлеб приедаются, если только этим питаться несколько недель подряд. Теперь Янка в ее комнате всегда находил что-нибудь горячее. Она не приносила это тайком, потому что тетке на другое же утро было рассказано, что этот сплавщик — почти свой человек и много помогал Айе по дороге на родину. Возможно, заботливая тетка смекнула кое-что и сама и сразу же оценила значение этой дружбы. Вечерами она освобождала Айю от домашних работ, и никому не приходило в голову удивляться тому, что Айя среди недели надевала праздничное платье. Янка тоже этому не удивлялся. Ему только было неловко, что на нем такая поношенная одежда. Но разве она из-за этого задирала нос, стыдилась его? «Нет, мой друг, теперь ты сам видишь, насколько велика моя привязанность. Какой бы я нарядной ни была и каким бы ты ни был серым, мне ты всегда дорог».
30
…когда пришло время, тетка отправила ее на ученье… — Имеются в виду проводившиеся пастором подготовительные занятия, которые предшествовали конфирмации.
31
…взять одр свой и идти — перефразированное евангельское изречение («Евангелие от Матфея», гл. 9, 7).