Страница 33 из 110
Да, здесь много молодежи, и все они знакомы между собой, болтают, играют и, как умеют, изображают дам и кавалеров. Никто их такой премудрости не учил, но каждый, вероятно, постиг это без школы.
Разгоряченные танцами парни выходили на улицу освежиться. Некоторые принимались бороться или другим способом демонстрировали свою силу — единственное богатство, приобретенное в тяжелом труде. В один из таких перерывов состоялось первое знакомство Янки с парнями села. Он тоже вышел на улицу посмотреть, как борется хозяйский сын Фриц. Фриц считался силачом, и вскоре у любителя борьбы не оказалось противника. А какой смысл быть сильным, если некому показать эту силу. Ломать руки девушкам, валять в снегу неповоротливых мальчишек? Этим не прославишься. Хозяйскому сыну хотелось настоящей борьбы. Вдруг он заметил Янку и, хотя совсем не знал его, со свойственной сыну зажиточного отца развязностью подошел к Янке и толкнул его в снег.
— Выходи, померяемся!
— Хорошо! — согласился Янка, и они схватились.
Только теперь молодой Зитар убедился, что он силен, у него две здоровые руки и упругое, закаленное в труде тело. В барнаульском цирке ему приходилось видеть борцов-профессионалов, и он научился у них некоторым приемам. Сейчас они ему очень пригодились. Фриц Силинь скоро лежал плашмя на снегу, удивленный своим неожиданным поражением не меньше, чем Янка победой.
— Давай еще раз! — предложил Фриц.
— Давай!
И еще раз Фриц Силинь лег на обе лопатки так основательно, что в этот вечер больше не пытался бороться.
— Да, у тебя настоящая хватка, это надо признать, — сказал он Янке. — Теперь пойдем в комнату и отведаем пива.
Пиво было хорошее и крепкое. После нескольких глотков Янка почувствовал прилив смелости, и, когда начались игры, он последовал за другими парнями в большую комнату. У каждого уже была своя девушка, но это вовсе не значило, что вновь прибывший должен оставаться одиноким. О нет, он повалил на обе лопатки самого сильного парня и мог повалить еще кого угодно. И когда во время игр его берет за руку стройная кареглазая девушка, ему становится удивительно тепло — так тепло, что он даже забывает, что это всего лишь игра. Он, понятно, не может остаться в долгу, и вот наступает его черед выбирать — он протягивает руки смелой девушке с карими глазами и выводит ее из хоровода на середину круга. После этого он больше не танцует, не играет, а уходит в сторону и изредка ищет глазами незнакомую девушку. Иногда их взоры встречаются, тогда они, оба смущенные, делают вид, что не смотрели друг на друга. Это, конечно, не Лаура, о нет. Но сегодня Янка забыл о девушке из долины Казанды. Ее образ скрылся где-то в глубине сознания, а по поверхности скользнула чья-то новая тень. Она не вызывает в нем такой щемящей боли, какую он испытывал тогда в горах, тут только радостное настроение и беспокойство. Выходит ли он из комнаты или возвращается с улицы — всегда его провожает и встречает сияющий взгляд карих глаз; он находит Янку в самой густой толпе, и Янке нравится эта смелость.
Девушка живет в дымной землянке на другом конце гари, и ее зовут Айя. Айя Паруп. С ней весь вечер танцует один из парней. Он не разговаривает с Янкой, заметив взгляды, которые девушка украдкой бросала на Янку. Танцуя, он показывает Айе на Янку, стоящего в углу, и говорит:
— Он не умеет танцевать. Может быть, пойдем домой?
— Нет еще, — отвечает она.
Янка Зитар скучает еще некоторое время, затем тихо выходит в другую комнату и отыскивает свою одежду. Ему немного грустно, и он не знает почему. Медленно идет Янка лесом, любуясь на звезды, и напевает песенку без слов. Она здесь лучше всех, эта Айя. В селе нет другой такой. Но у нее есть свой парень. Эх, чего там!..
Наступает воскресенье. В большой деревне Чесноково будет вечер. Зилум собирается выступить с речью и показать сибирякам, как латыши умеют петь. Туда едет весь хор и все желающие принять участие в вечере. Нужно кому-нибудь ехать и от Зитаров, но никто не хочет, уж очень сильный мороз.
— Придется мне ехать… — говорит Янка.
Он запрягает лошадь, накладывает в сани сено и едет к месту сбора на хутор Бренгулиса, где теперь находится сельский Совет. Десять подвод отправляются в путь, и на одной из них Янка замечает Айю. В Чеснокове лошадей оставляют в каком-то дворе, а приезжие отправляются на деревенскую площадь. У трибуны собирается хор. И случается так, что рядом с Янкой оказывается Айя. Они поют вместе со всеми «Марсельезу» и «Варшавянку», а в перерыве не говорят друг другу ни слова. После окончания митинга Зилум предлагает поехать в степное село Тараданово, где живет несколько латышских семейств, и устроить там вечеринку. До Тараданова двенадцать верст, и не всякий хочет тащиться в такую даль, но молодежь с восторгом соглашается.
— Поедем? — набравшись храбрости, спрашивает Янка у Айи.
— Можно, — отвечает она. Все отправляются к лошадям и усаживаются в сани. При этом оказывается, что Айя садится в сани Янки. Ее друг Рейнис Сакнитис, с которым она танцевала на вечерах, отвел ей место в своих санях, но теперь остался с носом.
Пять подвод выезжают в степь. На передней Зилум с Бренгулисом в качестве возчика, затем Фриц Силинь, Янка и в хвосте — Рейнис Сакнитис. Въехав в гору, все начинают петь, пустив лошадей легкой рысью. Кругом расстилается белая однообразная степь, кое-где виднеется омет соломы или летний шалаш, необозримые снежные равнины, в лицо дует резкий северный ветер. Монотонно, изредка резко взвизгивая, свистит он в ушах, пробирается за воротник и под белый заячий треух, отыскивая незащищенное место. Окончив песню, парни, стоя в санях, погоняют лошадей и стараются перегнать друг друга. Рейнис Сакнитис настегивает лошадь, пытаясь обогнать всех.
— Привязывай сани к моим саням! — кричит он Янке, когда они поравнялись. — Я возьму тебя на буксир.
— Не нуждаюсь! — огрызается Янка и натягивает вожжи. Лошадь, увидев, как ее пытаются обогнать, сама понимает, что нужно делать. И вот начинается сумасшедшая езда вскачь. Пять подвод мчатся по безбрежной степи, где дорога так широка, что на ней хватило бы места еще пяти саням. Парни, погоняя лошадей, пронзительно свистят, но кони уже сами охвачены горячкой состязания и не нуждаются в понукании. Девушки визжат, Зилум в приливе восторга стреляет из револьвера в воздух, а встречные заблаговременно сворачивают перед обезумевшими лошадьми. Гонка кончается тем, что сани Рейниса Сакнитиса опрокидываются и все седоки вываливаются в снег. Янка ослабляет вожжи и позволяет лошадям идти шагом. Только теперь он замечает, что Айя, страшно взволнованная, уцепилась за его локоть, а глаза ее сияют, на щеках темный румянец. Янка берет ее руку в свою, слегка сжимает и спрашивает:
— Не холодно?
— Нет, мне тепло, — отвечает она и с улыбкой смотрит Янке в глаза. В этих карих глазах есть что-то вызывающее, ликующе смелое. И опять звенят бубенцы, и опять свистит ледяной ветер. А над степью раскинулось холодное сибирское небо, и по нему скользят на юг редкие разорванные облака, плывут туда, где синеет тайга и высокие горы. Эх, горы, голубые горы и глубокие долины!
Янке вдруг становится грустно, он чувствует себя точно одинокий волк в снежной пустыне. Два карих глаза наблюдают за ним обеспокоенно и тревожно: что случилось? Но это не глаза Лауры, хотя в них больше огня. Он не боится их. Этой девушке он мог бы сказать все, что не осмелился сказать той, первой. Потому что ему не страшно потерять ее.
В других санях сидят по трое, по четверо седоков, а они едут только вдвоем. Там раздается смех, слышится говор и веселый спор, а они едут молча — помрачневший юноша и смущенная девушка. Через некоторое время она говорит:
— Знаете что, я пойду лучше к другим. Вам, кажется, не нравится, что я здесь сижу.
Он ничего не отвечает, только нащупывает в рукаве полушубка ее руку и крепко сжимает ее. Сжимает и не отпускает. Она не пытается освободиться и не говорит больше об уходе.
…Под вечер они въехали в Тараданово и остановились у здешнего учителя Капаклиса. Приезд земляков поднял на ноги всех латышей. Зазвучали песни и гармонь. Начались танцы, появилось не только пиво, но и кое-что покрепче. Многострадальный борец Зилум опять выступал с речами, которые под влиянием самогонки становились все продолжительнее и глубокомысленнее. Потом он вышел во двор и стрелял из револьвера в воздух, растревожив всех деревенских собак.