Страница 79 из 86
В этой комнате, в которой мебель никогда не сдвигалась с мест и стояла, чинная, в серых парусиновых чехлах, где со стен смотрели старинные портреты, тоже никогда не менявшие своих мест, в этой комнате, где, казалось, даже время остановилось, я так любила бывать!..
Холодные лучи зимнего закатного солнца догорали в хрустале расставленных на этажерке маленьких вещиц, они блестели на меди отдушника, на котором в чистом беленьком мешочке висели сухарики из остатков хлебных корочек, они отражались на стекле большого зеркала, стоявшего в углу комнаты.
— Ах, Китти! — говорила Анна Установка. — Как взволновала ты меня рассказом об этой встрече… Но ты поступила правильно, что избежала личного свидания с ним. Я совершенно отказываюсь понять его психологию, за всю мою долгую жизнь я не видела подобного характера. Скажи же мне, что ты сама думаешь обо всем этом?
— Не знаю… не знаю… Я ищу причину, заставившую его бежать от меня, и… не нахожу. Так поступает мужчина только после внезапно возникшей связи, когда он хочет порвать ее, не дать прав на себя нелюбимой женщине, так поступает человек, когда его переполняет отвращение к женщине, когда он, не считаясь с приличием, отшвыривает ее, надеясь, что ее самолюбие не позволит ей бежать за ним…
— Да, да, да. — Анна Установка кивала в ответ мне своей милой головкой; ее лицо, похожее на дорогой фарфор, с нежным румянцем, обрамленное воздушным кружевом чепчика, напоминало головку севрской куколки. — Этот очаровательный молодой человек, с такими утонченными манерами, такой воспитанный, — шептала она, — могла ли я подумать? Могла ли?..
Сумерки серым газом все плотнее свивались по углам потолка, прятались в занавесках окон, в углах комнаты, и наступал длинный, безрадостный вечер…
С того дня, когда я лично видела Жильбера, прошло несколько дней. Странное предчувствие овладело мной. Хотя казалось мне, что не на что надеяться, но я вдруг стала чего-то ждать, и с каждый днем это ожидание становилось все напряженнее и все больше мучило меня.
На улицу выходить я избегала. Март стоял холодный, мокрый, с дождем и резкими, пронизывающими ветрами. Вода лила со всех сторон: с неба, с крыш — и разливалась непроходимыми лужами под ногами. А на сердце моем было так тревожно и я настолько была уверена в чем-то, чему сама не находила названия, что когда однажды вечером ко мне пришла Викки, то не успела она еще сказать мне слова, как по блеску ее глаз, по взволнованному выражению лица я поняла, что это уже случилось.
— Немедленно одевайся, и идем ко мне! — шептала Викки, косясь на мамину постель, на которой за задернутой занавеской она отдыхала. — „Он“ только что звонил и просил тебя прийти ко мне, он будет тоже… через час.
Да… именно этого я и ждала, это я и предчувствовала, но, услыхав „это“, произнесенное простыми человеческими словами, моя душа невольно содрогнулась от дерзости Жильбера, и впервые за все время гордость и возмущение заговорили во мне.
— Как он смел позвонить тебе? С каких слов он посмел начать с тобой разговор?
— Одевайся же, ради Бога, одевайся, — взволнованно уговаривала меня Викки, — мало ли какие могли быть у него причины?.. Он так мне и сказал: „Когда Китти выслушает меня, она простит, она поймет, что иначе я поступить не мог!“ Одевайся же скорее, через час он будет у меня.
— Нет. Я не пойду. Опять, как прежде, втроем встретиться у тебя? Нет, он недостоин этого, я этого не могу сделать.
— Ах, забудь ты свои этикеты, — твердила Викки, — ведь он и звонил для того, чтобы прийти и объясниться, чтобы рассказать о причине его исчезновения. Отбрось свое глупое самолюбие, оно здесь не к месту! Собирайся же, наконец, и идем!
— Мое решение остается незыблемым, — ответила я, — если ему угодно, пусть придет сюда: я согласна его выслушать.
И, несмотря ни на какие мольбы Викки и на все ее уговоры, я осталась дома и никуда не пошла. Но одному Богу было известно, какое сумасшедшее состояние овладело мной! Я не представляла себе, как я его увижу! Прекрасно отдавая себе отчет в той жестокости, которая была в исчезновении Жильбера, я также понимала, каким оскорбительным был его неожиданный звонок с требованием увидеть меня. Чего хотел от меня этот человек? И, отдавая себе ясный отчет в происходившем, я боялась только одного: чтобы он не понял, не заметил, как он остался дорог моему сердцу!.. Чтобы я не выдала своей радости, чтобы сумела вести себя сдержанно, вежливо и холодно.
Только когда в комнату вошел Дима, бросил свой портфель на письменный стол и, взяв мыло и полотенце, вышел тут же из комнаты, а мама, появившись из своего уголка, засуетилась, гремя тарелками, приготовить Диме обед, — я поняла, как опрометчиво было с моей стороны звать сюда Жильбера… Дима вернулся поздно, прямо по окончании заседания, сейчас он будет обедать, потом будет самовар и, как всегда, общий вечерний чай: мама, Дима, Пряник, Гуруни… Разве это было место для объяснений, из-за которых Жильбер хотел меня видеть? Боже мой!.. Глупее я не могла ничего придумать…
— Кит, что это с тобой происходит? — спросил Дима, заметив, что я сама не своя. Я ничего не ответила, продолжая ходить из угла в угол, не находя себе места, не зная, что теперь я должна предпринять…
В это время мама внесла тарелку с горячим супом. Дима сел за стол, стал его есть, и тут раздался короткий звонок. Я вздрогнула так, словно прогремел неожиданный выстрел, стремглав выскочила из комнаты в переднюю, но кто-то из жильцов уже услужливо открыл дверь. Внизу, на площадке лестницы, стоял Жильбер…
Мы оба почему-то не поздоровались; он стоял и молча смотрел на меня, а я, даже не пригласив его войти, побежала обратно в нашу комнату. Я схватила свою шубу, шапочку, сумку и никак не могла найти одну калошу…
— Что с тобой, Кит? Кто там пришел? — опять с беспокойством спросил Дима.
— Это за мной… — коротко ответила я.
— Ты уходишь?
— Да.
— Надолго?
— Не знаю…
Вспоминая позднее эту сцену, я всегда поражалась тому, что мы с Жильбером не поздоровались, не сказали друг другу ни одного слова, а действовали так, словно сговорились. Я, не отдавая себе отчета в том, почему я это делаю, стала быстро и стремительно собираться, чтобы уйти не зная куда, а Жильбер стоял внизу на площадке лестницы и ждал меня, почему-то будучи уверенным в том, что я выйду.
Не помню, как я оделась, как вышла, помню только, что Дима выскочил из комнаты следом за мной. Он стоял в прихожей, видел, как я сошла по лестнице вниз, где стоял Жильбер. Они встретились взглядом и не поздоровались…
— Я не могу вести обычный разговор, я слишком много пережил за это время, — начал Жильбер, едва только мы вышли с ним на улицу. — Любовь заставила меня бежать от вас, и любовь привела меня снова к вам. Я был не в силах больше бороться с ней, противостоять ей — она победила меня…
Я покинул родину и приехал сюда, чтобы жить и работать в этой стране, которую мне хотелось узнать ближе, изучить… У меня были большие замыслы, передо мною лежала интереснейшая и огромная работа. И в первый же вечер моего приезда я встретил вас, вы сразу заполнили все мои дни, все мои мысли, всю жизнь, напрасно я говорил сам себе, что это последний день, что завтра я примусь за ту работу, ради которой приехал сюда. Я не мог взять себя в руки. Шли дни, и вся моя жизнь состояла только в том, чтобы видеть вас. Ничего другого я не хотел. Тогда я стал утешать себя той мыслью, что пройдет отпуск Викки, и мы, все трое, возьмемся за нашу работу. Всех нас я считал за свободных людей, за людей одиноких, и поэтому мне казалось, что ничто не помешает мне и в дальнейшем встречаться с вами и втайне от всех любить вас. Я сам еще не мог поверить в прочность того молниеносного чувства, которое охватило меня.
И вдруг я узнаю от вас, что у вас есть муж, есть семья… Я даже получил приглашение посетить вашу семью!.. Не могу передать, как тяжело мне было решиться войти в ваш дом, протянуть и пожать руку человеку, который имел право на вас, — вашему мужу. Но я переломил себя и пошел. Я боялся, чтобы вы не догадались о чувствах, которые мучили меня. И я увидел в вашем доме полное благополучие, довольство, обеспеченность. Ваша гостеприимная мать дарила меня лаской и радушием. Я увидел вашего мужа, культурного, умного, образованного человека, советского изобретателя, который без ума любил вас. И тогда я почувствовал себя негодяем, последним предателем, который вошел в этот дом, чтобы смести его, чтобы разорить гнездо, разбить семью… Ведь я отлично чувствовал ваше отношение ко мне, хотя вы и старались его всячески скрыть от меня.