Страница 28 из 122
«Татьяна Николаевна, по натуре более осторожная, очень спокойная, с большой силой воли, но менее открытая и своевольная, чем старшая Сестра. Она не отличалась большими способностями, но Она вознаграждала этот недостаток Своей последовательностью и уравновешенностью характера. Она была очень красива, но не так очаровательна, как Ольга Николаевна… Благодаря Своей красоте и качествам, которыми Она обладала, Татьяна Николаевна в обществе затмевала Свою старшую Сестру, которая менее внимательная к Своей особе, была не так заметна. Однако эти две Сестры нежно любили друг друга».
«Мария Николаевна была красивая девочка, велика для своего возраста, отличалась цветущим здоровьем и обладала чудными серыми глазами. Будучи простою в обращении, отличаясь сердечною добротою, Она была одно самодовольствие… Анастасия Николаевна, наоборот, была очень резвая и лукавая. Она живо усваивала смешное, благодаря чему трудно было противостоять Ее остротам. Она была слегка бедовым ребенком, недостаток, который исправляется с возрастом. Обладая ленью, очень присущей детям, Она имела прекрасное французское произношение и играла небольшие сцены из комедий с истинным талантом… Словом, то, что было самого лучшего у этих Четырех Сестер и довольно трудно поддавалось описанию, — это Их простота, естественность, искренность и безотчетная доброта. Их мать, которую Они обожали, была как бы непогрешимой в Их глазах».
Девочки рождались крепкими и здоровыми, и Их образованию и воспитанию Государыня Александра Фёдоровна посвящала много времени. Сама составляла программы занятий, подбирала учителей, лично занималась, обучала манерам, языкам, рукоделию, беседовала на духовные темы. С годами Ей приходилось все больше и больше задумываться над будущим дочерей, которым в силу исключительного положения было чрезвычайно трудно устроить семейное счастье.
В ноябре 1915 года Царица писала Мужу: «Жизнь — загадка, будущее скрыто завесой и, когда Я гляжу на Нашу взрослую Ольгу, Мое сердце наполняется тревогой и волнением; что Ее ожидает? Какая будет Ее судьба?». О грядущей апокалипсической судьбе всей Своей Семьи любящая Мать и предположить не могла…
Почти все первые десять лет супружества радость и счастье Александры Фёдоровны были неполными. Её мучило чувство вины перед «дорогим Ники» и перед страной за то, что Она не может подарить Наследника. Она молилась и ждала милости Всевышнего. Терпение и настойчивость были вознаграждены. Летом 1904 года в Петергофе, в самый разгар бесславной Русско-японской войны и почти через десять лет после замужества Царица родила Сына. Александра Фёдоровна просто блаженствовала, а Николай Александрович каждый день ощущал неизбывную радость, которой давно уже не помнил.
Безмерное родительское счастье вскоре было омрачено. Не прошло и шести недель, как стало выясняться ужасное. 8 сентября 1904 года Император записал: «Аликс и Я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось с перерывами до вечера из пуповины!». Вскоре пригласили лейб-медиков, наложили повязку, через несколько дней кровотечение прекратилось.
Царица первое время сокрушалась, одна мысль не давала покоя: неужели у маленького эта страшная гемофилия, против которой медицина бессильна? Но остается Господь, который, подарив Сына, и дальше не оставит. «Бог никогда Нас не забывает», — заметила Александра в письме Супругу вскоре после рождения Сына. Она не верила в случайность, во всем умела видеть Высший Промысел: «О, Господь поистине добр, послав Нам этот Солнечный Лучик теперь, когда Мы так в нём нуждаемся».
Однако, как Она знала наверняка из Священного Писания и наставлений Отцов Церкви, Божью благодать надо заслужить. Она стремилась реализовать это намерение, и Царь полностью разделял устремления Жены. Надо было вести образ жизни, угодный Богу, и избегать мирской суеты.
Царская чета свела к минимуму демонстрации роскоши и величия Императорского двора. Были прекращены пышные, грандиозные и дорогие Царские увеселения (последний раз в истории Империи великолепный костюмированный бал состоялся в начале 1903 года).
Однако целиком самоустраниться от традиций, роскоши и представительских обязанностей Императрица, конечно же, не могла. Она вынуждена была присутствовать на парадных мероприятиях даже тогда, когда сердце разрывалось от горя, должна была встречаться постоянно с какими-то людьми, когда душевных сил для общения почти не было, когда все помыслы были устремлены туда, где лежал Ее тяжело больной ребенок.
Когда же Цесаревич не болел, сердце Матери переполняло блаженство. Она вообще придерживалась английского метода воспитания детей, уверенная, что маленьких нельзя баловать, что надо сочетать любовь и строгость. В отношении же Сына это у Нее плохо получалось. Чувства брали верх над педагогическими принципами.
Англичанин Сидней Гиббс, с 1908 года учитель английского языка Царских Дочерей, а потом гувернёр Цесаревича, вспоминал об Алексее Николаевиче: «Он был веселого нрава, резвый мальчик. Он очень любил животных и имел доброе сердце. На Него можно было действовать, действуя главным образом на Его сердце. Требования мало на Него действовали. Он подчинялся только Императору. Он был умный мальчик, но не особенно любил книги. Мать любила Его безумно. Она старалась быть с Ним строгой, но не могла, и Он большую часть своих желаний проводил через Мать. Неприятные вещи Он переносил молча, без ропота».
После рождения Сына Алексея на свои представительские обязанности Императрица стала смотреть как на акт самопожертвования и искренне возмущалась, когда другие начинали жаловаться ей на свою тяжелую участь. Груз же ноши Самодержцев ни с чем не мог сравниться. Вращение в фальшивой и чванливой придворной среде и бесконечные встречи с докучливыми родственниками Ей никогда не доставляли удовольствия, но с этим тоже приходилось мириться.
О том, что Наследник Престола, очевидно, унаследовал эту страшную гемофилию Родители никому не сообщали. Всё держалось в строжайшем секрете, и даже близкие родственники начали о том догадываться лишь по прошествии значительного времени. Никаких официальных сообщений и даже семейных уведомлений не делалось.
Желание Александры Фёдоровны изолировать Себя и Детей от любопытных взоров лишь подогревало интерес в свете, и чем меньше здесь было действительных сведений о жизни Царей, тем больше появлялось домыслов и предположений. При такой нелюбви, которую вызывала Императрица, они изначально не могли быть благоприятными.
Злоязычный и беспощадный аристократический мир скорее бы простил Ей адюльтер, чем пренебрежение к себе. Он платил фабрикацией слухов и сплетен, к чему постепенно подключились и либеральные круги, где критические суждения, а потом и осуждения Романовых, и в первую очередь Александры Федоровны, сделались как бы «хорошим тоном». Развитию этого, своего рода промысла способствовали два обстоятельства: замкнутость жизни Венценосцев и безнаказанность инсинуаторов.
Природа Самодержавия не давала возможности воспрепятствовать распространению домыслов. В печати о жизни Семьи практически ничего не публиковалось, кроме официальных известий о Царских поездках, приемах и присутствиях.
Сделать же Свой дом доступным для обозрения алчной до сенсаций толпы ни Николай II, ни Александра Фёдоровна никогда бы не смогли; для Них это явилось бы кощунством. И опуститься до публичного опровержения циркулировавших слухов также не имели возможности. И всё оставалось годами неизменным: одни инспирировали сплетни, которые, не встречая никакого противодействия, охватывали всё более широкие общественные круги, а другие оставались выше этого, и лишь еще тщательнее изолировались от враждебного мира.
Царица оказалась перед жестоким и беспощадным выбором: добиться расположения в обществе или отстоять жизнь Ребенка любыми средствами. Компромисса тут не существовало. Медицина была бессильна, а сил на придворно-светские обязанности оставалось всё меньше и меньше. Свой святой долг Она видела в преодолении безысходных обстоятельств. За это Она готова была платить любую цену. И Она её заплатила.