Улица Каталин

Балинт торопился. Он всю жизнь ходил быстро. Генриэтта уже тогда с трудом поспевала за ним, и теперь ей казалось, будто он убегает от нее со всех ног, хотя это было невозможно, ведь он ее еще и не видел. Она старалась догнать его и уже задыхалась, когда наконец, на тротуаре, смогла с ним поравняться. Сердце так колотилось в груди что она испугалась, как бы ей не стало плохо, но тут же успокаивала себя – не надо волноваться, ей не может стать плохо, это невозможно, ее опасенья просто смешны. Она запыхалась, так как последние несколько метров одолевала уже бегом, Балинт обратил внимание на этот тихий свистящий звук, взглянул наконец в ее сторону, скользнул по ней взглядом, потом снова отвернулся и продолжал идти дальше. «Не поверил своим глазам», – подумала Генриэтта. От этой мысли ей не стало больно, другого она и не ожидала, знала, ему нужно время, пока он поймет, что произошло.

А Балинт все шагал. Время от времени он бросал на нее взгляд, словно желая проверить, тут ли она и, когда видел, что она по-прежнему семенит рядом, ускорял шаг, не собираясь, по-видимому, ни останавливаться, ни заговаривать с ней. Генриэтта уже бежала. Но когда Балинт вдруг внезапно свернул за угол, она наконец поняла, что надежды ее напрасны, Балинт не верит, что это она, а не какая-нибудь навязчивая незнакомка, не верит точно так же, как остальные, и от этого ей стало так горько, что с отчаяния она расплакалась. Балинт зашел в кафе, в дверях столкнулся с какой-то женщиной, та улыбнулась ему, Балинт ответил сухой улыбкой, с этой женщиной он уже заговорил, сказав ей: «Пардон».

Генриэтта взяла себя в руки, отошла к витрине, заглянула внутрь. Она знала, что, если упустит момент, у нее уже не останется ни мужества, ни сил повторить попытку еще раз в доступной форме воссоздать себя для Балинта. «Терпение, – подумала она. – Это не так просто. Для него это не так просто. Уходить нельзя, иначе конец». Она посмотрела на Балинта, окинула взглядом кафе, в таком месте она еще ни разу не бывала, прежде в Будапеште были только кофейни да кондитерские, кофе пили не так и не столько, не было привычки. Подивилась на необычной формы чашки, на кофеварочный аппарат, на Балинта, который сидел за столиком один и взглядом так же искал через стекло ее взгляда, как ее взгляд ловил его. Поколебавшись, она наконец решилась, вошла следом и боязливо, медленно подвигалась в его сторону; у столика остановилась и снова молча посмотрела на Балинта.

Балинт и теперь не заговорил с ней, лишь в конце концов пошевелил рукой. Переставил свой врачебный чемоданчик на дальний стул. Генриэтта поняла – он освобождает ей место, чтоб она могла сесть рядом. С облегчением вздохнув, опустилась на стул, села рядом с мужчиной и стала ждать, что Балинт произнесет ее имя.

На стол упала тень девушки-официантки, спросившей, что будут заказывать. Генриэтта потупилась, уставилась себе в колени, Балинт проследил за ее взглядом. У нее не было с собой ни кошелька, ни ридикюля, ни перчаток. Теперь он заговорил в первый раз, заказав два кофе. Когда перед Генриэттой поставили чашку, она потянула носом, – запах был резкий, определенно кофейный. К кофе она не притронулась, не желая ничего пробовать на вкус, никакой еды или питья, только помешала ложечкой в чашке.

Тогда Балинт наконец обратился к ней. Спросил у нее, чего она хочет.

Она не ответила, только смотрела на него.

– Пей свой кофе и уходи! – услышала она. – Могут нагрянуть с облавой и увести.

Слова облава? Какая облава? Она испугалась, потом улыбнулась, ведь больше ее никто не мог тронуть. Балинт, даже не взглянув на девушку, проглотил свой кофе, тут же расплатился. Увидев, что он собирается уходить, Генриэтта тоже поднялась и, не ответив на удивленный вопрос официантки, почему она не выпила свою чашку черного кофе, пошла следом. В детстве они часто играли в то, что они – это не они. Когда загадывали остальные, Генриэтта без конца проигрывала, не могла по их особым правилам доказать, что она – это в самом деле она. И теперь ей снова стало стыдно, как тогда, она по-прежнему не умеет доказать, что это она. Но это чувство было сладким, давним, знакомым. Она шла рядом с Балинтом, сжавшись от напряжения, надеясь и все еще ожидая, что он вдруг остановится и все-таки назовет ее по имени. Ведь он терпел ее за столом, даже заказал ей кофе.

Балинт шел и ворчал, как прежде, когда кто-нибудь его разозлит, ворчал и не раз обращался к ней, пусть уходит, оставит его в покое, какого черта уставшему человеку не дают побыть одному. Девушка понимала его слова, но они были настолько нелепы, что не достигали ее сознания. Она преданно следовала за ним и, когда по направлению определила, что Балинт держит путь домой, на ту квартиру, которую унаследовал от Бланки, улыбнулась. Теперь понятно, почему в кафе он молчал, а на улице в присутствии незнакомых сдерживал свои чувства и бормотал что-то странное; им нужно быть у себя, одним, чтоб родилось впечатление, что они снова вместе.

Когда они подошли к воротам, она знала, что догадка эта была правильной, потому что ее спутник остановился. Посмотрел на нее долгим взглядом, потом сказал: «Что ж, пошли наверх!» Генриэтта бежала рядом с Балинтом по лестнице и размышляла, что она скажет ему, когда будет можно, ведь она все еще не может к нему обратиться, пока он не объявит, что узнал ее. В дверях, прежде чем отпереть, Балинт произнес еще что-то, но у этого высказывания, как и у всех предыдущих, тоже не было никакого смысла, оно не имело ничего общего ни с их делом, ни с их отношениями, Генриэтта так и не поняла, зачем в такой момент вылезать с подобными вещами. Балинт произнес: «Денег у меня немного».

Он был первым, единственным, кто позволил ей прийти домой вместе с ним, кто приглашал ее к себе. Генриэтта привычно расхаживала по его квартире, она уже не раз бывала здесь, хотя в том ее образе Балинт не мог ез даже увидеть. Она прямо направилась к столу, на котором стояла карточка майора, потом перевела взгляд на стену, где над канапе висел портрет его жены, спасенный Темеш из прежнего дома. Балинт оглянулся на нее с таким видом, словно вовсе не был рад тому, что Генриэтта первой здоровается с майором и майоршей, его как будто раздражало, что она разглядывает его родителей.

Он не заговорил с ней, не назвал ее по имени, даже не предложил сесть, но это, наверное, потому, что он не знает, как приступить, для него невозможен простой факт, что она снова здесь, ведь в последний раз, в саду, он видел ее мертвой. Она по-прежнему не могла догадаться, зачем он тянет время, занимаясь разными пустяками, и как бы сделать так, чтобы он облегчил ей произнесение первой фразы, потому что Балинт вел себя невозможно, она никогда не могла бы и вообразить, что так обернется их встреча: начал считать деньги, выложил все, что было в его бумажнике. Денег и в самом деле было немного, отложив пятьдесят форинтов, он взглянул на Генриэтту. Генриэтта тоже взглянула на него и молча улыбнулась, ожидая, чтоб он сказал что-нибудь такое, что присуще лично ему. Но улыбка исчезла с ее лица, когда Балинт вдруг развязал галстук, снял пиджак, вышел в ванную и разделся. Вернулся обратно в шлепанцах на босу ногу, в халате, под халатом не было ничего.

Генриэтта так и осталась стоять, где была, посреди комнаты, сцепив пальцы и не произнося ни слова. Лицо ее было бледно, она едва дышала.

– Чего ты ждешь? – спросил Балинт. – Раздевайся сама, я не люблю возиться со всеми этими штучками.

То, что предлагалось этой минутой, превосходило ожидания, ради которых она возвратилась, и если бы он обращался к ней, знакомой ему Генриэтте Хельд, то, пожалуй, следовало бы согласиться. Но он обращался не к ней, теперь она уже знала, что не к ней, поняла, за кого он ее принимает, и раз до сих нор не узнал ее, то теперь уже не узнает никогда.

Она все стояла, замерев на месте. Балинт поискал сигарету, но закурить не успел, потому что девушка подошла к нему гораздо ближе, чем до сих пор, и прикоснулась к нему кончиками пальцев. Балинт схватил ее за руку и почувствовал, что из того, к чему он приготовился, ничего не выйдет, соития не будет, это создание почему-то передумало. Открытие не очень его огорчило, он, собственно, и не хотел ее, просто ему было лень противиться, ведь она так напоминала Генриэтту. Может быть, сказать ей, что он мог бы переспать с нею просто из любезности, потому что она очень похожа на одну девушку, которую он любил, наверное, больше всего в жизни? Только она все равно не поймет, впрочем, ей нужны только деньги, чего бы еще ей хотеть. У нее ведь ничего нет, даже носового платка. Одно непонятно, уж коли пришла, то чего вдруг раздумала.