Бернард Шоу

Он был рожден для этой темы, и все же мне было интересно узнать обстоятельства создания «Святой Иоанны». Шоу стал объяснять: «Обстоятельства играют мною как хотят. Когда меня просят написать пьесу и у меня есть идея, я сажусь и пишу, только выходит обычно совсем не то, о чем меня просили. Но бывает, начинается зуд, — пора садиться за пьесу, а писать-то не о чем. Как раз в такой момент я приступил к «Святой Иоанне». Писать хотелось до смерти, а темы не было. Жена спросила: «Не написать ли тебе о Жанне д’Арк?» Вот я и написал.

Процесс Жанны д’Арк, история ее реабилитации и канонизации были мне известны. Здесь уже содержалась драма — ее надлежало лишь приспособить для сцены. Ну, для меня это пара пустяков. Прежние пьесы о Жанне, предания — все это насквозь романтические бредни. Я держался материалов процесса и, пока не закончил пьесу, не притронулся к тому, что наворотили вокруг критики и биографы. Меня интересовал реальный облик первой протестантки, нетерпимой, как все великие пионеры. Только в эпилоге я по-своему втиснул материал позднейшей истории. Вся пьеса — точная хроника давних событий. Разумеется, она вышла страшно длинной, и я сократил ее до минимума. Некоторым все равно показалось, что три с половиной часа это «максимальный минимум».

В истории создания этого шедевра были существенны мельчайшие детали, и в августе 1939 года я допытывался: где была написана пьеса? Последовал ответ: «Я очень хорошо помню, что писал «Святую Иоанну», вернее сказать, возился с нею в Паркнезилла, возле Кенмейра, и сцену суда обсуждал с двумя симпатичными священниками. Зато я абсолютно позабыл, где написаны другие мои пьесы. Помню только про «Волокиту» (писал в Монмауте), «Поживем — увидим!» (в Риджентс-парке и в Саффолке), «Цезаря» (на острове Уайт) и, наконец, «Святую Иоанну».

«Святой Иоанне» был посвящен весь 1923 год. Но это не значит, что ему не докучали с другими делами. Многие решили, что после «Мафусаила» Шоу уже нечего больше сказать человечеству и как драматургу ему пора ка покой. Сценическое общество было готово завалить его работой, и трижды в течение года ему пришлось убеждать Ли Мэтьюза, что «жизнь не грезы. Жизнь есть подвиг!».

18 января: «Я не могу писать предисловия к чужим книгам — с меня хватает своих. Объяснить причину? Предисловие Шоу это теперь стандартный товар. На его изготовление и отделку уходит несколько месяцев. Это по сути дела трактат, посвященный определенной теме и занимающий около сотни страниц. Если ка рынок попадет хотя бы одно предисловие, не отвечающее данному стандарту, моя фирма навеки лишится доброго имени… Я поехал на десять дней в Борнемут, чтобы восстановить силы. А вчера, на следующий день по возвращении, меня свалила самая страшная головная боль из всех, что на меня когда-либо ополчались. Что может быть хуже, чем отдых?»

6 июня: «Нет и нет — к чертям собачьим! Неужели Вы, неужели кто-нибудь другой способен приглашать через газеты публику пожаловать на «Вольпоне» — хотя бы в знак личного одолжения?.. В самом деле, с какой это стати я стану созывать публику на пьесу Бен Джонсона? Это его забота, не моя».

5 ноября: «Пусть его лопнет Ваш бюллетень! На 3000 слов я сейчас не способен. Мне нужно опубликовать и поставить мою Жанну д’Арк. Мне нужно после многолетних оттяжек разморозить, наконец, капитал, помещенный в издательское дело, и собрать все-таки собрание своих сочинений. Если я брошу писать статьи — для тех, кто в моей помощи действительно нуждается, — никто другой этим делом не обеспокоится. Поэтому поберегите меня хоть какое-то время. Я скоро исправлюсь».

Случай с Артуром Бингэмом Уокли, театральным рецензентом «Таймс», весьма своеобразно осветил вечную тему дружбы. Артуру Б. Уокли Шоу посвятил в 1903 году «Человека и сверхчеловека».

Когда было объявлено о постановке «Святой Иоанны», Уокли встретил это сообщение статьей, где обрушился на работу, которой не видел и не читал, потому только, что нашел ее предмет слишком высоким и серьезным для драматурга с такими наклонностями, как у Шоу. Это был беспрецедентный в истории критики случай. Газета по неосторожности опубликовала статью, о чем автор статьи вскоре пожалеет.

Актрису на роль Жанны Шоу нашел еще перед тем, как была написана пьеса. Много лет назад он присоветовал Сибил Торндайк, намеревавшейся играть Кандиду, «отправляться домой, подучиться домашнему хозяйству, родить четверых, а то и шестерых детей, а потом уже вернуться и показать мне Кандиду». Торндайк последовала его совету и в свое время Кандиду сыграла.

После войны Сибил Торндайк со своим мужем Льюисом Кэссоном давали программу из нескольких легких пьесок. «Я была недовольна, — рассказывает Сибил. — Хотелось сыграть настоящую, большую роль. Мы с Льюисом решили поставить для утренников «Ченчи»[168]. Нас никто не поддержал. Леди Уиндхем назвала это пустой затеей. Друзья пророчили банкротство. Но нам было нечего терять. Нужно было оправдаться перед собой. И, можете себе представить, нас ждал триумф. Раз в жизни мечта стала явью. «Ченчи» имела большой успех, с лихвой покрывший убытки, которые мы понесли, сняв с репертуара легкие пьесы. И благодаря «Ченчи» я сыграла лучшую роль в своей жизни: кажется, именно увидев меня в сцене суда, мистер Шоу сказал, что нашел свою Жанну».

Торндайк и Кэссон поехали к Шоу в Эйот-Сент-Лоренс, и драматург прочел им пьесу. Этот день стал для Сибил праздником: «Как он читал! Так великий исполнитель чувством нащупывает путь к каждой ноте. Это была настоящая музыка, каждый персонаж — особый инструмент, и он играл на всех сразу. Этой великой симфонии мне не забыть…»

Трижды она присутствовала на авторской читке пьесы. У других известных исполнительниц не было этого преимущества. Вот они и не смогли сыграть Жанну столь же красиво, умно, столь же безукоризненно. Так, по крайней мере, считал сам Шоу.

Перед началом репетиций он спрашивал у Торндайк:

— Вы читали что-нибудь о Жанне?

— Все, что могла достать.

— Выбросьте все из головы! Моя драма составлена из подлинных документов. Другие делали из Жанны приключенческий роман. Я рассказал без прикрас, как было дело. Это пьеса отняла у меня меньше сил, чем все остальные. Я просто изложил факты и научил Жанну ходить по сцене. Сцена суда сделана по документам подлинного суда. Здесь все принадлежит настоящей Жанне — и слова и поступки».

Страстный монолог Жанны, узнавшей, что ее отречение дарует ей жизнь лишь в форме пожизненного заключения, Шоу, разумеется, не мог бы отыскать в исторических документах. Тут уж летописец уступил место поэту: «В хлебе нет для меня скорби и в воде нет горести. Но запрятать меня в каменный мешок, чтобы я не видела солнце, полей, цветов; сковать мне ноги, чтобы никогда уже не пришлось мне проскакать по дороге верхом вместе с солдатами или взбежать на холм; заставить меня в темном углу дышать плесенью и гнилью; отнять у меня все, что помогало мне сохранить в сердце любовь к богу, когда из-за вашей злобы и глупости я готова была его возненавидеть, — да это хуже, чем та печь в Библии, которую семь раз раскаляли огнем! Я согласна: пусть у меня возьмут моего боевого коня; пусть я буду путаться в юбках; пусть мимо проедут рыцари и солдаты с трубами и знаменами, а я буду только смотреть им вслед в толпе других женщин! Лишь бы мне слышать, как ветер шумит в верхушках деревьев, как заливается жаворонок в сияющем весеннем небе, как блеют ягнята свежим морозным утром, как звонят мои милые-милые колокола и голоса ангелов доносятся ко мне по ветру. Но без этого я не могу жить. И раз вы способны отнять все это у меня или у другого человеческого существа, то я теперь твердо знаю, что ваш совет от дьявола, а мой — от бога!»[169]

«Святую Иоанну» лондонцы увидели впервые 26 марта 1924 года в Новом театре. Перед этим ее показал нью-йоркский «Гилд», которому Шоу обязан прекрасными постановками своих пьес.

Американцы просили у Шоу разрешения на купюры, ибо спектакль тянулся до полуночи. Шоу посоветовал начинать пораньше, либо договориться о продлении работы городского транспорта. Несмотря на свой внушительный размер, новая пьеса Шоу имела повсеместный успех и принесла автору самый большой доход за все время его работы в театре.

168

Романтическая драма Шелли.

169

Перевод О. Холмской.