Бернард Шоу

Рукопись «Справочника» Шоу послал шестерым друзьям-социалистам, испросив у них советов и критики. Среди них были, конечно, и Уэббы. В результате он исправил описки и несколько теологических ошибок и выпустил книгу с тридцатью грубейшими искажениями. «Свет оных искажений, — по словам Шоу, — воссиял в небесах», и на них автору книги указали посторонние читатели в письмах, налетевших со всех сторон. Вот почему Шоу так не любил первые издания. «Хуже их не бывает!» — утверждал он.

Когда в 1917 году Октябрьская революция подвергла марксистский коммунизм (политическое вероисповедание Шоу, если верить его словам) первому серьезному практическому испытанию, в нашей стране самая яростная хула обрушилась на большевиков не со стороны капиталистов, а из лагеря британских социалистов и лейбористов. Это продолжалось до тех пор, пока на одном из собраний Фабианского общества не поднялся Шоу, провозгласивший: «Мы социалисты. Дело России — наше дело». Воцарилось напряженное молчание, но когда дебаты возобновились, о Советах все говорили уже серьезно. Шоу послал Ленину свою книгу, сопроводив ее очень теплыми словами.

Разумеется, Шоу не питал решительно никаких иллюзий относительно трудностей, с которыми должны были столкнуться те, кто взял на себя управление сташестидесятимиллионным народом: недавние подпольщики впервые вышли к практической государственной деятельности. Они называли Шоу «честным парнем, попавшим в среду фабианцев»[163]. Фабианцы были для них жалкой кучкой легкомысленных мелкобуржуазных политиканов. Русская революция сделала то, против чего фабианец Шоу так часто предупреждал своих единомышленников: разрушила буржуазный аппарат, не имея возможности предварить эту акцию созданием своего собственного, коммунистического аппарата. Шоу не советовал государству трогать капиталиста, пока государство не переняло исполнение его социальных функций, пусть внутренние побуждения капиталиста и остаются при этом в высшей степени асоциальными. (Нечто в этом роде было осуществлено в эпоху ленинской новой экономической политики, введенной после трех дет нечеловеческого голода, разрухи и гражданской войны, чтобы, сохранив на какое-то время старый экономический порядок, дать новой системе окрепнуть и окончательно свалить старую.)

Когда Шоу, вслед за Гербертом Уэллсом, предложили на льготных условиях съездить в Россию и отразить увиденное там в американской херстовской прессе, он отказался. Он не был удивлен, когда к нему явилась растерянная и подавленная дочь Л. Н. Толстого с рассказом о том, как разорены деревни, лежащие вокруг ее семейного гнезда в Ясной Поляне, и как на месте зажиточных хуторов гуляет ветер и растет бурьян. Не будь он джентльменом, он бы, наверно, сказал на это: «Иначе и быть не могло!» Послереволюционная Россия переживала труднейшие испытания: Советы лишили земли богатых крестьян-кулаков, эксплуатировавших наемный труд и владевших лошадьми — орудиями сельскохозяйственного производства. На смену кулакам еще не пришли колхозы, организованные с помощью комиссаров. Сельскому хозяйству грозило разорение. Улицы и магазины Петрограда и Москвы тоже являли грустную картину. Шоу не собирался в который раз радовать этими известиями капиталистов Лондона и Чикаго. Он знал, что это фаза преходящая, что тяжкие испытания сами выработают противоядие. В его глазах это не было цепью разрушений — эго была болезнь роста.

Шоу оставался верным фабианцем. Он не поддерживал западные коммунистические партии, когда они считали себя местными проводниками троцкистской «мировой революции». В Советской России вспыхнула ожесточенная полемика о возможности победы социализма в одной стране. Шоу, до конца убежденный в том, что социализм не только может, но и должен завоевать одну страну за другой, солидаризировался со Сталиным, отрицавшим необходимость ждать мировой революции. Приехав в конце концов в Россию, которой уже нечего было стыдиться и, напротив, было что показать, он одобрил советскую политику по всем статьям… Многое из того, что ему предстояло в эту поездку увидеть, он понимал и анализировал лучше, чем иные из русских, несмотря на то, что Советы вменяли себе в обязанность освоение марксистской диалектики.

Как бы то ни было, поездка Шоу в Россию явилась для него полной неожиданностью. Чтобы выбить его из каждодневной колеи, требовалось всякий раз недюжинное давление внешних сил. Он говорил: «Если бы меня оставили в покое, я бы, наверно, умер в том же самом доме, где появился на свет… У меня древесная природа. Почему, вы думаете, дуб тянется ввысь и живет дольше человека? Да потому, что он не тратит попусту свою энергию, перебираясь с места на место. От добра добра не ищут!» Миссис Филлимор, автор нескольких работ об апостоле Павле, называла Шоу старым трамваем, который ни за что не изменит своим рельсам. Тем не менее случаи такой измены наблюдались — для этого стоило только хорошенько Шоу подтолкнуть.

Летом 1931 года к нему заехал маркиз Лотиан. Он передал Шоу, что леди Астор нуждается в срочном отдыхе и что лорд Астор и он, маркиз Лотиан, хотели бы сопровождать ее в Москву и не желали бы себе лучшего спутника, чем Шоу. Лучших спутников не мог себе пожелать и Шоу. Он собрал свой саквояж, и путешественники выехали в Россию.

Шоу опровергал все легенды, которые ходили потом об этой поездке. Одна из легенд рассказывала, что он взял с собой тонны провизии, а когда, проезжая по России, убедился, что это страна изобилия, выбросил все в вагонное окошко. Эту легенду сочинил досужий газетчик, который мерил осведомленность Шоу о России своим аршином. Но надо сказать, что леди Астор, введенная в заблуждение побасенками «Таймс», взяла в Россию двухнедельный запас консервированной еды на пятерых (с ними был ее сын Дэвид). Из окна еду не выбрасывали, а за день до отъезда торжественно роздали все служащим гостиницы — только там у гостей брали чаевые, в других местах Шоу встречал отказ.

Русская еда пришлась Шоу по вкусу. Лучше русской каши он, оказывается, не едал. Лучшей диеты, чем черный хлеб и пустые щи, трудно было придумать. Изобилие огурцов, которыми предварялась каждая еда, его не раздражало. Вскоре он привык и к тому, что суп появлялся не в начале обеда, а где-то к концу. Его спутники не были вегетарианцами и поэтому особого восторга не выказывали, но в общем-то жаловаться им не приходилось. Гостиница, в которой они ожидали увидеть только секретных агентов, кишмя кишела американцами, и администрация добросовестно старалась накормить и ублажить гостей на современный западный манер. Путешественники пережили лишь одно потрясение, когда лифт, в котором поднимались леди Астор и Джи-Би-Эс, застрял между этажами, и из мышеловки наших англичан вытянули за уши в самом жалком виде и через такое узкое отверстие, что пользоваться лифтом им с этих пор уже не захочется.

Московские впечатления Шоу и леди Астор, естественно, разнились между собой. Для леди Астор благосостояние страны определялось изысканно одетыми леди и джентльменами, проплывающими в роллс-ройсах по Бонд-стрит или Рю де ля Пэ — мимо сияющих витрин, забитых товарами ценою в несколько фунтов, а то и в несколько тысяч фунтов. В Москве же она увидела людей в недорогой одежде, и каждый спешил куда-то по своим делам. Улицы и магазины могли напомнить ей Лэмбет и Саутуорк: простор — куда там Вест-Энду, и товары по полпенса, чему бывают несказанно рады неимущие покупатели. В фешенебельных кварталах товары ведь только отпугивают. Многие московские магазины были закрыты. На произведениях искусства, выставленных для продажи, висели номерки, какие вешают на багаж в камере хранения. Их никак не рекламировали, очевидно не слишком хорошо представляя себе их ценность. «Обнаружив на витрине сокровище, вы входите в магазин и называете увиденный на ярлычке номер, — рассказывал Шоу. — Продавец, одетый просто, без затей, смотрит на ваш приход, как на дружеский визит. Он справляется по списку о цене товара и совершает сделку, не проявляя ни малейшего коммерческого интереса». Стоит ли говорить, что все лучшие вещи был» скуплены знатоками по баснословно дешевой цене задолго до появления в магазине Шоу?.

163

Так В. И. Ленин охарактеризовал Шоу в беседе с американским журналистом Аргуром Рэнсомом в 1919 г., подчеркнув при этом, что Шоу «гораздо левее всех, кто его окружает» см. «Иностранная литература», 1957, j4?4, стр. 24).