Юлий Цезарь

Когда Цезарь прибыл в Рим в конце ноября,[687] самые влиятельные люди его партии и его тесть старались побудить его отправить к Помпею послов для переговоров о мире.[688] Цезарь очень охотно сделал бы это, если бы питал хоть какую-нибудь надежду на успех. Но так как он прекрасно знал, что это заставит его только потерять время, и, желая поскорее покончить с войной, он принял другой, очень остроумный план, который, не лишенный шанса на мир, как бы мал он ни был, устранял опасность слишком долгой войны. Он двинул к Брундизию двенадцать легионов вместе со всеми кораблями, собранными в портах Италии, и военным снаряжением якобы для того, чтобы начать весной экспедицию. Он заставил избрать себя консулом на 48 год. Потом, в начале года он смог бы вступить в провинцию уже в качестве законного представителя республики, оставить в Италии гарнизон из галльских и испанских всадников, погрузить на корабли всех своих солдат без рабов и с минимальным военным снаряжением (чтобы можно было высадиться в любой бухте) и рискнуть переправиться через море зимой, в тот момент, когда менее всего его ожидали бы.[689] Только тогда, но прежде чем его враг очнется от оцепенения, вызванного его появлением в Эпире, он предложит мир в качестве законного консула, а в случае отказа от соглашения немедленно начнет враждебные действия.

Но раньше, чем отправиться на войну, он оставался одиннадцать дней в Риме, где ему нужно было закончить много дел.[690] Эти дни были, возможно, самыми значимыми в его столь деятельной жизни. Он председательствовал в комициях, результаты которых, естественно, были благоприятны для его партии: он был избран консулом вместе с Публием Сервилием Ватией, сыном Сервилия Исаврийского. Целий, Требоний, Квинт Педий, сын одной из его племянниц, и, может быть, Гай Вибий Панса[691] были избраны преторами. Цезарь председательствовал также на латинских празднествах (feriae latinae). Он предложил народу через различных магистратов возвращение многих обвиненных на основании законов Помпея в 52-м и последующих годах, в том числе Габиния, но не Милона.[692] Он заставил утвердить закон, дававший право гражданства всей Цизальпинской Галлии,[693] и занялся также вопросом о долгах, ставшим слишком острым.

Принятые Цезарем меры очень отличались от тех, которых страшились богатые классы. Последние обвиняли его со времени перехода через Рубикон в желании принести в Италию кассацию долгов;[694] и хотя сами были в долгах, в большинстве противились этой кассации: из страха перед потрясением, которое явится ее результатом; из ненависти к народной партии; из того абстрактного чувства справедливости, которое часто бывает так живо у образованных людей и делает их столь враждебными к революционным нововведениям.[695] Цезарь ограничился подражанием мерам, принимавшимся в подобных обстоятельствах греческими городами[696] и подобным тем, к которым прибегнул в Киликии Цицерон, которого современные поклонники Цезаря обвиняют, однако, при этом в глупости. Это была действительно остроумная и бесполезная сделка: должникам было позволено платить долги своим имуществом, но это имущество должно было цениться не по настоящей стоимости, которая была очень низка, а по стоимости, которую оно имело до междоусобной войны. Когда кредиторы и должники не приходили к соглашению об этой стоимости, для рассмотрения дела назначались посредники. Уже уплаченные проценты вычитались из капитала.[697] Кажется, что Цезарь для избежания дебатов и протестов в комициях издал эти распоряжения собственной властью как диктатор.[698] Чтобы увеличить оборотную силу капитала, он восстановил старый забытый закон, запрещавший иметь у себя более 60000 сестерциев золотом и серебром,[699] и сделал, наконец, последнюю уступку общественному мнению, сложив с себя через одиннадцать дней звание диктатора, которое для него было бесполезным после выборов и одно название которого было слишком ненавистно со времен Суллы. Потом он покинул Рим, приветствуемый народом, ухватившимся за удобный случай, чтобы провести демонстрации в пользу мира,[700] на который все еще надеялся.

Цезарь, однако, решил ускорить события. Хотя собранные корабли могли взять лишь немногим более половины солдат и было очень опасно предпринимать переправу дважды, он все же не хотел больше ждать. В декабре он неожиданно прибыл в Брундизии, собрал селдат, объяснил им свой план и дал новые, еще более заманчивые обещания. Потом он приказал 15000 человек грузиться на корабли без хлеба, без рабов, без вьючных животных и лишь с небольшим багажом, который легионарии носили подвешенным к концу копья. Других солдат он поручил Габинию, Фуфию Калену и Антонию с приказом сажать их на корабли, как только последние возвратятся, и 4 января 48 года[701] двинулся вперед по Адриатическому морю. Он вез с собой молодого Азиния Поллиона и имел в качестве генералов Гнея Домиция Калвина, Публия Ватиния, Публия Суллу, несчастного консула 65 года, Луция Кассия и Гая Кальвизия Сабина. Цезарь не ошибся: его высадки ожидали не ранее весны. Бибул дремал со своим флотом и узнал об отплытии врага из Брундизия только тогда, когда Цезарь и его армия уже высадились в небольшом уединенном заливе возле Орика.

Как только Цезарь ступил на землю, он снова отправил посла предложить[702] мир Помпею, который в этот момент вел своих солдат из Македонии в Диррахий (совр. Durazzo) на зимние квартиры. Одновременно Цезарь старался овладеть всем побережьем до Диррахия, самого важного порта этой области. Продолжая вести свою обычную двойную игру — примирения и наступления, он старался не пренебрегать никакой возможностью мира и в то же время занять обширную страну и несколько городов, откуда он мог получать не только хлеб, но и вьючных животных, кожу, дерево, железо и оружие. Он легко взял Орик, потом Аполлонию, где маленькие гарнизоны Помпея пали духом из-за враждебности населения, которое объявило себя лояльным к завоевателю не потому, что это был Цезарь, а потому, что он был законным консулом.[703] Однако в своих планах взять Диррахий Цезарь потерпел неудачу. Помпей, узнав по дороге о его высадке и легко разгадав его намерения, повел свою армию форсированным маршем, чтобы прибыть раньше его к Диррахию. Цезарь остановился тогда и расположился лагерем на берегу Анса, маленькой реки, протекавшей к югу от Диррахия, ожидая там результатов своего маневра и ответа на свое предложение о мире. Помпей со своей армией занимал другой берег реки.

Цезарь не ошибся, считая мир маловероятным. Действительно, как только в лагере Помпея оправились от смятения, вызванного поспешным маршем Цезаря, друзья Помпея — Лукцей, Феофан из Митилены и Либон — передали ему предложения, принесенные послом Цезаря. Но Помпей немедленно отклонил их, сделав заявление, не допускавшее возражений: «Я не могу вернуться в Италию по милости Цезаря».[704] Положение Цезаря стало очень опасным. Бибул, который однажды был захвачен врасплох, послал Либона с пятьюдесятью кораблями блокировать гавань Брундизия и, несмотря на холод и бури, тщательно следил за морем. Оставленное Цезарем в Италии войско не могло переправиться; Цезарь оказался изолированным с 15 000 человек против врага, превышавшего его почти втрое. Мог ли Помпей заключить мир, когда Цезарь, безрассудно переправившийся из Италии со столь малыми силами, находился почти в его власти? Эффект его внезапного появления, на который он надеялся, не был достигнут. Цезарю оставалось только разместить своих солдат на зимовку в палатках и ожидать, когда окажутся в состоянии прийти из Брундизия другие его легионы, если только противник вообще позволит им прийти. Он должен был стараться овладеть страной, лежавшей позади него: повсюду проводить разведки в поисках хлеба; надзирать за побережьем, чтобы препятствовать флоту Бибула запасаться пресной водой и принудить его таким образом к долгим и частым маршрутам к Коркире, во время которых кораблям Цезаря легко было бы проскользнуть из Брундизия между крейсирующими эскадрами противника. Пресная вода была для флота в древности тем же, чем для него является в настоящее время уголь, тем, что привязывает его к определенным точкам твердой земли.

687

Mommsen, С. I. L., I2, р. 40.

688

Plut., Caes., 37.

689

Аппиан (В. С, II, 52) доказывает, что отъезд в Брундизии произошел внезапно и позднее, чем обычно думают.

690

Caesar, В. С, III, 1.

691

Lange, R. Α., III, 411.

692

Caesar (В. С, III, 1) подтверждает версию Диона (XLI, 36) и Аппиана (В. С, II, 48); Plut., Caes., 37. См.: Lange R. Α., III, 411.

693

Dio, XLI, 36.

694

Cicero, Α., VII, 7; X, 8, 2.

695

См.: Cicero, De off., II, 24, 84.

696

Можно сравнить меры, принятые Цезарем, с мерами, принятыми в Эфесе во время войны с Митридатом, которые перечислены в большом перечне, опубликованном Дарейстейем (N. R. H. D., 1877, с. 161 сл.).

697

Caesar, В. С, III, 1; Sueton., Caes., 42. Рассказ Диона (XLI, 37) более запутан, кроме того места, где очень точно описаны распоряжения, относящиеся к посредникам. App. (В. С, И, 48) и Plut. (Caes., 37) едва упоминают об этом.

698

Это, по моему мнению, следует из слов Цезаря (В. С, III, 1) и из старания, с ксггорым он подчеркивает, что возвращение изгнанников было решено волей народа.

699

Dio, XLI, 38.

700

App., В. С, II, 48.

701

Caesar, В. С, III, 6.

702

Ibid., III, 10. По моему мнению, невозможно сомневаться, что эти предложения были сделаны всерьез, а не только для того, чтобы выиграть время, как думает Дион (XLI, 47), или чтобы возложить ответственность за войну на своего противника, как можно предполагать. Положение Цезаря было слишком опасно, чтобы без надежды на мир искушать человека, одаренного здравым умом, принять это предложение. Кроме того, эти попытки были возобновлены слишком различным образом для того, чтобы не быть искренними. Действительно, Цезарь первый выслушал предложения Либона (В. С, III, 16–17), конечно, старавшегося этой хитростью добиться перемирия; потом во время осады Диррахия он пытался побудить вмешаться в качестве миротворца Сципиона, тестя Помпея (В. С, III, 57); наконец, во время войны, в то время, когда можно было ее окончить, он старался с помощью Корнелия и Бальба привлечь к заключению мира Лентула (Vellerns, II, 51). Бальб, бывший другом Помпея и Цезаря, употреблял все усилия в течение войны, чтобы заключить мир. Впрочем, если бы Цезарь не желал мира, он действовал бы неразумно, предлагая его; ибо, давая врагу повод думать, что он его боится, он уничтожал эффект, произведенный его быстротой и смелостью и на который он сильно рассчитывал ввиду незначительности своих сил.

703

App., В. С, II, 54.

704

Caesar, В. С, III, 18.