Петр Великий

Несчастный Алексей не показал себя соперником способностям и жестокости Толстого. С одной стороны, он был испуган угрозами: император, как выяснилось, не будет больше защищать его перед лицом российского давления (Вайнгартен, один из секретарей Дауна, был подкуплен Толстым, чтобы обмануть царевича в этом пункте). Петр прибыл бы в Италию лично, чтобы забрать обратно своего странствующего сына. Алексея могли разлучить с его любовницей, финской девушкой Афросинией[148], которая сопровождала его в бегстве и была теперь беременна. Это оказало действие на Алексея, который был искренне привязан к девушке и надеялся жениться на ней (его жена, с которой он обходился очень плохо, умерла в ноябре 1715 года после рождения сына). С другой стороны, ему были предложены обещания, что если он возвратится в Россию, то будет прощен своим отцом и ему позволят жить спокойно в его поместьях и не разлучат с Афросинией. Алексей знал, что на обещания такого рода, даже когда они сделаны его отцом или с его полномочием, не следует полагаться. Однако, после десяти дней обсуждения и интриг, 14 октября он принял решение возвратиться в Россию. Император и его министры были обеспокоены поворотом, который приняли события, но Толстой настоял на том, что во время обратной поездки из Неаполя царевич не должен задерживаться в Вене или иметь аудиенцию у Карла VI. Поэтому император приказал графу Коллоредо, губернатору Моравии, увидеться с Алексеем, когда тот будет проезжать через область, и удостовериться в его искреннем желании возвратиться в Россию. Толстой предотвратил встречу Коллоредо с Алексеем; и когда австрийское должностное лицо прибыло на встречу с царевичем, Толстой и члены его сопровождения образовали такой тесный круг вокруг Алексея, что никакая честная беседа не была возможна. Таким спешным и полутайным образом беглец был доставлен домой. Он добрался до Москвы в феврале 1718 года.

Стоя перед разгневанным отцом, он полностью растерялся. Он признал свою вину в том, что сбежал из России и просил у Карла VI убежища, умолял своего отца о прощении и присягнул на Библии в Успенском соборе, наиболее важной церкви в Москве, отказаться от своих прав на престол. Его сводный брат Петр Петрович, младенец — сын Петра от Катерины, ливонской девушки, на которой он женился в 1712 году, был объявлен наследником трона. Но царь остался неудовлетворенным. Каких бы многочисленных отказов от прав Алексей ни делал, пока он будет оставаться в живых, всегда будет сохраняться угроза продолжению собственной политики Петра. Даже если бы он стал монахом (в прошлом весьма непреодолимое препятствие любому кандидату на трон), теперь это не могло бы быть достаточным. «Клобук монаха, — говорил ему Кикин, — не прибит к человеку. Его можно снова отложить в сторону». Алексей мог полагаться на широкое сочувствие церкви и воистину огромного большинства рядовых русских, в то время как Петру Петровичу было только два года и ему не суждено было достичь зрелого возраста. (На самом деле, он умер в следующем году.)

Если царь умрет в ближайшем будущем, его политика и ее последствия — воинская повинность, принудительный труд, увеличенные налоги, иностранные традиции — вероятно, будут уничтожены консервативной реакцией, в которой царевич будет лидером. С политикой Петра, кроме того, ушли бы люди, которые применяли ее, начиная с Меншикова и далее. Имелось, таким образом, большое количество сильных людей, лично непосредственно заинтересованных в том, чтобы Алексей никогда не пришел к власти.

Результатом было упорное стремление идентифицировать и наказать тех, кто поощрял отступника в его бегстве и в его предположительных надеждах на свержение отца силой. Это привело, между февралем и июлем 1718 года, к периоду напряженности в Москве и Санкт-Петербурге, невиданному со времен казни стрельцов в 1698–1699 годах. Эти месяцы были наиболее трудными в царствовании Петра. Прусский, австрийский и ганноверский представители в России были убеждены, что имелась реальная опасность очень серьезного волнения; Плейер, австрийский посланник, сообщал в июне, что всеобщее восстание, чтобы отменить отказ Алексея от прав на престол, было вполне возможно. Ранее, в марте, французский посланник заключил, что русские ненавидели все новшества Петра, и «ждут и надеются только на окончание его жизни, чтобы погрузиться в топь лени и тупого невежества»[149]. Новое правительственное агентство, Тайная канцелярия, с Толстым во главе, было основано, чтобы расследовать дело Алексея и его сторонников. Учрежденное в Санкт-Петербурге в конце марта, оно функционировало в новой столице так же, как Преображенский приказ в Москве, и продолжало существовать до 1726 года, хотя всегда в меньшем масштабе, чем более старое учреждение. Как и в 1698–1699 годах, Петр принимал активное личное участие в допросах (часто сопровождаемых пыткой), которые проводились в течение весны и лета. Через день после своего отказа от прав на престол Алексей стоял перед списком вопросов, написанных рукой его отца, который требовал полной информации относительно его сообщников. Это был первый из семи таких письменных допросов. Чтобы улучшить свое собственное положение, царевич в ответе, который занял десять страниц бумаги, попытался переложить, сколько было возможно, вину за то, что случилось, на тех, кто давал ему советы. Несколько из его партнеров — Кикин, чиновник суда Иван Афанасьев, князь

В. В. Долгорукий — были теперь арестованы. Евдокия, бывшая в течение двух десятилетий официально монахиней Еленой в Суздальском женском монастыре, не имела ничего общего с побегом своего сына. Но она имела давнишнюю связь, как было обнаружено, с женатым офицером, Степаном Глебовым, а епископ Ростовский, Досифей, предсказал, что она еще раз будет признана царицей, и открыто желал смерти Петра. Сводная сестра Петра, Мария Алексеевна, находилась под еще большей угрозой, была в контакте с Евдокией и Досифеем, а ее Милославское происхождение пробуждало в воспоминаниях царя страх и оскорбления его юности. Никто из арестованных и осужденных в течение этого расследования никогда не был в состоянии причинить Петру какой-нибудь серьезный вред. Не имелось никакого сомнения в его глубокой непопулярности у многих из старой московской знати и церкви, но даже пытки не дали никаких свидетельств организованной или эффективной оппозиции. Однако оп чувствовал себя окруженным враждебностью со всех сторон, угрозу предательства даже тех, о ком он прежде думал хорошо. (Кикин был одним из тех молодых людей, кто принял участие в большой поездке на Запад в 1697 году; а Долгорукого Петр считал одним из лучших офицеров своей армии.) Таким образом, он утвердился в своей вере что, по последним данным, мог бы полагаться только на небольшое число близких соратников-единомышленников.

Алексей был, наконец, полностью предан Афросинией, глубокая и искренняя привязанность к которой являлась одной из немногих привлекательных черт его характера. Стоя перед Петром, отвечая как на письменные, так и устные вопросы, она признала, что ее любовник никогда не желал отказываться от наследования трона и во время своего побега переписывался с возможными сторонниками в России. Он также намеревался уничтожить наиболее заветные достижения своего отца, «Когда я буду правителем, — говорил он ей, — я буду жить в Москве и оставлю С.-Петербург как простой провинциальный город. Я не буду содержать никакие суда, а армию сохраню только для защиты, и я не хочу вести никаких войн. Я буду доволен старыми владениями: зимой я буду жить в Москве, а летом в Ярославле»[150]. Эти признания нарисовали картину, которая теперь кажется скорее патетикой, чем угрозой; но они обрекли царевича.

То, что Алексей ненавидел политику своего отца, что он желал смерти своего отца — эти факты были вне сомнения. Но что он когда-либо предпринимал или даже серьезно рассматривал какую-либо реальную акцию против Петра, доказать не удалось. В частности, никогда не было доказано достоверно, что он просил и ему была обещана помощь от Карла VI в свержении своего отца и захвате трона. Это было обвинение, на которое Петр больше всего стремился нажимать в России. Он сделал это в манифесте, изданном в начале февраля, в момент возвращения Алексея. За четыре дня до своей смерти царевич признавал это в письменной форме. Но он сделал это только после пытки; и это не подтверждено (хотя окончательно и не опровергнуто) венским архивом. Однако вряд ли возможно, что Карл VI, вовлеченный в войну с Оттоманской империей, которая закончилась окончательно в июле 1718 года, и стоя перед угрозой испанского нападения на Сардинию, желал бы или позволил бы вовлечь себя в авантюру такого рода в России. Все свидетельства показывают, что в 1717–1718 годах габсбургское правительство сознательно стремилось избегать военных действий с Петром. Логичнее предположить, что Алексей придумал историю с обещанием имперской военной поддержки в беседе с Толстым во время возвращения в Россию, надеясь таким образом обезопасить свое возвращение и возможный отказ от прав. Такой чисто эмоциональный и неэффективный обман был в его характере[151].

148

Федоровой — О. Б.

149

Сборник Императорского Русского Исторического Общества С.-Петербург, 1867–1916. Т. XXXIV. С. 320.

150

Обратный перевод с английского. Н. Устрялов. История царствования Петра Великого. Т. VI. С. 240.

151

R. Wittram, Peter I, Czar und Keiser (Gottingen, 1964), II, 395.