Страница 87 из 95
— Нет никакой цены, — сказала она. Она глянула на Акиву. «А, если бы и была, — могла бы она добавить, — то ты ее уже уплатил».
— Ты спасешь его? — спросила Лираз дрожащим голосом, полным надежды.
Спасет ли? Кару знала, что была их единственной надеждой, та, которую они хотели убить в Праге, только за хамзасы на ее руках. Какая ирония, которая не доставляла ей никакого удовольствия. Ей невыносимо было смотреть на руки Лираз (они были такими черными), но она так нежно поддерживала шею своего брата, ее пальцы так нежно касались его мертвой щеки, и Кару понимала, что не должна испытывать симпатию к убийце своего народа, но испытывала. В конце концов, у кого из них не были запачканы руки? У нее так точно были. О, Эллай, мои руки никогда не станут снова чистыми. Она сжала их, и волдыри, натертые о черенок лопаты, начали жечь. Это ощущение говорило только одно, что она должна спасти эту жизнь... возможно, это принесет исцеление. Не только этим серафимам, но и ей, после того ужаса в яме и лопаты, и того, что ей пришлось сделать, и... лжи, с которой она теперь была вынуждена жить. Она хотела это сделать. Черточка на ее костяшке пальцев за спасенную жизнь, вместо отобранной.
— Я не могу сохранить это тело, — сказала она. — Слишком поздно. И я не смогу сделать его облик прежним. — Может быть, Бримстоун знал, как наколдовать те огненные крылья, но это было далеко за пределами ее знаний. — Он больше не будет серафимом.
— Это неважно, — сказал Акива. Она встретилась с его глазами, его красными-красными глазами, и ей захотелось сделать это для него. — Если он будет собой, — сказал он. — Вот, что важно.
«Да», — сказала она себе, и захотела, так же твердо уверовать в это, как и он. Душа — вот, что имеет значение. Тело — всего лишь сосуд.
— Хорошо. — Она сделала глубокий вдох и посмотрела на Азаила. — Дайте мне кадильце.
Ее слова были встречены тишиной, что больше походило на то, будто она тонет.
Тонет.
О, нет. Нет. Кару уставилась на мертвое Азаилово лицо, на его распахнутые голубые глаза, на морщинки, и печаль обрушилась на нее, сокрушив всей своей силой. Нет. Она прикусила губу, стараясь успокоиться. Она была стойкой. Ей пришлось. Ее печаль.... если она обнаружит ее, то это будет словно магическая цепочка, одно горе потянет за собой другое, то — вызовет следующее, и не будет тому ни конца, ни края. Она не хотела поднимать глаз, чтобы не видеть опустошенные лица, застывшие в немом ужасе.
— У нас не было... у нас нет кадильца. — Лираз. Прошептала. — Мы принесли его сюда. Тебе.
Голос Акивы был сиплым:
—Прошел всего день. Кару. Прошу.
Как будто речь о том, что ее надо в чем-то убедить.
Они что? Ничего не поняли. Хотя, откуда бы им это знать? Она никогда не рассказывала Акиве, как это работает, насколько тонка душевная связь или как просто она могла оказаться брошенной на произвол судьбы, если ее некуда было поместить. Она никогда ему не рассказывала, и теперь здесь не было ничего, кроме воздуха или ауры этого мертвого ангела-солдата, убийцы, возлюбленного брата — ни отпечатка света или смеха, которые, наверняка так шли этим голубым глазам и морщинкам вокруг них, никаких выпадов, чтобы задеть ее чувства и сказать ей, кто он был, потому что... его уже не было.
Она подняла глаза. Она заставила себя взглянуть в красные глаза Акивы и Лираз, чтобы они увидели и поняли ее скорбь.
И узнали, что душа Азаила была потеряна навсегда.
77
ЧТОБЫ ЖИТЬ
Именно ее печаль уничтожила Акиву. Один взгляд — и он все понял. Азаила не вернуть.
— Нет! — сдавленно выкрикнула Лираз, почти беззвучно, и она в отчаянии рванулась с места.
У Акивы не было сил, чтобы удержать Лираз. Однако и у той осталось не так уж много сил. Учитывая, что после такого сильного воздействия хамзасами, она взяла на себя большую часть веса Азаила, на всем протяжении этого долгого путешествия досюда (и что же, все зря). Иногда его вес давил на Акиву и тут же раздавался крик, чтобы он очнулся, когда он соскальзывал во тьму. Тьма, тьма. Даже сейчас она подбиралась к нему.
Что же он натворил в Астрае?
Он не знал. Единственное, что он знал — это стук в висках и порыв, давление, давление, и он как схватил Лираз и прижал к себе, упал на Азаила и его прижал к себе, и вдруг взрыв (откуда он раздался?), который не задел их. Осколки Меча разлетелись далеко-далеко, но ни один из них не оцарапал, не занозил их кожу.
Они принесли Азаила на поле, и он был уже мертв. Но что такое смерть? Акива подумал о Кару. Конечно, подумал. Надежда, сказал он себе, стоя на коленях в траве, ослабленный, ошеломленный и онемевший. Ее имя означает надежда.
Но не на их языке, и не для них.
Лираз бросилась на Кару, и Акива бросился к сестре, но он был слишком медлителен. Она ударила Кару и отшвырнула ее. За спиной у Кару на боку лежал стул. Она упала на него и вскрикнула от боли.
Лираз удалось найти воздух.
— Ты лжешь! — кричала она.
И кричала.
Акива двигался, но это было похоже на блуждание во тьме; женщина-змея была быстрее — женщиной-змеей была Исса, он знал ее из набросков Кару. Должно быть, она была в одном из кадильцев. Кадильце, кадильце, кадильце. Почему у него не было ни одного? Может, взрыв разорвал душу Азаила на части; может, ее уже не было, когда они положили его в поле, и не было ни единого шанса его спасти. Этого они никогда не узнают. Азаила больше не было, вот, что имело значение, остальное неважно.
А Лираз все кричала.
Независимо от того, что Кару решила делать с ними, теперь это было не в ее власти.
— Просто спаси его! — кричала на нее Лираз, и ее голос был ужасен, грубый и такой громкий, и Акива представил, как во всем казбу проснулись химеры.
Исса была сильна, в то время, как Лираз была слаба и сломлена. Женщина-змея оттащила ее от Кару и всучила ее обратно Акиве, она могла запросто убить Лираз, ее змеи могли вонзить свои ядовитые клыки в тело его сестры, но не сделали этого. Лираз боролась, но рыдания отняли у нее все силы, и она рухнула в его объятья.
— Нет, нет, нет, — снова и снова повторяла она. — Он не умер, нет. Только не он.
Он удерживал ее, и опустился вместе с ней подле тела их брата, и обнимал ее, пока она рыдала. Каждое новое всхлипывание, походило на бурю, которая мучила ее тело и сотрясала. Акива прежде никогда не видел, как она плачет, и это было больше чем плач. Он обнимал ее, плача вместе с ней, и смотрел поверх ее головы туда, где Исса помогала Кару добраться до края кровати…
Он увидел оживленность в ее движениях, боль на ее лице, порезы на лице, и печаль в ее лебединых черных глазах, когда она взглянула на него, и бесшумные слезы покатились по ее щекам, но он не мог ей ничем помочь. Тьма опустошала и стелилась вокруг него, рыдания Лираз отдавались дрожью прямо у него в сердце, а Азаил был мертв.
Урна для кремации была полна, когда он услышал ленивый веселый голос своего брата: «Вы должны жить».
И вот он снова: жив, когда как остальные были мертвы. Ох, смертельная усталость. Как же ему просто хотелось закрыть глаза.
И тут, стук в дверь. Кару метнулась к двери. Гортанный женский голос потребовал:
— Кару? Что у тебя там происходит?
Когда Кару снова метнулась к нему, в ее глазах все еще была печаль, но еще в этих глазах были испуг и страдание. Она стерла слезы и упала на колени. Ее лицо исказилось от боли из-за напряжения (что же сделало с ней, это... животное?) и, казалось, она хотела что-то сказать, но времени не было, потому что дверь уже была распахнута. Лираз подняла голову, она прекратила рыдать и пришла в себя, когда поняла, что произошло.
Она была начеку, глаза красные от слез, а кожа белее снега. Она потянулась к окостеневшей руке Азаила и сжала ее. Ее лицо больше не выражало горя, оно стало неестественно спокойным.