Страница 82 из 121
Господин Гирш делает еще это потому, что считает, что если бы он не бил мальчика, то мальчик бил бы его. Вообще директор придерживается правила некой креолки, которая считала побои наказанием, а отсутствие их — наградой.
Таков Орсо. Однако он стал лучше с тех пор, как полюбил маленькую Дженни. Год тому назад, когда Орсо, присматривавший также за животными, чистил клетку ягуара, зверь, просунув лапу между прутьями, довольно сильно поранил ему голову. Тогда атлет ринулся в клетку, и из страшной борьбы, которая завязалась между ним и зверем, живым вышел только Орсо. Правда, он был сильно покалечен и тут же потерял сознание, а потом долго хворал; вдобавок ко всему еще и директор отстегал его в наказание за сломанный хребет ягуара. Во время болезни маленькая Дженни отнеслась к нему с большим участием, а так как не было никого другого, то она сама перевязывала ему раны, а в свободные минуты, усевшись около него, читала ему Библию, которую они называли «доброй книжкой», потому что в ней говорилось о любви, о прощении, о милосердии — словом, о вещах, о которых в цирке господина Гирша никогда не упоминалось. Слушая Дженни, Орсо долго размышлял и наконец пришел к убеждению, что если бы в цирке было так, как в этой книжке, то и он не был бы таким злым. Думал он также о том, что тогда его не били бы так часто, а может быть, даже кто-нибудь и полюбил бы его. Но кто? Не негры же и не господин Гпрш, разве что маленькая Дженни, голос которой звучал так сладко, словно голос маукависа.
Под влиянием подобных размышлений Орсо однажды вечером страшно расплакался и стал целовать маленькие руки Дженни. С той поры он полюбил ее. Теперь во время вечерних представлений, когда девочка галопировала на лошади, Орсо всегда был на арене и следил за нею заботливым взглядом. Подставляя Дженни заклеенные папиросной бумагой обручи, он улыбался ей, а когда под звуки песенки «Ах, смерть близка!» носил ее, к величайшему ужасу зрителей, на верхушке шеста, то и сам трепетал от страха. Он прекрасно в этот момент понимал, что упади она — и в цирке уже никого не останется из «доброй книжки». Он не спускал с нее глаз, и эта осторожность и напряженность в движениях атлета придавали особенный трагизм всему зрелищу. Потом, когда они вместе выбегали на арену, вызванные бурей аплодисментов, Орсо всегда выдвигал Дженни вперед, чтобы на ее долю выпали самые бурные овации, и урчал от удовольствия. Только с ней мог беседовать этот нелюдим. Только перед ней раскрывал он свою душу. Он ненавидел цирк и господина Гирша, совсем непохожего на людей из «доброй книжки». Его всегда влекло к далекому горизонту, в леса и степи. Когда странствующей труппе в ее постоянных скитаниях случалось проходить по безлюдным пространствам, в нем пробуждались такие же инстинкты, как у прирученного волка, впервые увидевшего лес. Эту любовь к свободе он унаследовал, должно быть, не только от матери-индианки, но и от отца, который был, вероятно, охотником, бродившим но степным просторам. Свои мечты он поверял маленькой Дженни, рассказывая ей, как живут люди в пустыне. По большей части это были его догадки. Однако кое-что он слыхал от степных охотников, время от времени заходивших в цирк к господину Гиршу: они поставляли диких зверей или приходили попытать свое счастье в борьбе с Орсо, надеясь получить обещанный директором приз в сто долларов.
Маленькая Дженни слушала обычно эти домыслы и фантазии индейца, широко раскрыв голубые глаза и задумавшись. О, ведь Орсо никогда не отправлялся в пустыню один, она всегда была с ним, и было им там очень хорошо! Каждый день открывал перед ними что-нибудь новое, они обзавелись там, конечно, целым хозяйством, и, следовательно, надо было хорошенько обо всем подумать.
Так вот и сейчас они сидят вдвоем в полосе солнечного света и разговаривают, вместо того чтобы репетировать новый номер с прыжками. Лошадь стоит на арене и скучает. Маленькая Дженни, прислонившись к плечу Орсо и устремив задумчивый взгляд в пространство, болтает ножками и размышляет о том, как это будет в пустыне, и только изредка задает вопросы, чтобы разузнать все получше.
— А где же там жить? — спрашивает она, поднимая глаза на своего товарища.
— Там полно дубов. Берут топор и строят дом.
— Хорошо,— говорит Дженни,— а пока дом будет строиться?
— Там тепло. Гризли-Киллер говорил, что там всегда очень тепло.
Дженни еще сильнее болтает ножками, словно в знак того, что если там тепло, то ей больше ничего и не нужно. Но немного погодя она снова задумывается. У нее в цирке есть любимая собака, которую зовут «Госпожа Собака», и кот по имени «Господин Кот», и ей хотелось бы разрешить свои сомнения также и относительно их.
— А Госпожа Собака и Господин Кот тоже пойдут с нами?
— Пойдут,— отвечает Орсо и радостно урчит.
— И «добрую книжку» возьмем с собой?
— Конечно! — говорит Орсо и урчит еще громче.
— Хорошо,— щебечет девочка. — Господин Кот будет ловить нам птичек, а Госпожа Собака лаять, если к нам приблизится злой человек; ты будешь моим мужем, я — твоей женой, а они — нашими детьми.
Блаженство Орсо было так велико, что оп замолчал, а Дженни продолжала:
— И господина Гирша не будет, и цирка не будет, и мы никогда ничего не будем делать. Вот и все!.. Или нет,— добавляет она через минуту,— «добрая книжка» говорит, что нужно трудиться. Ну, так я могу иногда проскочить сквозь обруч, сквозь два обруча, сквозь три обруча, сквозь четыре обруча!
Дженни, очевидно, не представляет себе иной работы, кроме прыганья сквозь обручи. Немного погодя она снова спрашивает:
— Орсо, я и правда всегда буду с тобой?
— Ну да, Джи, я же тебя очень люблю.
При этих словах его лицо проясняется и становится почти красивым.
И все же он сам еще не понимает, как любит эту маленькую белокурую головку. Как свирепый дог свою госпожу. На всем свете только ее одну. Конечно, он выглядит рядом с ней словно чудовище, по разве это может быть помехой? Конечно, нет!
— Джи,— говорит он немного погодя,— послушай, что я тебе скажу.
Дженни, которая было привстала, желая взглянуть на лошадь, снова опускается на колени перед Орсо и, чтобы не проронить ни одного слова, упирается локтями в его колени, подпирает подбородок руками и, запрокинув головку, слушает. В это мгновение, на несчастье детей, в цирк входит «маэстро бича» в самом отвратительном расположении духа, потому что репетиция со львом совсем не удалась.
Облезший от старости зверь, который был бы рад, чтобы его навсегда оставили в покое, никак не хотел бросаться на артиста, а под ударами бича забивался в глубь клетки. Директор с отчаянием думал, что если такое миролюбивое настроение продлится у льва до вечера, то номер с бичом может провалиться, так как бить льва, который только отворачивается, не большее искусство, чем есть рака с хвоста. Настроение директора испортилось еще больше, когда негр, продающий билеты на галерку, доложил ему, что кагуиллы, очевидно, уже пропили деньги, вырученные за сбор винограда. Правда, в кассу их является немало, но вместо денег они предлагают за билеты свои одеяла с буквами С.Ш. или же жен, по большей части старых. Отсутствие денег у кагуиллов было немалой потерей для «маэстро бича». Он не мог рассчитывать на полный сбор, если в цирке не будет кагуиллов. Поэтому директор хотел бы в эту минуту на спинах у всех индейцев, вместе взятых, задать с помощью бича концерт на глазах всего Анагейма. В подобном состоянии маэстро вошел в цирк и, заметив лошадь, праздно стоящую около барьера, готов был лопнуть со злости. Куда могли деваться Орсо и Дженни? Прикрыв глаза рукой, чтобы проникающий через купол свет не слепил его, директор всмотрелся в глубь цирка и наконец увидел в яркой полоске света Орсо и стоящую перед ним на коленях Дженни. При виде этой картины он ударил бичом.
— Орсо!
Удар грома, разразившийся над головами детей, ие поразил бы их сильнее. Орсо сорвался с места и устремился вниз по проходу между скамьями с поспешностью животного, бегущего на зов к ногам своего господина; за ним последовала с широко раскрытыми от ужаса глазами маленькая Дженни, натыкаясь по дороге на скамейки. Войдя на цирковую арену, Орсо остановился у барьера, угрюмый и молчаливый. Падающий сверху тусклый свет теперь отчетливо осветил его могучее туловище на коротких ногах.