Королевская книга

Бессчетное число раз выпили мы за мастера Перегрина, моего названого брата, за наши будущие победы, за моих солдат, каждый из которых, сражаясь рядом со мной, будет равен сотне.

Перегрин, располагавшийся по правую руку от меня, молчал, потихоньку цедил вино и только рассеянно улыбался, когда народ, галдя, поднимал кубки в его честь. Задумчивость эта мне не нравилась. Я хлопнул Перегрина по плечу, пригнув его к столешнице, и сказал:

— Тебе не о чем беспокоиться, малыш. Запомни, все завоеванное мною будет принадлежать также и тебе. Мы будем неразлучны, вслед за моим именем непременно будут произносить твое. Мы разделим пополам славу и богатство. У тебя не будет невыполнимых желаний, ты будешь указывать пальцем и говорить: хочу этот город, эту драгоценность, эту женщину, а я буду дарить, дарить, дарить…

— А если тебе покажется, что я требую слишком много? — спросил он, поднимая на меня глаза.

— Нет, — рассмеялся я. — Разве ты можешь потребовать слишком много, честнейший, благороднейший, деликатнейший Перегрин? И что значит «слишком»? Для тебя я не пожалею ничего, кроме короны империи. Чего ты хочешь сейчас, говори!

Он не раздумывал ни минуты:

— Сейчас я хотел бы хорошенько выспаться, перед тем как отправиться в путь.

— В какой еще путь? — не понял я. — Ты что, уйти хочешь, что ли?

— Завтра утром, с твоего позволения. Я думал остаться в Даугтере, чтобы изучить его до конца. Но после истории с этими всадниками все вдруг стало так ясно… Оказывается, Даугтер совсем простой замок, я даже не ожидал.

— Значит, ты не желаешь быть при мне? — уточнил я.

— Видишь ли, Дан… — Он задумался.

Дальнейшая его речь была туманна и витиевата, но в основном ее смысл сводился к тому, что у нас с Перегрином разные дороги, хоть мы и братья теперь. Я вглядывался в его лицо, стараясь разгадать, хитрит он или действительно не понимает, от какой чести отказывается.

— Что ж… — медленно сказал я. — Желание моего брата — закон, даже если это очень глупое желание. Ты сможешь уйти, когда захочешь, Перегрин.

Он расцвел, рассыпался в благодарностях и извинениях. Я уже не сомневался, что он хитрит, и, наклонившись к его уху, вкрадчиво спросил:

— Могу я узнать, драгоценный братец, куда ты так неудержимо рвешься?

И Перегрин охотно и радостно поведал мне о Серебряном Холме, что по ту сторону гор Порубежья, в самом сердце Заброшенных Земель. Его сплошь покрывают странные бледные заросли, каких нет больше нигде, и в лунные ночи холм возвышается над лесом как груда тусклого серебра. Много рассказывают про это место удивительных и жутких историй, в которых невозможно отделить правду от вымысла, ибо никто из рассказчиков на холме не был. Говорят, например, что на вершину можно взбираться хоть целую жизнь, и конца этому восхождению не будет, пока не повернешь обратно. А вернешься — окажется, что прошло всего-то несколько часов, даже отсутствия твоего никто не заметил. Так один мальчишка — давно, в те времена, когда на Заброшенных Землях еще жили люди, — ушел утром и к обеду вернулся домой стариком. Говорят про колодцы на вершине, глянув в которые можно увидеть небо с незнакомыми созвездиями. Говорят про стеклянные башни, появляющиеся из воздуха…

Я давно не видел Перегрина таким. Пожалуй, с того первого дня, когда он, дрожа от волнения и радости, путая наречия, рассказывал мне о невидимом замке.

— Вот что, малыш, — прервал его я, — зайди-ка немного погодя ко мне. Перемолвимся парой слов, и отправишься спать.

Велев всем веселиться, я поднялся к себе в комнату, разыскал кошелек и высыпал золотые на стол. Снял оба перстня и положил рядом. Долго, шипя и чертыхаясь, выковыривал кинжалом драгоценные камни, вделанные в ножны меча. Приказал Фиделину принести мой золотой кубок и сбрую, украшенную рубинами, и в довершение, невзирая на слезные мольбы, снял у него с шеи серебряный амулет на цепочке.

Перегрин застыл на пороге, растерянно глядя на россыпь драгоценностей. Похоже, такое богатство он видел впервые в жизни.

— Тебе, — сказал я.

— Красиво, — ответил он тихо.

— Красиво, — согласился я. — По крайней мере, два года можешь путешествовать, ни в чем себе не отказывая. Из моих людей выберешь четверых для услуг и охраны. Лошадь в конюшне возьмешь любую.

— Спасибо, но…

— Я обещал не задерживать тебя, это слышали все, и я сдержу обещание. Но тебе придется выполнить одно небольшое условие. Это нетрудно. Ты поклянешься, что не будешь больше строить. Никогда. Ни для кого.

Перегрин улыбнулся, будто давно ждал этих слов.

— Я не могу в этом поклясться, Дан, — ответил он. — Там, на Серебряном Холме, замок, разве ты не понимаешь?

Он ничего не смыслил, несчастный заморыш. Даже после того, как я объяснил, что его Серебряный Холм находится во владениях царицы Таммы, в стране нам недружественной и непонятной, даже после того, как я сказал, что царица постарается, чтобы безродный бродяга, подаривший ей могущество, сгинул, не оставив о себе памяти, — он только качал головой и улыбался.

— Представь себе, Дан, — сказал он, — что кто-то попросил тебя поклясться не воевать больше. Никогда. Ни с кем. Попросил именно сейчас, когда тебе по силам завоевать целый мир. Что бы ты ответил?

И, гладя на него, я снова вспомнил день нашего знакомства. Перегрин был спокоен и улыбчив, совсем как в тот момент, когда я впервые ощутил, насколько он сильнее меня.

— Все же поразмысли до утра, братец, — сказал я и вышел.

В зале пели «Эй, малышка, ты выпила лишку». Хач, прямой и строгий, сидел отдельно от всех и молчал.

— Да ты никак трезв, друг мой Хач? — сказал я.

С каменным лицом Хач признался, что не берет его сегодня ни флангерское, ни местная бурда, ни особый напиток кухарки Гирэны под названием «Горячий ключ».

— Врешь, ты не пил!

— Как так не пил? Вы же сами видели…

— Ничего я не видел. Встать!

Я вытащил его из-за стола и толкнул к двери. Все смолкли. В тишине Хач прошел через зал и уже толкнул было дверь, но я крикнул:

— Стоять! Лицом ко мне.

Он медленно опустил руку и повернулся, глядя исподлобья. Совсем как Фиделин, когда готовился получить по горбу.

— Я говорил, что тот, кто не пьет сегодня, — мой враг на всю жизнь? — Я прошелся вдоль стола, собирая со скатерти ножи. — Говорил или нет?

Хач будто язык проглотил.

— Стой как стоишь, друг мой Хач, — сказал я.

Метать ножи я научился в детстве у старшего брата. Это единственное, за что я мог быть ему благодарен. В Даугтере никто еще не видел, как я это делаю, поэтому первый бросок вызвал всеобщее длинное «а-ах-х!». Хач скосил глаза вправо — нож впился в доски двери возле его уха.

— Стой как стоишь, — повторил я и метнул второй нож. На этот раз Хач скосил глаза в другую сторону, и среди народа послышались восторженные возгласы. Хач стремительно бледнел, но в остальном держался молодцом. Двумя следующими бросками я пришпилил к двери оба его рукава, а последний нож пришелся так низко над его макушкой, что я выкрикнул:

— Задел?

— Н-нет, — отозвался бледный Хач.

Под гомон и одобрительные крики зрителей я приблизился к нему и, выдергивая ножи, сказал негромко:

— Не печалься, Хач. Ты потерял брата, я обрел, и еще неизвестно, что хуже.

Хач коротко застонал и, ударясь всем телом в дверь, выбежал в темный коридор.

— Кто следующий? — крикнул я.

Желающих оказалось на удивление много. Белобрысый Лен стоял у двери, вытаращив глаза, приоткрыв рот, и при каждом броске коротко переводил дух. Флум зажмуривался и хихикал. Кухарка Гирэна орала благим матом и немало повеселила общество. Фиделин стоял как скала, я даже похвалил его. Потом возникла ссора из-за очередности — и Гай, конюх, сунул главного повара мордой в тарелку. Повар, понятно, в долгу не остался. Зрелище было забавным, но, дабы не допустить смертоубийства, бойцов пришлось разнять. После этого веселье как-то не клеилось, и я выгнал всех вон.

Догорали угли в камине. В окнах уже брезжил пасмурный утренний свет. С тяжелым сердцем бродил я по пустому залу, прислушиваясь к отзвуку своих шагов. Непобедимый. Так меня будут звать. Дан Непобедимый. Император Дан Первый Непобедимый. Я пошевелил губами, произнося беззвучно это полное имя. В нем было все: могущество, слава, богатства покоренных земель, огромная держава, неприкосновенность границ, страх недругов… Но словно заноза мешала мне думать об этом легко и спокойно. Их будет двое на земле — тех, кому я никогда не смогу приказывать. Даугтер и Перегрин. И эти двое перевесят сотни верноподданных. Разве забуду я, как в ответ на благодарность за все, для меня сделанное, Перегрин удивился: «Для вас?» — и осекся, замолчал, деликатный мальчик. А хотел он сказать: я ничего не делал для вас, вы просто оказались рядом в нужный момент, по счастливой случайности подвернулись под руку. Недостающая деталь. Строительный материал. Останется Перегрин при мне или нет — он никогда не признает меня ни братом, ни другом, ни покровителем, ни императором. Кирпич я для него. Кирпич в стене.