Страница 35 из 59
К сожалению, раньше Эри не знал, что такую экспедицию планируют, и вообще не думал об Антарктике. Иначе он сумел бы заранее подготовиться и обойтись без посторонней помощи. Но сейчас говорить об этом поздно, Эри нужно помочь.
Слушая взволнованную речь дочери, которая напрасно старалась придать ей тон деловитости, Лонгстафф, наверное, с грустью думал про себя: «Как он оплел тебя, дитя мое, как подчинил своим интересам!»
Старик не был настолько ослеплен родительской любовью, чтобы не понимать, способно ли подобное его Сарре существо вызвать какую-то страсть у такого многоопытного красавца, как Шеклтон. Ей было тогда двадцать девять лет, всего на три года больше, чем Шеклтону, но рядом с ним она выглядела старше в полтора раза. Длинная, угловато-нескладная, с нездоровым землистым цветом маленького птичьего лица. Рано перешагнувшую грань поры увядания, ее не украшали ни дорогие наряды, ни патентованная парижская косметика. Только раскосые черные, как две переспелые сливы, глаза, озаренные светом надежды и робкой, искательной доброты, были прекрасны. Но светились они странным образом, как бы отдельно от лица, нисколько его не оживляя. Даже когда она улыбалась, в узких суховатых складках губ таилась неизъяснимая и словно бы застывшая печаль.
Не могла Сарра внушить страсть Шеклтону. Но Лонгстафф хорошо знал: эти играющие в бескорыстных романтиков обольстители за очаровательными невестами не гоняются, им нужны деньги, а невеста хромая ли, кривая — все равно. Нет, не таким Лонгстафф был дураком, чтобы принять чувства «возвышенной, благородной и чистой» души Шеклтона на веру. Но Шеклтону поверила Сарра, поверила трепетно и свято, и разрушить ее иллюзии отцу было бы больно. Пусть согревают бедняжку.
Но если он так настойчиво добивается этой Антарктики, которая, судя по всему, действительно откроет ему блестящие перспективы, нужна ли потом окажется Сарра? Со славой да с положением в обществе в Лондоне нетрудно найти невесту и повыгоднее дочери Лонгстаффа. Нет, этого прохвоста надо вовремя взять в руки. Впрочем, со свадьбой, пожалуй, можно обождать, вдруг погибнет в Антарктике, но официальная публичная помолвка — обязательно. Чтобы после, если благополучно вернется, не попятился.
Столкнувшись с непреклонной волей Лонгстаффа, Шеклтон вынужден был согласиться. Но по-видимому, чтобы «сохранить лицо», в плаванье на «Карисбрук кастл» все-таки на три месяца ушел. Хотя денег на помолвку у него, наверное, и в самом деле не было, а отнести все расходы за счет Лонгстаффа, заранее зная, чем закончится эта помолвка, было бы уж чересчур вызывающей наглостью. По сложной классификации щепетильной лондонской публики не всякая наглость простительна.
Итак, с малым отклонением, но большим успехом, авантюрный замысел Шеклтона исполнился в точности, даже с лихвой. Кроме того, что Лонгстафф внес в кассу экспедиции крупную сумму денег, потребовав в обмен от Маркхэма назначить своего будущего зятя третьим помощником Скотта и непременным участником похода к Южному полюсу (полюсной партии экспедиции прочились главные почести и слава), старый миллионер, дабы предупредить возможное недовольство Скотта цивильным званием Шеклтона, сумел сделать его младшим лейтенантом Королевского военно-морского флота. Случай для английских военных моряков, вынужденных до лейтенантских погон не менее пяти лет тянуть мичманскую лямку, редкостный!
Наконец 5 августа 1901 года экспедиционное судно «Дисковери» («Открытие»), в рекордно короткий срок построенное и оборудованное на верфи в Данди, стало на якорь в темзенской гавани Коус. Теперь держать экспедицию в тайне уже не имело смысла. К походу в Антарктику все было готово, и англичане всех явно опережали.
Чтобы торжественно проводить полярников в плаванье, на борт «Дисковери» прибыли король Эдуард VII и королева Александра. Монарх произнес краткую напутственную речь:
— Я не раз бывал на кораблях, чтобы пожелать их командам счастливого пути перед выходом в плавание с заданиями военного характера. Но ваша миссия — мирная, цель ее — прогресс знаний. Результаты ее окажутся полезными не только для нашей родины, но и для всего цивилизованного мира. Я очень доволен.
(Когда начиналось какое-то государственное предприятие, сулившее еще более поднять престиж Великобритании, но не стоившее королю ни пенса, Эдуард VII всегда был «очень доволен». Ему казалось тогда, что он всех обвел вокруг пальца, и это приводило его в состояние высшего самоуважения. «Слава — мне, и денежки мои целы. Вот как, дорогая!» — серьезно поучал он венценосную супругу, которую считал ужасно расточительной: та как-то пожертвовала Обществу натуралистов целых пять фунтов стерлингов!)
Затем король вручил присутствовавшей на корабле Ханне Скотт, матери начальника экспедиции, ленту ордена Виктории, чтобы она прикрепила ее к груди сына, так сказать, авансом. Королева же преподнесла ему лично ею сшитый «Юнион Джек».
— Я надеюсь, капитан, на Южном полюсе этот флаг будет особенно красив.
— Да, ваше величество, мы постараемся, — скромно ответил Скотт.
— Постараетесь? — изумился король, пожирая глазами новенькую ленту ордена Виктории на груди Скотта. — Вы не уверены в успехе?
Командира опередил стоявший рядом Шеклтон:
— Нет, ваше величество, мы все абсолютно уверены, а капитан — больше всех! — воскликнул он с жаром.
В его положении третьего помощника начальника экспедиции, к которому никто не обращался, это было верхом бестактности, но его взволнованная непосредственность королю понравилась — монарх благосклонно кивнул ему. Милостивую улыбку подарила и королева:
— Нам не представили вас, лейтенант…
— Извините, младший… — густо покраснев, Шеклтон попытался было исправить оплошность королевы, но, вовремя вспомнив, что венценосные особы ошибаться не могут, и, значит, отныне он чином выше, бодро отрапортовал: — Баронет Эрнст Генри Шеклтон, ваше величество!
— Вы — ирландец?
— Так точно, ваше величество!
— Ну что ж… храни вас бог, лейтенант!
Нет, королева не ошиблась, в лейтенанты она произвела его намеренно! О, Провидение, как ты ласково к своим избранникам!
Осуждающим взглядом Скотта теперь можно было пренебречь. Впрочем, сейчас Шеклтон мог его и не заметить. При всей своей практичности, которая приучила его быть среди людей настороженным и зорким дипломатом, он все же порой оставался мальчишкой. Ликовал, не стуча мысленно по дереву.
Поход к полюсу, ради которого, собственно, предпринималась экспедиция в Антарктику, потерпел неудачу. Три его участника — Скотт, доктор Уилсон и Шеклтон за два месяца прошли всего треть пути (около 800 километров) и повернули назад. Потому в основном, что Шеклтон, самый молодой и, как многим казалось, самый крепкий из троих, на поверку оказался самым слабым. Хотя к исходу второго месяца все трое заболели цингой примерно в одинаковой форме, один Шеклтон так страдал, что Скотту не оставалось ничего другого, как возвращаться на базу. Причем весь обратный путь Шеклтон не только не помогал им тащить тяжелые сани с продовольствием и снаряжением, но нередко ехал на них сам — Скотт не мог спокойно видеть его мучений и время от времени сердито приказывал ему садиться сверху на снаряжение, что он и делал. Правда, всякий раз под большим нажимом.
Легко себе представить, каким ударом явилось это возвращение для Скотта. Без малейшей вины с его стороны теперь все предстояло начинать сначала, готовить новую экспедицию, — искать средства и т. д. А как к этому отнесутся в Лондоне? И что скажут злые языки о его ордене Виктории? Стыдно и подумать…
Читатель может спросить: нельзя ли было повторить поход, не покидая Антарктиду? Заменить Шеклтона на базе кем-то более выносливым и снова в путь, верно? Нет, приближалась долгая антарктическая зима, и такая возможность с ее наступлением исключалась. А идти после зимовки, значит, опять потом зимовать, так как поход к полюсу и возвращение на базу заняли бы всю весну, быстротечное лето и часть осени, когда экспедиционное судно уже настолько бы вмерзло во льды, что освободилось бы из ледового плена не раньше следующей весны. Две же зимовки в Антарктике люди просто не выдержали бы физически. Да и продовольствия не хватило бы.