Страница 28 из 59
15 февраля 1874 года в 6 часов 45 минут по Гринвичу английская океанографическая экспедиция на бриге «Челленджер» («Вызов»), руководитель которой, профессор Джон Мэррей, впервые нанес на карту правильные очертания шестого континента и назвал его Антарктидой, пересекла Южный Полярный круг. В тот же день и час в Килки-хауз — старинном родовом имении Шеклтонов в Ирландии — родился мальчик, получивший имя Эрнст Генри Шеклтон. Совпадение этих двух событий, конечно, игра случая, но будущие биографы Шеклтона увидят в нем указующий перст судьбы, и разубеждать их никто не станет.
Генри Шеклтон-старший и его отец сэр Гэйвен, дед Эрнста, происходили из почтенного, но малоимущего дворянского рода, поэтому они всю жизнь трудились — были известными врачами и слыли ирландскими патриотами. Правда, ирландский патриотизм не мешал сэру Гэйвену добросовестно служить английской короне, в течение семи веков державшей его горячо любимую родину под колониальным игом. Крупный медик, он в то же время являлся уполномоченным королевской ирландской (английской) полиции, участвовал во многих морских экспедициях англичан и даже занимал по их мандату пост генерального инспектора колониальной полиции на Цейлоне.
Сэр Генри, однако, придерживался иных взглядов. «Эти худосочные английские свиньи смеют предлагать ирландскому дворянину должность санитара в их мерзостном болоте, — обиженно бубнил он в кругу семьи, не утруждая себя, по обыкновению, разъяснением всех подробностей; вопреки своей ирландской породе, которой, как говорят, присуща избыточная эмоциональность, он даже сквернословил с полусонной ленью флегматика. Кому же быть главным подметальщиком английского дерьма в этом затхлом Ливерпуле, если не ирландскому дворянину? Шеклтона — в ассенизаторы! С биркой главного санитарного инспектора! Проклятое племя… Что такое их мораль? Лицемерие. Высший идеал — праздность, роскошь, власть; религия — идолопоклонство тиранам; политика — кто кого перелжет; парламент — игра в дурацкие поддавки; демократия — свобода убивать и грабить… Королева Елизавета подписала девяносто тысяч смертных приговоров, в несколько раз больше, чем все, вместе взятые, европейские монархи за целое столетие, и для них она — святая! А этот Дизраэли, этот внук грязного венецианского лотошника и сын жалкого спекулянта? Почему они поставили его над собой, сделали премьер-министром да еще лордом Биконсфильдом? Идиотский вопрос, как будто еврей англичанину не пара! Один, умывшись твоей кровью, корчит из себя «законного» сюзерена, чтобы «законно» жрать за твой счет и кататься на тебе, как на муле, другой охмуряет тебя богом, которого сам побил каменьями и распял на кресте, прикидывается несчастным, чтобы ты, поверивший по своей дурости в божественные добродетели Иисуса, пожалел беднягу по-христиански… Не успеешь оглянуться, как тут тебе и аллилуйя: да святятся Ротшильд с Дизраэли…»
Погрузив свой необъятный зад в столь же необъятное кожаное кресло и смачно попыхивая традиционно ирландской вересковой трубкой, сэр Генри мог бубнить так подолгу, не заботясь, внемлют ему домочадцы или нет. После скромной трапезы (с презрением отвергая новомодные деликатесы, от которых за милю несло вонью Плимута и Ливерпуля, доктор Шеклтон, как истинный патриот отечества, довольствовался непритязательной пищей дедов — съедал за обедом три-четыре луковицы, три-четыре овсяные лепешки и зажаренного на вертеле одного гуся или приготовленного таким же манером двух-, трехмесячного поросенка, употребляя при этом также полторы-две кварты доброго домашнего виски и непременно кварту холодной ключевой воды) сэр Генри испытывал потребность поразмышлять вслух, дабы лишний раз прояснить для себя существующее положение вещей и снова определить свое к нему отношение.
Потом, уже в вечерней тиши, плоды послеобеденных размышлений (следуя мудрым указаниям Авиценны, ужин доктор Шеклтон оставлял «врагу», выпивая за несколько часов до сна лишь кварту-другую горячих сливок с горстью-другой сушеных яблок вместо хлеба), окончательно созревшие, почти летописной калиграфью заносились в дневник. Разумеется, с некоторыми попутно возникающими дополнениями. Чаще всего они так или иначе касались какой-нибудь из трех священных книг — Библии с ее Ветхим и Новым заветами, Талмуда или Корана, которые сэр Генри знал так же досконально, как своих любимых Гердера, Гегеля и Фейербаха, а также величайшего из великих ирландцев Джонатана Свифта и сердечного его друга лорда Болингброка, который хотя и родился с паскудной английской кровью, но в бытность свою при дворе королевы Анны за Ирландию всегда стоял горой.
Понятно, в трех вероучениях сразу утешения не ищут, тем более такие люди, как Шеклтоны, до известного сэру Генри восьмого колена не видевшие в религиях ничего, кроме позорного маразма тысячелетий. Именно за это двое из них в семнадцатом веке и сгорели на кострах инквизиции, лишив род Шеклтонов большей части их первоначальных земельных владений.
Однако ни реквизированная за ересь земля, ни огонь аутодафе[5] Шеклтонов ничему не научили. Какими были они богохульниками и сквернословами, да вдобавок ведьмачами-врачевателями, такими и продолжали пребывать, с той только разницей, что с течением времени ересь в их роду все более ставилась на научную основу.
Маленькая, сухонькая миссис Шеклтон, вынужденная слушать еретические речи мужа, смотрела на него с таким ужасом, словно перед ней сидел не лениво сквернословивший флегматик, а некий чудовищный динозавр, который вот-вот пожрет ее живьем.
— Господи, святая троица, заступись, огради! — истово шептала она пересохшими от непроходящего потрясения губами, не в силах побороть в себе все возраставшее убеждение, что в сэра Генри не иначе вселился дьявол. Он же со своей стороны не переставал искренне удивляться: как это человек, хотя и женщина, никак не постигнет очевидного?
Но не зря ведь на фамильном гербе Шеклтонов начертан девиз: «By Endurance We Conquer» («Терпением побеждаем»). И сэр Генри не был бы Шеклтоном, если бы родовые символы для него ничего не значили. Как он сам о том свидетельствовал в оставленных потомкам дневниках, ему пришлось призвать на помощь все свое фамильное долготерпение, чтобы, не поддаваясь унынию, постоянно втолковывать богомольной супруге, как глубоко она заблуждается, почитая извергов и шлюх святыми, а книгу, воспевающую «подвиги» мерзавцев, — божественным откровением, не говоря уже о том, откуда и для чего эта книга появилась.
— Право, дорогая, — орудуя послеобеденной зубочисткой, благодушно начинал он, — я не намерен всучить тебе свое мнение, ты знаешь, навязывать кому-то свою точку зрения я не люблю, но твоя дурь меня просто сбивает с толку. Хозяйка Килки-хауза — этого всем известного прибежища здравомыслия — свихнулась на боге!
Дальше на несчастную хозяйку Килки-хауза низвергался такой поток антибиблейского «здравомыслия», от которого она действительно едва не лишалась рассудка. Может быть, именно поэтому, вопреки несгибаемому упорству сэра Генри, ее скорбно-беззаветная вера с течением времени в ней только крепла, не оставляя ни грана души, не отданной богу. На смертном одре, совсем еще молодой уходя из жизни, она впервые призналась в своем прощальном покаянии, что, выйдя за него замуж, потом горько сожалела, ибо видела, как, отвергая всевышнего, он все больше впадал во власть нечистого, наполняя человечьи уста свои его сквернотами. И никто, кроме бога, не знает, как тяжко терзалась она, искупая грехи свои в карающем супружестве. Но так, наверное, было угодно господу, и он, сэр Генри, должен простить ей, что жила она с ним, уподобив судьбу свою участи запроданной рабыни. То было началом испытаний. Теперь же бог позвал ее, и она рада отойти на окончательный суд его… «Генри! — вдруг всхрипнула она в смятенном порыве. — Прошу тебя, прошу ради нашего мальчика, молись, Генри, покайся, господь милостив… Молись, Генри…»
И навеки умолкла, оставив сэра Генри в тягостном недоумении. Запроданная рабыня… Гм, странно. Разве идея их брака принадлежала не ей? «Извините, доктор, но мне кажется, нам необходимо уточнить наши отношения. Если за ласковыми словами вы скрываете серьезные намерения, я, возможно, смогла бы их принять, и, думаю, мои родители препятствовать не станут. В противном же случае… Вы были бы далеки от истины, посчитав меня пустышкой…»
5
Костер инквизиции.