Страница 24 из 59
…Не говорю, что после встречи с Салвесеном я не мечтал побывать на Южной Георгии. Нет, мне просто не верилось, что когда-нибудь я посмотрю на Грютвикен своими глазами.
Обогнув два громадных айсберга и далеко выдавшийся в океан заснеженный каменистый мыс, корабль медленно вошел в зеркально-гладкий залив. В глубине бухты, прижатые бортами друг к другу, стояли на бессрочном приколе неуклюжие посудины с высокими черными трубами — старые китобойцы. Отражаясь в воде, безжизненно-молчаливые, они словно множили свою неисбывную печаль.
Грустное зрелище — корабли на мертвых якорях. Смотришь, и струится по сердцу смутная жалость. Всего лишь обглоданные волнами ржавые коробки, а чудятся бури, штормы, умирающий в небе гордый альбатрос…
За китобойцами, у черного подножья черной горы, — черное здание электростанции. Слева от нее вдоль дощатого пирса тянулись такие же закопченные корпуса когда-то знаменитого жиротопного завода. Заколоченные окна, горы разбитых бочек, похожие на нефтяные цистерны черные баки, некогда служившие хранилищами китового жира.
В великой Тишине тонули голоса людей, стук корабельных машин, шипение и плеск волны под форштевнем.
Неожиданно из-за хребтины мыса на правом берегу залива показались стрельчатые красные крыши. Еще две-три минуты, и вот уже виден весь Грютвикен.
Я помнил «мертвый якорь» Салвесена и думал, что увижу нечто похожее на Даусон — канадский город, возникший в период североамериканской золотой лихорадки. Так же как Грютвикен, он был построен очень быстро и с большим размахом, но скоро пришел в упадок и совершенно опустел. «За многие годы моих путешествий по свету, — писал один французский журналист, — я не видел ничего подобного. Город этот ужасает. Разбитые окна дворцов и небоскребов смотрят на тебя, как темные глазницы черепа. Мостовые размыты дождями и загажены тварями, которые когда-то были домашними кошками и собаками. Их наплодилось столько, что они не дают свободно пройти по улицам. Глаза у всех голодные и дикие. Создается впечатление, что ты находишься не в городе, построенном людьми, а в каких-то катакомбах, населенных отвратным зверьем. Изредка, правда, попадаются и привлекательные кварталы, еще сохранившие следы недавнего уюта. Но и здесь витает дух мертвечины. Он гнетет и наводит на унылые размышления. Неужели человек, это высшее существо природы, способен так бесцельно растрачивать свои труды и созидательный разум? В Торонто мне сказали, что таков неизбежный конец всех городов золотоносного Севера. Кончается золото, и город становится ненужным. Согласиться с этим я не в состоянии».
Против ожидания, Грютвикен оказался даже меньше, чем бывают обычно небольшие поселки городского типа. Всего лишь десятка полтора строений, поднятых либо на высокие каменные фундаменты, либо на деревянные сваи. И только один дом двухэтажный — бывшая резиденция Салвесена. Все постройки чистенькие, беленькие, как белый крест на холме за поселком — крест Шеклтона.
Кладбище, заброшенное футбольное поле, обнесенный обветшавшими рыбацкими сетями теннисный корт. В центре поселка — несколько радиомачт и похожий на минарет огромный флагшток с реющим английским флагом. Ближе к причалу, перед аккуратным дощатым коттеджем, — еще флаг, норвежский. Он поскромнее английского, и флагшток его пониже. На площадке около него в бинокль видны старинный адмиралтейский якорь, два врытых в землю жиротопных котла и белая гарпунная пушка — символы норвежских китобоев.
Правее от поселка сбегает с гор к морю небольшая речушка. Там, на пригорке, одиноко белеет островерхая протестантская церковь.
По берегу и поселку словно пригоршнями рассыпаны стайки пингвинов и то там, то здесь валяются в маслянистой грязи коричнево-бурые туши морских слонов.
Кроме антарктической живности, есть, однако, и люди. Наше судно вышли встречать человек двадцать. Как потом выяснилось, это было все население Южной Георгии. Более двух тысяч тех, кто раньше работал на предприятиях Салвесена, отсюда давно уехали. Суда, портовые сооружения, завод — все, образно говоря, действительно поставлено на мертвый якорь. Но вовсе не брошено, как в континентальном Даусоне.
Для надзора за своим добром Салвесен в Грютвикене никого не оставлял, но, покидая остров, приказал воздвигнуть на самом видном месте капитальную мачту для английского государственного флага. Расчетливый миллиардер рассудил правильно: построить какой угодно флагшток дешевле, чем охранять добро, которым, может быть, больше и не воспользуешься. Он сделал жест «бескорыстного патриота», и все заботы по содержанию Грютвикена правительству Великобритании пришлось взять на себя. Государственный флаг требует государственной опеки. С этой целью после ухода Салвесена в Грютвикен была направлена специальная администрация во главе с губернатором и штатом государственных служащих. Делать им тут особенно нечего, и все они, как, вероятно, и предполагал Салвесен, невольно превратились в сторожей его имущества. Правда, уже после Салвесена в Грютвикене была создана метеорологическая станция, которая, в свою очередь, сделала необходимыми дизельную электростанцию и радиоцентр. Но нужды в метеосводках Грютвикена нет никакой. Точно такие же прогнозы погоды на пятидесятые южные широты Атлантики регулярно дают метеорологи Фолклендских островов и Кергелена. Но что еще придумаешь для Грютвикена? Все-таки какая-то деятельность. Есть не только государственные служащие, но и просто служащие. И даже несколько человек рабочих. Уж очень странно выглядел бы губернатор, имеющий в подчинении лишь собственную канцелярию. Тем более губернатор, управляющий одной из заморских территорий Великой Британии!
Глядя на англичан, свою администрацию в Грютвикен прислали и норвежцы. Заниматься китобойным промыслом у берегов Южной Георгии они тоже перестали, но срок концессии, когда-то купленной у Салвесена, не истек, поэтому, стало быть, нужно присутствовать. И все должно быть солидно, по крайней мере не менее солидно, чем у соседей. Губернатор, канцелярия, портовая служба, контора китоловной станции… Да, китов теперь не добывают, но станция-то в порядке…
Нашим визитом в Грютвикене были потрясены. Каким ветром, откуда, почему? Иностранные корабли у Южной Георгии давно не бывали. Раз в полгода приходит лишь судно из Англии и один корабль в году — из Норвегии.
Английский губернатор решил, что мы зашли к ним бункероваться и, едва поднявшись на борт, начал извиняться.
— Простите, но запасы горючего у нас весьма ограничены. Мы можем снабдить вас только хорошей питьевой водой и, если у вас плохо с едой, продать небольшое количество продовольствия.
— Благодарим вас, сэр, — сказал наш капитан. — Бункером и продовольствием мы вполне обеспечены. Если позволите, нам хотелось бы немного побродить по твердой земле, мы слишком долго болтались в морях.
— О, пожалуйста! Наши горы из чистого базальта.
Поджарый, длинный, остролицый, с буровато-рыжими, густо запорошенными сединой бакенбардами, он явился на ободранное антарктическими штормами научно-промысловое судно, как на Лондонскую биржу, — с тростью, в котелке и черном тонкосуконном пальто с узким шалевым воротником из поблескивающей крашеной куницы. Этакий преуспевающий, официально торжественный британский буржуа второй четверти двадцатого века. Первое впечатление, однако, при ближайшем знакомстве быстро меняется на более приятное. У губернатора, оказывается, очень подвижное, веселое лицо, официальное выражение которому никак не идет.
Несмотря на седые, словно наклеенные, бакенбарды, оно скорее напоминает лицо озорного мальчишки. Щедро рассыпанные по скулам крупные золотистые рябинки и необыкновенно яркие, лазурной голубизны, глаза, прищуренные вроде бы в пытливом внимании и вместе с тем как бы перед хитро задуманной проказой: вот-вот натворит что-то. И нос смешной — тонкий, прямой, почти классический, но на кончике — будто нашлепка кругленькая, усеянная мелкими-мелкими золотинками.
Смеется, не заботясь о солидности, громко, заливисто, и весь в каком-то нетерпеливом, радостном возбуждении.