Страница 28 из 92
К несчастью для русского и прусского дворянства, издержки и неурядицы, связанные с освобождением крестьян, сопровождались почти сразу последовавшим за ним падением международных цен на сельхозпродукцию и долгими годами депрессии. В Пруссии бремя депрессии 1820-х гг. усиливалось еще тем, что за предыдущие десятилетия дворяне привыкли к стремительному росту цен на зерно и поместья, и, исходя из этого, строили свой образ жизни и экономическую стратегию. В период между 1797 и 1817 гг. цены на рожь в портах восточных областей более, чем удвоились. В Силезии в период 1801–1805 гг. стоимость поместий более, чем утроилась, а в Бранденбурге увеличилась почти в пять раз по сравнению с той, какой была в течение предыдущих пятидесяти лет. Спекуляция землей приняла массовый характер, поскольку дворянство могло получить у государства ссуду за проценты, которые были гораздо ниже, чем взвинчивающиеся цены на поместья. Когда цены на сельхозпродукцию резко упали, а вместе с ними прекратился и спекулятивный бум вокруг поместий, многие землевладельцы обнаружили, что заложили свою собственность за цену, существенно превышающую ее рыночную стоимость[129].
Падение цен на зерно после 1817 г. стало катастрофическим. В 1825 г. цены на хлебные злаки в германских портах составляли 28 процентов от уровня 1817 г., на внутреннем рынке они соответствовали всего 23 процентам. Но тут вмешалось правительство, наложив запрет на лишение права выкупа по закладной и оказав многим дворянам прямую финансовую помощь. Кое-кто из предприимчивых землевладельцев переключился с производства зерна на разведение овец, но для многих продажа своего поместья была единственно возможным выходом. Кроме того, наибольший удар пришелся по тем областям Померании, Западной и Восточной Пруссии, которые были ориентированы на экспорт зерна, — прежде всего потому, что в 1820-х годах Хлебные законы[130] закрыли перед ними прибыльный английский рынок. Согласно Вильгельму Абелю, цены на пшеницу в портах Германии составляли 28 процентов от уровня английских в 1825 г., и даже если к этому прибавить расходы на транспортировку и доставку в Англию, все равно германская пшеница была на 56,6 процентов дешевле английской. Хотя английские фермеры также громко сетовали на депрессию 1820-х годов и с тоской вспоминали на редкость благоприятные годы войны, их положение было куда легче, чем у прусских землевладельцев. То же можно сказать и о русских помещиках, которые в этот период значительно меньше были вовлечены в международную торговлю зерном, чем прусские[131].
Однако, когда в 1870-х годах сельское хозяйство охватила Великая депрессия конца девятнадцатого века, она отразилась на землевладельцах всей Европы, поскольку к этому времени щупальца рынка проникли во все ее уголки. Основной причиной падения цен на сельхозпродукцию был выход Европы на мировой рынок. Перед сельским хозяйством уже открылись обширные территории Нового света. Производство зерна получило бурное развитие в Северной Америке, животноводство — в Южной Америке, а овцеводство — в Австралии. Стоимость продукции, произведенной на колониальных целинных землях была ниже, чем в Европе. Транспортные расходы стремительно падали; судя по обычно приводимым цифрам, с конца 1860-х до начала 1890-х годов стоимость морских перевозок пшеницы из Чикаго в Ливерпуль снизилась на 75 процентов. Тем временем, появление судов-рефрижераторов позволило транспортировать мясо на большие расстояния[132].
Депрессия отразилась на всем сельском хозяйстве Европы, но наибольший удар пришелся на крупные поместья, главным образом, по трем причинам. Во-первых, сельское хозяйство в дворянских поместьях было преимущественно ориентировано на производство зерна, а во-время депрессии больше всего пострадало именно зерновое земледелие. Между 1808 и 1866 гг. процент выращивания зерновых культур в Англии и Уэльсе поднялся с 40 до 58 процентов. Огромные хлебные поля в южных российских степях в эти десятилетия пустовали. В северо-восточных провинциях Пруссии, на родине дворянского земледелия, в девятнадцатом веке также наблюдалось усиленное расширение производства зерна за счет освоения прежде не возделываемых земель. Когда же в 1870-х годах в Европу стало поступать американское зерно, для мелкопоместного хозяйства это превратилось в сущее бедствие. В 1850-х годах среднегодовой экспорт зерна США в Европу составлял 5 миллионов бушелей. К 1875–1879 гг. он достиг 107 миллионов. Цены падали до тех пор, пока не были установлены тарифы: в 1894 г. минимальные цены на английскую пшеницу соответствовали всего третьей части от уровня 1867–1868 г. В Пруссии цена на пшеницу при наименьшем уровне (1901–1905 гг.) была на 20 процентов ниже, чем в 1871–1875 гг., а цены на рожь упали на 25 процентов. По сравнению с застоем в 1820-х годах, сельскохозяйственная депрессия конца века сказалась на Англии и Пруссии противоположным образом, в основном, потому что на Этот раз прусские фермеры оказались защищенными, а Англичанам пришлось испытать на себе всю тяжесть международной конкуренции[133].
Второй главной проблемой, с которой столкнулось дворянское земледелие, было повышение стоимости рабочей силы. В России тариф ежедневной заработной платы сельских работников вырос на 40 процентов между 1882–1891 гг. и 1911–1914 гг., правда, региональные различия были тут весьма велики. То же самое происходило в Германии. Так, например, королевство Саксония, где оплата сельскохозяйственного труда между 1896 и 1911 гг. повысилась на 50 процентов, переманило к себе из восточных поместий многих работников, что вызвало гнев юнкеров. Однако быстрое увеличение оплаты труда было характерно даже для восточной части Пруссии: как и в Англии, этому преимущественно способствовали железные дороги, облегчившие доступ к городам, а также вызванная дефицитом рабочей силы конкуренция с промышленностью. В первой половине девятнадцатого века на сельском юге Англии, как и в восточной Пруссии, отмечался быстрый рост населения, изрядный излишек рабочей силы и весьма низкая заработная плата. В северной Англии, где как и в западной Германии, была сильно развита промышленность, приходилось гораздо щедрее оплачивать труд сельскохозяйственных рабочих. Однако в последней четверти девятнадцатого века из сельской южной Англии, да и из восточной Пруссии начался отток рабочей силы. Даже там (как, например, в Пруссии), где политические и законодательные репрессии не позволяли рабочим объединяться в союзы, перемена рыночных условий порождала у рабочих чувства большей собственной значимости и востребованности. Даже крайне консервативные протестантские священники в Восточной Пруссии приветствовали тот факт, что баланс сил изменился в сторону лучшего отношения к труду, и не только в материальном аспекте, но также в части уважения к достоинству работников. Символично, что юнкера оставили привычку обращаться к своим рабочим с бесцеремонным и презрительным «du» («ты»)[134].
По сравнению с крестьянским семейным фермерством помещичий управленческий аппарат был чрезмерно велик и лишен гибкости. При низкой цене на зерно землевладельцы были вынуждены по-прежнему выплачивать ту же заработную плату, тогда как крестьяне могли работать усерднее, сократить расходы и даже ограничиться самыми необходимыми средствами существования. Однако в дворянском сельском хозяйстве главнейшим источником расходов был, по-видимому, сам аристократ. Слова, брошенные Ллойд-Джорджем в 191 Поду, что герцог стоит больше линкора, имели под собой основание. Немногие крупные аристократы имели возможность — а иногда и желание — финансировать сельское хозяйство за счет других доходов, но большинство брали от земли гораздо больше, чем ей давали. Приличествующий джентльмену образ жизни, тем паче славу земельного магната, непросто было поддерживать за счет доходов от промышленности, которые стремительно шли на убыль, не говоря уже о сравнительно падающих доходах от других источников. Правда, ввиду депрессии аристократический стиль жизни можно было ограничить. Роберта Маннинг описывает, как в 1890-х годах младшее поколение русской знати решило сохранить и развить свое достояние, ведя скромный образ жизни, вкладывая доходы обратно в сельское хозяйство. В Англии во время депрессии сокращались расходы, а в некоторых случаях даже сдавали внаем на большую часть года поместные особняки. Но ни один аристократ не мог уменьшить свои траты до уровня крестьянина, не отказавшись от всех притязаний на положение и уважение в обществе, не говоря уже о том, что ему пришлось бы стать свидетелем того, как его собственность рушится в пух и прах. Прежде крестьянина он вынуждаем был распродать свое имущество и искать счастья в городе[135].
129
Schissler H. Preussische agrargesellschaft… Op. cit. S. 60; Berdahl R. The Politics of the Prussian Nobility. Op. cit. S. 81, 266–267.
130
Имеются в виду ряд принятых Англией законов, которые с помощью высоких пошлин регулировали ввоз и вывоз зерна и др. сельхозпродуктов.
131
Abel W. agrarkrisen und agrarkon juktor… Op. cit. S. 210–225; BerdahlR. Politics… Op. cit. P. 264–286 — ценный краткий обзор о трудностях англичан в период депрессии и модернизации сельского хозяйства в 1820-х годах. Согласно В. Дбелю, в 1801–1805 гг. Днглия получала 50 процентов импортируемой пшеницы из портов Пруссии и Германии, 19 процентов — из Ирландии, 11 процентов — из Нидерландов и Северной америки и только 6 процентов из России (agrarkrisen, S. 196). В 1820-х годах цены на английскую пшеницу в среднем составляли две трети от уровня 1801–1805 гг. См. также: Thompson F. V. L. English Landed Society… Op. cit. C. 232.
132
Jones E. The Changing Basis of English agricultural Prosperity 1853–1873 // Perry P. J. (ed.) British agriculture 1875–1914. London, 1973. P. xiv.
133
Abel W. agrarkrisen und agrarkojuktor… Op. cit. S. 254–260; Franz G. Landwirtschaft 1800–1850. Op. cit. S. 305–310; Rolfes M. Landwirtschaft 1850–1914. Op. cit. S. 500–502.
134
Pavlovsky G. agricultural Russia on the Eve of the Revolution. London, 1930. P. 206; Rolfes M. Landwirtschaft 1850–1914. Op. cit. S. 508–509; Saul K. Um die Konservative Struktur OsteJbiens: agrarische Interessen, Staatsverwaltung und landliche 'arbeiternot'. Zur konservativen Landarbeiterpolitik in Preussen-Deutschland 1889–1914 // Stegma
135
Thompson F. M. L. English Landed Society… Op. cit. P. 314; Ma