Седая весна

Но люди не совсем были правы. У Сереги была привязанность в доме — громадный облезлый пес Султан. Его дрожащим комком вытащил из глубокой холодной лужи в начале весны. И, принеся домой, выкормил, выходил, навсегда оставил у себя.

Пес любил и признавал только своего хозяина. Он не прислушивался к мненью улицы. А на баб, появлявшихся с Сергеем, вовсе не обращал внимания. Знал, что у всего живого есть своя радость в жизни. И пес время от времени выскакивал со двора в поисках подруги. Случалось, не возвращался домой до самого утра, и хозяин никогда не ругал, не бил его за это. Понимающе оставлял возле конуры жратву.

Султан охранял двор и дом. Хозяин в его защите не нуждался. У него не было ни друзей, ни врагов, от каких стоило бы беречь Серегу. А женщины… С ними человек справлялся сам.

Собаку не интересовало — плохие они или хорошие. Ни одна из них никогда о нем не вспомнила, не вынесла даже корки хлеба.

Их запахи, голоса и внешность пес не запоминал. Да и к чему? У Сергея их было гораздо больше, чем сучек у Султана. Они появлялись с хозяином под вечер, а утром уходили, чаще — насовсем…

Конечно, дому нужна была хозяйка. Ведь вот снаружи, изнутри зарос грязью и паутиной. В углах многолетняя сырость, плесень завелась. Крыльцо, и то проваливается. Всюду щели, дыры, а Серегу не заботит. Он жил как все закоренелые холостяки. Никогда не стирал, не готовил, не убирал. Он менял носки и трусы, когда от них оставались одни резинки. Простыни, пока переставали отличаться от тряпки у порога. На столе никогда не имелось клеенки. А вместо стульев — чурбаки и ящики.

Зато бутылок гора топорщилась в углу. Всяких. И помойное ведро, из какого еще год назад вываливались окурки и селедочные потроха.

Здесь никогда не было полотенец, чистых ложек, свежей воды. Забыла о своем предназначении печь. Лишь окривелая железная койка, охромевшая на все ноги, еще служила хозяину верой и правдой.

Серегу мало заботили эти мелочи. Его вполне устраивало все. Но однажды… Вот ведь смех… Возвращался, как всегда, с работы затемно, через парк. Увидел на скамейке бабу. Та под дождем мокла. Без зонта и плаща. Враз сообразил — идти ей некуда и никого не ждет. Даже в лицо не глянул, позвал с собой. Та мигом согласилась. Встала, молча пошла следом. Бывало, и раньше он приводил баб отсюда. Случалось, отказывались, другие соглашались. Его не огорчало ни то и ни другое. Пришедшие утром уходили. Серега зачастую не знал их имен и уже вечером не вспомнил бы лицо. Они не интересовались его именем и жизнью. Ни одна не попросила повторную, встречу. Мужик не мог предложить ничего, кроме стакана самогонки, куска хлеба и половины луковицы. Потом вел захмелевшую бабу на кровать. Та утром ничего не помнила. Пошарив по пустым карманам, считала, что спала с импотентом, с каким не было смысла встречаться вновь.

Эта отказалась от выпивки. У Сергея даже челюсть отвисла от удивления.

«А о чем с нею трезвой говорить?» — подумал невольно. И впервые глянул в лицо женщине:

— Может, все же выпьешь, согреешься? — предложил неуверенно.

— Нет, — ответила глухо. И добавила: — Без того горько.

Серега попытался приобнять, утешить. Но женщина стряхнула его руку с плеча, сидела, отвернувшись к окну. Нет, она не плакала, но ее трясло так, что Серега не решился больше приставать к ней. Понял, не пришло время, не до мужиков ей. Что-то непоправимое стряслось в жизни, такое хмелем не зальешь.

— Может, чаю хочешь? — спросил, теряясь, ругая самого себя, что из всех баб в парке зацепил эту.

— Чай? Хорошо бы! — кивнула поспешно.

Серега поставил на плиту кружку с водой. Он

давно забыл, когда в последний раз готовил чай. И теперь мучительно вспоминал, где у него заварка, сахар? Да и имеются ли они вообще?

Женщина поняла, что ждать ей придется долго.

И спросила тихо:

— Один живешь?

— Не совсем. Собаку имею! — попытался отшутиться.

— Давно сиротствуешь?

— Всю жизнь! Сколько себя помню! — уже без смеха ответил хозяин.

— Оно и видно. Давай помогу в доме прибрать. Может, хоть за это на ночь оставишь…

— Тебе некуда идти? Но и я не смогу оставить дольше утра, — сказал, как выстрелил.

— И на том спасибо. Все ж не на улице, — услышал в ответ.

— Тебя выгнали?

— Сама ушла. Мужа застала со Стешкой.

— Выгнала б! Надавала б в бока!

— Кому? Она моя сестра, кровная! А и его не посмела. Сердцу не прикажешь. Выходит, мне не место там. Лишней стала.

— Сколько прожила с мужем?

— Пять лет. Все детей хотел. Да не получилось.

— Сколько ж самой? — подошел Сергей поближе.

— Двадцать пять…

Мужик ахнул. На вид она выглядела много старше.

— Каждый день бил хуже собаки. Никакой жизни не видела. Давно б ушла, да некуда было. Хотела руки на себя наложить. Врачи помешали, откачали, как назло.

— Ох и дура! Свет клином ни на одном мужике не сошелся! Оглядеться надо, бабонька! — выпятил грудь Сергей.

— И кого увижу? Тебя? До утра потерпишь меня в этом углу. А дальше как? И другие не лучше, — отмахнулась устало.

— Что ж у тебя никого больше нет? Ни подруг, ни знакомых, ни родителей?

— Кроме Стешки никого. Мы с ней детдомовские. Где родители и кто они — ничего не знаем. Оно и лучше. Зато ругать некого, что на свет пустили.

— А ты работала? — перебил Сергей.

— Конечно. На овощной базе — рабочей. Зато Стешку на швею выучила. Не чертоломит, как я.

— Она ж мужика у тебя отбила!

— Ну и черт с ним! Хорошо, хоть не на сторону сбежал, в семье остался. Вот только б не колотил Стешку, как меня. Она слабая, не выдержит.

— Ох и глупая! Нашла кого жалеть, сучку!

— Она — единственная родная кровинка! Как мне не думать о ней? Боюсь, тяжко ей придется теперь, а и оставаться с ними не могла.

— Ладно! Живи здесь, покуда лучшее приглядишь. Но ко мне не прикипайся. Я вольный. Ничьей глотки не потерплю. Коли начнешь хвост распускать, тут же вышвырну пинком. Поняла? — кинул бабе в угол замызганное одеяло, сам, раздосадованный, завалился на кровать, ругая себя последними словами: «Ведь вот приютил, а спать одному приходится. Она — несчастная! Не курит и не пьет. Мужиков не признает. На кой черт позвал к себе именно ее? Вот не повезло. Баба в доме, а ночь впустую! Кому признайся — высмеют иль не поверят! Ну да хрен с ней, может, завтра уйдет насовсем. Коли нет, найду повод, как избавиться», — решил Серега и уснул.

Утром он не сразу вспомнил о бабе. Та спала, свернувшись в клубок возле печки.

«Разбудить? А куда ей деваться? Пусть спит. Пока вернусь, ее уже не будет. И забудем друг друга, хотя вспомнить нечего», — шагнул Серега через порог.

 Вернулся он поздно. И действительно напрочь забыл о женщине, какую приютил в доме. Он шагнул во двор привычно и только тут увидел свет в окнах. Удивился, заторопился в дом,

Женщина, успев прибрать в доме, затопила печь, варила картошку, кипятила чайник. На столе в чистых мисках нарезанные огурцы, помидоры, хлеб. Сереге даже не поверилось:

— Ты еще здесь? — чуть не выронил бутылку пива.

— Радуйся, хозяин. Я все ж пол вымыла. А ты, коль не меня, хоть свой дом уважь, — указала на грязные ботинки. Серега сконфузился, вышел в коридор, вернулся босиком, не хотел показываться в рваных носках.

— Давно вернулась? — спросил бабу.

— После работы враз. Ты ж разрешил пожить, — напомнила тихо.

Мужик лишь головой качал. Сегодня он не встретил по пути подходящую бабенку, потому вернулся один. А если б нашел? Как объяснил бы ей проживание этой?

— Садись к столу. Давай поужинаем, — услышал негромкое.

— Как хоть зовут тебя? — спросил бабу.

— Люба…

— Вот это да! Сама любовь ко мне пожаловала, а я ни сном, ни духом, — присел к столу. — Ну, только врубись! Ни на какую похлебку и постирушку не променяю свою волю! Навек, до самого погоста, в холостяках застрял. И ежели вздумала меня схомутать, ни хрена у тебя не выйдет! Так и заруби у себя где хочешь. Поняла? — глянул на бабу искоса.