Последняя охота

— Добавляй, если повезет. Тебя в последний раз фраера самого чуть не размазали, с говном в асфальт втоптали. Лягавые еле отодрали от дороги. Накрылся б твой заначник, если б мусора не сдали тебя в штопку костоправам. Говорили, знатно подлатали. Ну и вопил ты там! Клистоправы еле выдерживали, глохли. Сам еле проперделся! Куда этого сманиваешь? Он и вовсе дохляк. Ему в зубы вмажут — враз откинется с концами. Влас к мордобою непривычный. Тут особая закалка требуется, а главное — умение самому отмахнуться от целой своры. У него нашей сноровки нет. С детства его не тыздили, а и родителю было недосуг, хотя, может, и не умел.

Влас вспомнил, как отец вышвырнул его на площадку, невесело усмехнулся, подумав про себя: «Один раз за всю жизнь вломил, но как? Все оборвал, навсегда».

— А что родители? Мне папаня всякий день вкидывал, грозился мозги на место поставить. Если б они имелись, не оказался б здесь, — грустно заметил один из фартовых.

— Если б тех мозгов не имелось, не возился б с тобой почти полгода лягавый следчий, говорят, здорово ты его вымотал! — ввернул лысый близорукий зэк, считавшийся в бараке старожилом.

— Выйду на волю, размажу того Смирнова, как клопа на стене. Если б не он, не доказали б компру. Но этот мусоряга докопался. Вывернул, достал, доказал! Ну, погоди, вошь сушеная! Припутаю, как маму родную, со всеми потрохами! Взвоешь у меня! Дай только на волю выскочить! — заходился в ярости зэк.

Власу вспомнился Михаил Смирнов. Впервые увидев его и кабинете, даже удивился, кого все это время боялись крутые. У следователя был глухой тихий голос. Он ни на кого не кричал, не грозил, ни к кому не подскакивал с кулаками. Вот только упрямый подбородок и глаза сверлящие, пронизывающие, колючие выдавали в нем человека напористого, дотошного и въедливого. Поневоле Влас сжался под его взглядом — холодным, буравящим.

— Говорите, что воспринимали за игру ограбление банка? Не верили до самого конца? Хорошенькая игра! За нее вашего отца не только выкинули с работы, его чуть не сделали вашим сообщником! Навсегда опозорили, лишили возможности занимать приличную должность и место в обществе! То же самое и с матерью случилось. Да ч на их месте своими руками разделался бы с таким сыном! Вас больше года искал уголовный розыск, а вы играли, гуляли по всем городам, развлекались. Жили слишком легко, привыкли все получать без труда. И не притворяйтесь, вроде вы не понимали, на что согласились! Цена вашей глупости — опозоренное имя семьи, искалеченное будущее. Такие никогда не становятся на ноги вновь, не возвращаются к нормальной жизни.

Влас смотрел на следователя с ненавистью. А тот едва заметно усмехался:

— Хотели вернуться в свой город? Кто ж помешал?

— Я не один был. Стыдно стало бросать друзей.

— Это кого назвали друзьями? С чего считаете друзьями? Они о вас отзываются иначе: никто не признал даже приятелем, а вот обузой, глупцом и слабаком называют. Впрочем, в том убедитесь сами на очных ставках, — говорил Смирнов.

И убедился Влас. Обидно стало. Вот тогда он рассказал следователю все. Но и это не спасло от суда и срока. Правда, подельщикам суд определил наказание построже: по пятнадцать лет в зоне особого режима.

Влас долго думал ночами, как сократить срок заключения. И когда прошло четыре года, написал прошение о помиловании. В нем он ссылался на молодость, глупую и доверчивую, обещал не повторить случившегося. Так подсказали ему зэки барака: «Лей мокроту в ксиву, авось сработает! Ты ж первый раз судим. Может, клюнет удача?»

И повезло! Влас своим ушам не поверил, но его уже поздравляли.

— Секи, хмырь! Сама фортуна тебе улыбается. И за что? Почему везет таким? Слышь, Влас? Передай письмишко корефану. Лады? Он и тебе может сгодиться! — просил гнилозубый Петька. Он всю ночь писал письмо своему кенту на волю.

Влас вынес его, сунув в носок, чтобы охрана не нашла.

Он решил вернуться домой, хотя за все годы не получил от родителей ни единой посылки, ни одного письма.

Может, он изменил бы свое решение, но ему больше некуда было возвращаться. К тому же Влас верил, что в своей семье его, конечно, ждут. Ведь его там всегда любили. Что ж до прошлого, он достаточно выстрадал и был жестоко наказан за свою ошибку. «Да и кто о ней вспомнит? Главное, мы снова будем вместе, и никто нас больше не разлучит», — думал, поднимаясь по лестнице.

Все та же знакомая дверь, полосатый половик… Сколько раз во снах он приходил сюда, но что-то всегда мешало позвонить и войти. Зато теперь это не сон. Влас нажимает кнопку звонка, слышит торопливые шаги. Вот кто-то разглядывает его в глазок.

— Мам! Открой! Это я вернулся! — срывается голос, дрожит подбородок.

На очертенных холодах выдержал и выжил, выстоял без слез и жалоб, а тут колени дрожат, подкашиваются ноги. С чего бы так? Пытается сдержать себя, заслышав, как изнутри ключом торопливо открывают двери.

— Вернулся! — онемел Влас, увидев изменившуюся до неузнаваемости мать.

Седая, совсем старая, она смотрела на сына, вытирая слезы, катившиеся по щекам.

— А где отец? — спросил, оглядевшись.

— Умер он. Два года назад. Не выдержало сердце… Да оно и неудивительно. Сама едва выкарабкалась из больницы, а зачем выжила и не знаю. Уж лучше было б заодно…

— Прости ты меня, мам! — шагнул к ней.

Хотел обнять, но она отстранила его руки. Строго посмотрела в лицо:

— Совсем стариком стал. Вон как весь сморщился, износился, а ведь жил что сыр в масле. Все испортил и испоганил. Ничего уж не вернуть.

— Мам, я все исправлю.

— Да где уж тебе? — Отошла на кухню, не поверив в услышанное.

Влас понял, мать не простила ему ничего. Встретила холодно, без радости и надежды. Ему показалось, что она и не ждала его.

— Расскажи, как ты живешь? — спросил мать.

— Да что интересного? Со школы я ушла еще до суда, потом болезнь, инвалидность. Получаю пенсию. Копеечную. Видно, за то, что не сумела вырастить тебя человеком. Слишком баловала, передоверила самому себе. Вот и получила. Коли своего упустила, чужие тем более своих не доверят. Сейчас я получаю меньше уборщицы и не знаю, как жить станем.

— Не пропадем. Я на работу устроюсь.

— Да куда возьмут тебя? Ведь ничего не умеешь, а тюремное образование не для воли. — Поставила жидкий чай, достала пару сосисок. — Ешь вот, что имею. Другого ничего нет.

Влас к вечеру вспомнил о письме, какое его просили передать. Да и поднадоели ему упреки матери, жалобы на жизнь, откровенное пренебрежение к нему. Когда он, отыскав письмо, собрался выйти, мать, строго оглядев, сказала:

— Смотри помни, откуда вернулся. Не опозорься еще раз…

— Мам, остановись! Поимей жалость, вконец запилила. Пощади! Я не меньше тебя пережил и давно выскочил из пацанов! — поторопился закрыть за собой двери.

Письмо он передал лично в руки пышнотелому улыбчивому мужику, какой тут же позвал Власа в дом и, накрыв на стол, угощал как давнего знакомого, расспрашивал о кентах, о зоне. Потом спросил словно невзначай:

— Ты устроился где-нибудь?

— Собираюсь завтра что-нибудь найти.

— А куда лыжи востришь? Имеешь на примете клевое дельце?

— Откуда? Мне не до выбора! Пойду, где возьмут. Лишь бы башляли!

— Ох и тяжко тебе будет. Нынче у фраеров полный облом. За работу не платят. Да и где теперь клевое место сыщешь? Вышибалой в бардаке иль в личной охране у какого-нибудь козла? Так и там не обломится. Не уважают судимых, недавних зэков. Не берут таких. Даже на самую поганую работу не примут. Желающих полно стало. Врубился?

— Да я без претензий, — не поверил Влас.

— Теперь всем не до выбора. Недавние интеллигенты в лоточники да в челноки смылись. Там сытнее, а тебе и вовсе не обломится ни хрена. Давай к нам. Так и быть, возьмем в угонщики, если не разучился с колесами кентоваться, — улыбнулся весело.

Сашка, так представился новый знакомый, не торопил Власа с решением, не говорил о своих условиях. Сделав предложение, ни на чем не настаивал. Добавил лишь между прочим, что нынче с ним «пашут» не только бывшие зэки, но даже менты и гаишники. Никто не в обиде, «хавать все хотят», вот и крутятся кто как может. На зарплату не только прожить, сдохнуть страшно, хоронить не на что будет.