Помилованные бедой

Но баба она и есть баба. Вернулась Шурка в город и рассказала о золоте мужу. У того глаза загорелись. И хотя всю жизнь в нищете прожил, царский рубль, в глаза не видя, от медного пятака не отличил бы, жадность взыграла тут же.

Куда там ждать ребенка? У него и сон, и аппетит пропали. Одна мысль свербила мозги — как забрать у тещи золото? Знал, сама не отдаст, выпросить не получится, а вот отнять… Но как? Теща с вечера закрывает ставни, а двери на запоры. К ней в дом потемну не войдешь. Не откроет, хоть головой колотись. Но надо забрать золотишко.

«Тряхну старую и смоюсь к братану в Мурманск. Оттуда на пароходе куда хошь! Зачем мне в женах деревенская телка? Да с этими деньгами такую отхвачу, целую королевну!» Начал узнавать исподволь цену золоту на черном рынке. С каждым днем глаза Гришки становились круглее от полученной информации.

— Червонное? Царское? Очень дорого!

— Сколько монет?

— Да ты князь!

— Покажи! — проталкивались к Гришке деляги со всех сторон. Угощали, обшаривали глазами старую одежонку.

— Что? Не спешишь загнать?

— Прицениваешься? Ну и барбос! Ты у меня уже на два золотых выпил и пожрал. Когда рассчитываться будешь? — брали за душу мужики.

Цыгане погнались за Гришкой с кнутами, еле сбежал от них. За неделю весь город знал о Гришке и золоте. Его узнавали всюду. Одни здоровались, другие грозили. Пообещал он несколько монет на зубы строителям, с которыми работал. Денег под эти монеты набрал. И когда его взяли за горло, указал на Шурку, мол, у нее возьмите. Вот и взяли бабу в оборот — отдай золото, иначе обоим головы оторвем. Санька мигом вспомнила свою оплошку и сказала, что решила проверить мужа, что на самом деле никакого золота в помине нет. Ох и набросились люди на Гришку. Все, что год назад ел, из него вытрясли. Колотили так, что Шурка вступилась. Вот тогда и ей досталось. Били скопом, там, где доставали. За мужа-афериста, за брехню. Гришку в ярости кто-то забросил в бетономешалку. Оттуда его достали по кускам. Вот тут-то и поехала Шуркина крыша. Она визжала, орала до пены изо рта, бросалась с кулаками на людей и бетономешалку. Только тогда строители поняли, что случилось с бабой, и отступили от нее. Вскоре Саньку доставили в больницу. Здесь она пролежала целый год. Уколы и лекарства быстро погасили вскипевшую ярость. Женщина старалась не вспоминать Гришку. Поняла и свою оплошку, стала молчаливой, скрытной. Ушла со стройки навсегда. Из больницы бабу отпускали иногда, а потом снова забирали на профилактическое лечение, чтоб, не приведись, не повторился приступ эпилепсии.

Шурка рассказала матери обо всем. Та перепрятала монеты в подвал, а дочка уже не смотрела ни на парней, ни на мужиков. Лишь старая мать, дождавшись, когда дочь уснет покрепче, все молилась о ее корявой судьбе, все просила помочь и защитить.

Бронников понимал женщин своего корпуса. Все они появились здесь по болезни. А последнее почти всегда было связано с мужчинами.

Юрий Гаврилович знал ситуацию и в мужском корпусе. И тоже сочувствовал людям. Они стали несчастными в большинстве случаев из-за женщин…

Бронников, услышав стук в дверь, тут же увидел Таисию Тимофеевну.

— Сегодня я подежурю ночь. У Лидии Михайловны заболела мать. Пусть девочка побудет дома. Вы не возражаете?

— Конечно, можно! Лишь бы больница не осталась без врача.

— Разумеется! Хотя эта неделя выдалась очень сложной, все валятся с ног, но пост не пустует.

Таисия Тимофеевна присела, давно они с Бронниковым не говорили по душам.

— Помнишь, Таисия, как мы раньше жили? — начал Юрий Гаврилович. — Теперь у меня в мужском корпусе работают двое нынешних выпускников — совсем мальчишки, а даже друг к другу в ординаторской обращаются на вы. Все годы вместе. А так и остались чужими. Чувствую, тяжко с ними придется.

— Юр, мы консерваторы, они себя называют продвинутыми.

— Так копируют Запад слепо. Своего багажа и стержня нет, берут пример черт знает с кого! Пришли вчера на работу в шортах. Ну пусть бы дома носили. Я их с больными перепутал.

Представляешь, на футболках скелеты во всю грудь. Психи наши заикаться стали. Полезли под койки! А на шортах какое безобразие — голые бабы во всю задницу! Сделал им замечание, попросил одеваться приличнее, они в ответ: «Как получаем, так и одеваемся. В нашем заведении только эта одежда подходит».

— Не трогай ты их. Повзрослеют, остепенятся.

— Не верю. Никакой серьезности.

— Юр, ты становишься брюзгой. С чего так?

— Тайса! Вспомни наше начало. По струнке ходили. Надо — мыли больных сами. А эти горшок из-под больного мало в перчатках, еще и через салфетку берут. Жвачки изо рта не вытаскивают. Представляешь, на работе!

— Тебе те жвачки помешали?

— Ну, знаешь! Может, завтра семечки принесут?

— Вот этого не жди! Немодно! Юра, пойми, они молодые! Посмотри на наших врачей и медсестер! Тоже юбки подстреленные. Кофт и в помине нет. Рыбацкая сеть на бретельках. Садится на диван, не то что шейку матки, печень видно. Но делать замечание бессмысленно. Только на грубость нарвешься. Потому не вижу, не обращаю внимания. И тебе советую. Пойми, между нами возрастная пропасть. Мы для них — дряхлые, пещерные старики! — вздохнула Таисия Тимофеевна с грустью.

— Ну уж черта с два — дряхлые старики! Знаешь, как мы с женой своим нос утерли? До сих пор ахают.

— Что ж случилось?

— Ну, мой младший засранец институт закончил. Конечно, дочка со старшим сыном примчались поздравить. Ну, обмыли мы диплом, одним дураком в конструкторах больше стало, и сидим с женой за столом, смотрим, как наши дети веселятся. Включили музыкальный центр, все колонки в полной готовности, квартира, как эпилептик в припадке, вся задрожала. Посуда, книги в шкафу ходором. А наши трое придурков руками машут, подпрыгивают ровно макаки. Я думал, это разминка. На танец вовсе не похоже! Ну, мы с Томой своей ждем, когда нам обещанный класс покажут. Час ждем, не видим. Прыгают, но не танцуют. Надоела нам обезьянья зарядка. Переморгнулись мы с Томкой, решили им наши танцы показать. Принесли свой бобинник да как включили твист «Валентина», аж соседи прибежали и тоже в пляс пустились. Этот твист… Да ты ж его помнишь, Тайка! Он мертвого из гроба поднимет и на ушах танцевать заставит!

— Помню, Юрик! Как не помнить?

— Так вот мы его пять раз без передыху крутанули! Не то со спины, отовсюду пар повалил у моей молодежи. А мы рок-н-ролл завели! Да самый крутой — «Рок вокруг часов». И как дали жару! Моя Томка девочкой над моей головой летала и меж ног птицей выскакивала. Уж я ее покрутил в руках, тряхнул стариной. Да и соседи поддали жару, такие же, как мы, только учителя. Аж до потолка подбрасывали мы своих девчонок. Ну как в молодости!

— Юр! Иль забыл? Да я с тобой сколько раз рок отрывала. Помнишь, комсорг грозил нам не допустить к защите, называл аморальными, вульгарными. А мы прожили жизнь, в общем, нормальными людьми, спокойно людям в глаза смотрим, никто не говорит нам плохих слов ни в глаза, ни в спину.

— А за что? — удивился Бронников.

— Кстати, куда делся тот комсорг?

— Хрен его знает. Но сколько бывал на совещаниях, симпозиумах, не только не видел, но и не слышал о нем. Будто выпал из обоймы. Ну, добром его никто не вспоминал.

— По-моему, он был стукачом.

— Все возможно.

— Знаешь, а я тоже берегу пленки на бобинах с нашими студенческими песнями. Они и сегодня мне нужны, — тихо созналась Таисия Тимофеевна.

— Заводишь хоть изредка?

— Еще бы! Иногда даже подергаюсь, когда дома никого нет.

— Стыдишься?

— Пары нет… Сам знаешь, — опустила голову.

— Бедная наша девочка! — Бронников вспомнил яростный пожар в лесу, на тушение которого послали всех студентов. Не хватало лопат и топоров. Машины не успевали подвозить воду. Несносная жара сушила и слепила. Из леса выскакивало и выползало горящее полуживое зверье. Сколько его погибло, точно не знал никто. Да и до него ли было? Горело само небо над головами, вспыхивала под ногами земля. Смотреть, дышать больно. Многие теряли сознание и падали в огонь.