Пасынки фортуны

— Послушай, Аслан, но ведь воры не дадут из своего барыша долю тому, кто не был в деле? Почему же они считают, что тут их даром должны кормить? — возмутился Воронцов.

— Вы не совсем правы… «Малин» не знаете. И законов воровских — тоже. Потому свое отношение и понятие с воровскими не путайте. Разные они. Нигде не совпадают.

— Объясни, пожалуйста.

— Все просто. В «малине» любого вора поддержат. Был он в деле иль нет

— неважно. Нужно — помогут, не спрашивая. На то, между прочим, общак у блатных есть. Он каждому нуждающемуся кенту служит. И не только из своей «малины», а и чужому вору. Сегодня в деле не был — завтра пойдет. Вор вора в беде не оставит. Я имею в виду материально. Другое не трогаю. Так что сами понимаете… Ведь когда кент выходит на свободу и возвращается к своим, его сразу на дело не посылают. А кормят, одевают, поят. Отдых дают, навроде отпуска. Ведь пострадал… Да и за отсидку позабыл кое-что. Потому его легонько снова приучают. Чтоб не загремел опять по нечаянности в казенный ваш дом. Нет! Гражданин начальник, законы «малин» хорошие, — улыбался Дядя. — И вор их не променяет на вашу похлебку. Предпочтет на сухом хлебе без работы сидеть, в штрафной изолятор попасть. Лишь бы остаться в законе.

— Но ведь вор потом отрабатывает, так сказать? — не потерял самообладания Воронцов.

— Конечно. Старается в меру сил.

— Ну вот видишь? Значит, ваши законы — это пряник и кнут?

— Не всем удается отработать. Случаются и убытки. Не все после отсидки могут воровать. А «малина» их не забывает все же. Кормит. Поддерживает, — продолжал Дядя, хитро прищурясь.

— Но здесь не «малина», черт побери! Почему ж они и тут умудряются жить за счет других? Отнимая у них все! И те молчат. Ни слова!

— Любая шестерка и сявка гордиться должны, что в трудную минуту помогли вору в законе. Хоть куском хлеба! Сам отдал иль отняли — неважно! Выйдет на свободу — добро зачтется. Мы ж их кормили в свое время. На

воле. Тут пусть они стараются. За себя и за нас! Вдвойне. Так что справедливо все!

— И не стыдно вам слабых обирать?

— Не стоит, начальник! Стыдить — пустое дело!

Я — вор. А у каждого о жизни свои представления, — отвернулся Аслан.

— Тебя ж не «малина» на ноги поставила! А мы! Понимаешь? А ты, как волк, опять в лес! — побагровел Воронцов.

— Не в «малине» мне ноги изувечило! А на войне! Вы и обязаны были! Из-за ног своих я к кентам попал. Они мною не побрезговали. И не попрекали. Ни ногами, ни чем другим!

— Верно, взяли они тебя! Как и других… Кто мозги растерял. Не помня где. Взяли! Вот отбудешь срок — стариком вернешься. Отвалит тебе общак на содержание. А кенты только и будут думать об одном: как от тебя, дармоеда, избавиться. Разве не так? Ведь они на дело ходят. А общак тебе помогает. Кому выгодно? Отделаются от тебя и все! Им ты будешь не нужен! Стар стал. Кто еще о тебе побеспокоится? Сыновья? Ты их не растил и не воспитывал! Как век свой доживать будешь?

— Это мое дело, — нахмурился Аслан.

— Твое, не спорю. Твою жизнь за тебя никто не проживет. Но об одном ты должен знать: время «малин» проходит. Осколки ваших шаек остались. Их вылавливают. К концу твоего срока ни одного кента не останется. А ты на них ставку держишь. На пустое место! Иль ослеп?

— Пока вы их выловите, мы вернемся, — усмехнулся Дядя.

— Какими? Старье! Да и то не сами по себе жить будете. На местах вас заставят работать!

— Пусть они сначала найдут меня, — огрызнулся Аслан.

— Сам придешь! И не раз. Ишь, рыцарь ночи! Заугольный вояка! Хоть бы постыдился называть себя фронтовиком!

— Я?! Стыдиться?! А чего? Я воевал на передовой! И, как некоторые, не прятался за колючие проволоки! В открытую шел. За это документы есть! Хотел работать. Как все. Да не смог. Выгнали. Им здоровые нужны, уцелевшие. А таких с войны не было! Разве только вот, как вы! — взъярился Аслан.

— Замолчи! — прикрикнул Воронцов. И, сделав пару затяжек, заговорил спокойнее: — Лишь на год меньше твоего я воевал. Мальчишкой пошел на фронт. Добровольцем. Годы себе прибавил в военкомате. Взяли. Сказы

зал, что документы при бомбежке пропали. Поверили мне. Повезло, что ростом вымахал. И сразу под Сталинград попал. В пекло. Потом — Орловско- Курская дуга. Семь ранений. Дважды чуть не сдох. Даже «похоронка» на меня домой приходила. Вернулся. После госпиталя. Полгода там отвалялся. Руки не действовали.

И зрение… Так что ж, по-твоему, я тоже должен был среди блатных свое место искать, запачкать в дерьме свое имя? Нет уж! И у меня бывали неудачи. И у меня не все гладко было. И я отчаивался. Сила была, а руки сдохли! Сила лишь в теле. А что с нее? Она только жрать просила! Но я нашел свое место. Выучился. Юристом стал. Легко было? Да я почтальоном работал!

И не стыдился. Работал и учился. И сторожем ночным. Тоже пришлось! И ничего! Никто не укорял. Живу на свои! Не ворую! Мы знали — война виновата во всем.

А солдат не только на фронте, и в мирной жизни обязан выжить! Все фронтовики давно при деле. Не только я.

— Видать, такой юрист, что кроме лагеря места не нашлось, — съязвил Дядя.

— Ошибаешься. Я сам попросился на эту работу. Сам! Когда сторожем в магазине был, напали однажды. Такие вот, как ты. Ножом задели. Но я уже успел шум поднять. Вот и не смогли меня совсем прикончить. Но три месяца отвалялся из-за кентов. Теперь вот многих блатных людьми сделал. Да как! У меня с вами свои счеты. Раскалываю я ваши «малины». Здесь. И воров заставляю иначе жить. Чтобы другими вернуть их людям. Понял? Нас много. А вас все меньше. А скоро и совсем не будет.

— Вон оно что? Значит, мстите по-своему? — спросил Аслан.

— Считай как хочешь. Но я людям нужен. Покуда вы есть — нет мне покоя.

— С другими, может, и проходит, а я, вы правы, слишком стар для переделок.

— Не пробовал, а говоришь. Не такой уж ты старик. Ноги-то вылечил! Бегать сможешь теперь.

— Да, хирург чудо сделал, — согласился Аслан.

— Тебе он помог. А мне помочь бессилен, — вздохнул Воронцов. Дядя виновато опустил голову.

— Послушай, хочу я тебя бригадиром назначить. Больницу отстроить надо. Закончить. Может, такому же Аслану она очень нужна будет. Эта уже мала. А ты по совести врачу поможешь. Он тебя, сам понимаешь, от лютой боли избавил. А мучается в этих условиях. Конечно, неволить не буду. Сам решай. Согласишься — набирай бригаду. Нет — дело твое.

— Подумать надо. Пока сам не знаю. Ведь вы тоже должны понимать, чем это для меня пахнет. Из закона выведут, да и финач в любое время жди, — помрачнел Аслан и отвернулся к окну. Помолчав, он продолжил: — С другой стороны, Скворцов ваш меня как родил заново. Ведь сдох бы я! Пусть через год иль чуть позже. Потому, по совести, обязан я ему и шкурой своей, и потрохами. Значит, что-то должен для него сделать. Это меж нами говоря. Но кенты…

— Все я понимаю. Потому и говорю — сам решай. Как тебе твое сердце подскажет.

— Не знаю, начальник, трудную задачу вы мне задали. Для вас-то, может, и не впервой воров от кентов откалывать. Но я ведь сам вор, да еще в законе. Как быть — надо подумать.

А утром Аслан молча вышел из больницы. Ничего не сказав врачу. Хирург по лицу увидел: не спал Дядя всю ночь. Думал. Решал. Как поступит — ничего не сказал.

Аслан пришел в барак перед началом работ в зоне. Блатные сразу подошли. О ногах не спросили. Протянули две пайки, отнятые у шестерок. Дядя взял молча. Сунул в карман. И, глянув на законников, развалившихся на нарах, спросил:

— Ну что? Бока еще плесенью не взялись? Воры оживились: