Обреченные

Тимофея привели к новому хозяину села. Тот разместился в доме у вдовы. И оглядев Пескаря, немец спросил, согласен ли дед — единственный на все село мужик, стать полицаем. Дал подумать до утра.

Дед Тимофей пришел к своим расстроенный, потрясенный, испуганный. Он поделился с невесткой всем, что произошло с ним. Сетовал на войну, на немцев, на отсутствие сына. И впервые не вытаскивал изо рта самокрутку.

К ночи набившиеся в избу бабы и старухи уломали Пескаря согласиться на новую работу. Стать полицаем. Вон, в Масловке, свои отказались от этого, к ним привезли чужих. Те, деревенским нонче житья и продыху не дают. Харчи забирают подчистую, девок на чужбину поувозили. И детей. Лучшие хаты заняли. И, гадье треклятое, всюду партизанов ищут. Бабки с хворостом вертаются из леса, их из тряпок трясут. Покажь, что под подолом спрятала, что принесла в вязанке? Кого видела, к кому ходила? Жизни не стало! И нам так устроют, коль отбояриться вздумаешь. Они тебя и на заимке достанут. Там душу вытрясут. Согласись, сделай милость. Ты свой, единая надежа остался. Боле никого. Хочь выживем, — просили бабы.

А утром Пескарю выдали новую форму и назначили полицаем в своей деревне.

Тимофей не усердствовал для новой власти. Жалел своих — деревенских. Может, на его счастье, в эту глушь, и партизаны не заглядывали, понимая, что в селе не станут немцы держать крупные войска. И из-за одного — двух офицеров не хотели рисковать жизнями сельчан. Казалось, ничего не изменилось в жизни деревни. Люди, как и прежде, работали на огородах, сеяли, убирали урожай. Но нет-нет, да и всплакнут бабы по мужьям, сыновьям, отцам. Вести от них в село долго не приходили. И болели бабьи сердца и души. Ворочался на печке старый Пескарь. Как-то там Алеха на войне? Живой ли? Скоро ль в дом воротится? Без него вовсе измаялись мальчишки. Глашка ночами не спит, молится. Вслух ничего не говорит. Да и что скажешь, не одна она мается в соломенных вдовах.

За тишину и порядок в селе немцы не обижали людей. Выдавали на паек каждой семье харчи. И в сельмаге полки не пустовали. Дед Тимофей теперь каждую неделю должен был появляться в селе для отчета, не видел ли в лесу чужих людей, что они говорили, куда пошли, о чем просили… Конечно, встречался старик в лесу с людьми. Не без того. Из соседних деревень. Какие приходили за грибами и хворостом, по ягоды и орехи. Были среди них и мужики.

Однажды в зимовье двое заночевали. Сказались окруженцами. Поделились новостями с фронта. Нет, его Алешку они не знали. О немцах в селе не спрашивали. К своим пробирались глухоманью. Им дед сала дал, по краюхе хлеба. Пожалел мужиков. Может, и его сыну кто-нибудь поможет в лихую минуту. Немцам о встрече ничего не сказал. Слышал от баб соседних сел, что делают с пойманными окруженцами немцы. Рассказывали и о партизанах. К селу Пескаря они не добирались еще и потому, что прямо за лесом подступали к нему плотным кольцом болота. Коварные, непроходимые, с топями. Их даже свои — местные боялись. Не все знали пути-дорожки в них. Чуть сбился — пиши пропало. Был человек и пузыри остались. Да крик… Какой повисал, путался в лохматых еловых бородах, но никому не указал и не поведал, где сгинул человек. По болотам этим лишь знающие тропинки ходили. Чужому тут ступать было небезопасно.

Пескарь знал лес не хуже собственного зимовья. С закрытыми глазами любую тропку мог сыскать и пройти по ней не споткнувшись ни разу. За годы работы лесником знал каждый пень, всякую кочку. Он не любил возвращаться из леса в село. Когда же приходил, рассказывал Глашке и внукам о том, что слышал от соседнего люда.

Иногда, морозными, темными ночами, слышали сельчане громовые раскаты дальних боев, рев самолетов, пролетающих высоко-высоко в хмуром небе. Тягостным было ожидание. Еще труднее переносили люди безвестность. Она старила, сгибала плечи и убивала тихо, незаметно.

Дед Пескарь изболелся сердцем по Алешке. Но домашних успокаивал. Деревенских ободрял. Мол, вернутся мужики в дома. Скоро война кончится. Вон как гремят по ночам разрывы. Коль так — скоро победа! Иначе, кто бы стрелял? От чего бы дрожала земля в студеные зимы?

Все деревенские знали, как защищал своих сельчан Пескарь от поборов. Не давал увозить в полон девок и баб. Указывал на старух, каким без помощи не выжить. А и покой в селе будет, коль людей не обижать. Они ведь нигде больше жить не смогут. Малограмотные, темные, привычные к своим лесам и деревне, в чужих местах захиреют враз. Не приживутся, не стерпятся с неволей. А и убери молодых девок и баб, село вовсе обезлюдеет. Погостом станет. Такое всякой власти во вред, в убыток…

И не трогали немцы сельчан. Считались с мнением Пескаря. Хвалили за мудрость. Может и признал бы немцев Пескарь. Ведь с ним они были вежливы, обходительны. Советовались. Никогда не обижали Тимофея. Но… Именно из-за них ушел на войну Алешка. Жизнь и радость старика, его гордость и боль. Из-за них растут без отца внуки. И Глашка плачет не переставая. Будь сын дома, все было бы иначе… О! Сколько раз вскакивал Тимофей средь ночи от кошмарных видений во сне и валился на колени перед иконой Богоматери с единой мольбой сохранить сыну жизнь. Этим он жил все годы войны.

Пескарь был равнодушен к той власти, какую защищал сын. Он не любил ее трескотни, лозунгов и призывов, скучных собраний. Он обижался на нее за то, что силой вырвала мужиков

т

Ни письма, ни весточки с фронта, седела голова Тимофея… И вот однажды, увидел, как квартировавший в селе Офицер и адъютант, поспешно собирают чемоданы.

— Что стряслось? — спросил заранее догадавшись и не зная, радоваться ему иль огорчаться.

— Красные идут! Они скоро будут здесь, — вынырнул переводчик из кухни.

А вскоре за немцами пришла машина.

Пескарь отказался уезжать из села. Всего отбоялся. Немцев пережил, своих и вовсе пугаться ни к чему. Старым стал чтоб начинать „все заново на чужбине. Да и кому он нужен — неграмотный мужик? Разве вот на погосте тоскует по нем клочок земли, где деды и прадеды похоронены. Дождаться бы вот сына, если он живой. А коли нет — не дожить бы до той вести.

Но Алешка вернулся. Средь ночи. Его по голосу узнал Пескарь. Кинулся к сыну. Впервые за все годы, за всю войну — заплакал. Открыто, не стыдясь. Старикам можно себе позволить расслабиться, когда в дом возвращаются ставшие мужчинами сыновья. Сын не удержался. Не доглядел Тимофей. Не приметил протезов вместо ног. Помог Алешке встать. За сердце схватился. В него, будто кол вогнали. Не продохнуть. У сына в глазах страх и боль. Калека… Как отнесутся к этому дома? Тимофей понял все без слов. Взял себя в руки.

Сын первым из мужиков вернулся домой. А на следующий день к дому Пескаревых пожаловали другие гости. Растолкав сельчан, толпившихся во дворе, вошли в дом не постучав. Заорали на Тимофея грязно:

— Где полицейский пес? Где продажная шкура? А ну, живо, шевелись, старая шлюха!

Таких слов Пескарь не слышал даже от немцев.

— У него сын — калека, вчера с хронту вернулся! Зачем забижаете человека? Не даете на дите надышаться! — вступилась соседка — старуха.

— У него еще и выблядки имеются! — рассвирепел мордастый мужик в черной кожанке. И крикнул сельчанам, чтобы живо убирались из дома предателей народа.

— Это про Пескарей? А кто ж нас сберег коль не он? — ахнули бабы. Но их не слушали.

Тимофею скрутили руки за спину, вытолкали прочь из дома. Следом за ним Алешку вывели, скрипевшего зубами от боли. Вытолкали ревущих Глашку и детвору. Сердобольные соседи быстро собрали в узлы одежду попавшуюся под руки. Сало и хлеб не забыли передать в дрожащие руки Глашки. И обещали вступиться.

Лишь в пути узнал Алешка, почему с его семьей произошло несчастье. Отец рассказал сыну все, как было.

И если бы не письмо сельчан, не миновать бы старику наказания покруче. Ведь вот такие же бедолаги, как он, получили не просто ссылку, а лишение свободы на целых двадцать пять лет.