Макарыч

—

Твое начальство, теперь по всем вопросам к нему, — указал на директора председатель.

—

У мине до ево нужды нет, — обрезал Макарыч.

—

Может, будет. Познакомиться привез. Хозяйство показать. Поводишь по участку. Пусть посмотрит.

—

Контрольников тут привозют всяких, — заругался лесник словом, услышанным в сельповском магазине.

—

Не контроль я. Вы сами себе хозяин и контроль. А участок мне действительно посмотреть надо.

—

Иди, гляди, сколь влезить.

—

С вами надо.

—

Я только с тайги. Передохнуть маленько надоть.

Директор закашлялся, смущенно отвернулся:

—

Все верно, Макарыч. Но мне долго задерживаться нельзя. Может, сходим ненадолго?

—

Как величать-то тебя? Аль у начальства, окромя звания, имени людскова нет?

Председатель рассмеялся.

—

Как он тебя?

—

Да! Зовут меня Евгений.

—

А по отцу?

—

Иванович.

—

Ну дак вот, Евгений свет Иванович, погод

и

денька два. Дай моим мослам остыть. В баньке побалуем. Опосля с Богом в тайгу пойдем.

—

Долго это.

—

Торопитца не след. То блошистаи нехай спешать. Мой век и так ужо недолог. Ождешь.

И все же на следующий день повел Макарыч директора на осмотр участка. Тот шел быстро, уверенно. Не оглядывался на шорохи. Расспрашивал

лесника о жизни, работе. Макарыч отвечал поначалу неохотно. А потом обвыкся к новому человеку, разговорился:

—

Тута я, почитай, всю жисть прожил. Кажна зверуха знакома, со всей детвой и прародителями. Ведомо, какой у каво норов, карахтер, значит, имеетца. Хто чем балуитца, болеит.

—

Много ли соболя на твоем участке?

—

Нонче поприбавитца. В прошлом лете взамуж много поуходило на сторону. Мужиков мало родилось. Седни нет. Назад повертаютца. Орех должон уродитца хороший. А соболю, окромя забав, жратва надобна. Да и баб нонче мене родитца. Вона весна нонче дружная, сухая. Мужичья.

—

Сколько их примерно на твоем участке?

—

Промышлять, коли стребуитца, тышши восем можно взять. Боле нет. Изведутца.

—

А по ценности?

—

С половину первосортки.

—

Ну хорошо. Вот это ты меня порадовал.

—

Но ко мне отстрельников не шли. Оне, бездушнаи, молодь сгубют. Старова от щенка не отличат. Мине на ето глидеть больно станит.

—

Никого к тебе посылать не будем. Сам промыслом займешься. План дадут.

—

А хто ето?

—

Задание. Сколько соболя, лис отстрелять

надо. Но охота — дело десятое. Захочешь — заключишь договор. Не захочешь — не заставят.

—

На убийство?

—

Да нет, Макарыч! После войны на материке нон как тяжело. Помочь надо людям. А пушнина, сам знаешь, ценится хорошо.

—

Вона што! Ну, погляним. Коль не во зло, то ладно.

—

Ты мне одного моего друга напоминаешь. Тот помоложе тебя, но такой же. Таежник. Коренной. На войне вместе были. Он снайпером воевал.

—

Чево?

—

Стрелок. Очень меткий. Из сибиряков.

—

Ну и што? В тайге без таво не мыслимо. Будь ен етот, как ты сказывал, али простой лесник. В тайге кажен зайчонок должон могти за

щ

ититца.

—

А как же он защищается? Убегает.

—

Дурак ты, прости Господи, а ишо ученай, поди.

—

Моя ученость, дед, фронт. В шестнадцать с отцом ушел. Его на глазах убили. А что директором стал, так я вот теперь учиться буду. И у тебя тоже. Может, еще пригожусь тебе со своим дурацким умом.

—

А ты не серчай. Я не со зла. Не нравитца мине, што, не знамши тайги, люд про ее дурное городить.

—

Как?

—

Да так. Как ты про зайца.

—

Так он же и вправду ото всех только бегом и спасается.

—

На-ко, выкуси! Бе

г

ом! А спробуй в ево зайчат отнять. Зарекесси.

—

Почему?

—

Обмишурит. Оббегить тибе. Наперед зайдеть, лягить и зачнеть по-дитеночьи плакатца. Кинисси к ему, ен поползеть. Но с оглядкой: куды зайчат подевал? Углидить, што далеко от зайчат увел, подскочить и ходу. Хвост приметить не поспеишь.

—

А если я его успею схватить?

—

Брюхо лапами распорит, покусаит. Не удержишь, выпустишь. Заяц от орлана лапами отобьетца. От люду и подавно. И не такой уж ен дурной, как тибе натрипались.

—

Макарыч, а кто в тайге хитрее всех из зверей?

—

Баба.

Директор даже рот раскрыл от удивления.

—

Что?

—

Баба, сказываю.

—

Почему?

—

Зверьи бабы усе до единой прохвостки. Мужики — дурье.

—

Это как же?

—

Чево рот открыл? Не брешу. Вона с Марьей в тайгу ходили. Нагляделась ужо. Мине-то не в диковину. А ей — ого!

—

А что было?

—

Показал я ей перво-наперво голубиное гнездо. Их, диких, на моем участке пропасть цельная. Сидять парами — цалуютпа. А ужо через неделю долбить она ево, стерва, да не как-нибудь, а клювом в темечко. Верх над им заимела. Все почему? Да ить знаить: не уйдеть он от ей, покуда детву не подымить. А детки-то вон они, в яйцах. И греить их мужик, и голубих-то надо поспеть ему нахарчить. То-то как поцалуи те ему отдаютца! К осени гот голубь срамней ворона глядитца. А она хочь бы што, красуица.

—

Так то птицы, я ж тебя про зверя спрашивал.

—

У их не чишше. Надысь в зиму застукал оле

н

ий блуд. Глядючи на ето, серце кровью обливалось.

—

Олени разе изменяют?

—

То как жа?

—

Вот не знал.

—

Ты слухай, как в их приключилось-то.

—

Ну-ну.

—

Не запрет, не понукай.

Полез за кисетом Макарыч; скрутив козью ножку, закурил. Помолчав, он посмотрел на сгорающего от любопытства директора. Подумал, словно вспоминал.

—

Олень тот навроде мине был. Не молодший, конешно. Была в ево полна стая баб-олених. Серед всех единая, знать, самая любая молодка. С ей он любовалси. Ей с-под снегу харч добывал. А за етим стадом мужики-олени ходили. Холостыя. Навроде людских парней. Той важенке и приглянулся один. Хлюст тонко

н

огай. Но, знать, крепкий. Подошел ен к ей. Ластитца. Она не противит

ц

а. Старой узрел и к им. Долго оне бились. Друг дружку рогами шпыняли. Молодой верткай. Старому куды за им. Всю силушку в полюбовницу вложил. Сибе не оставил и про чернай день. Тот хлюст и сгубил ево. Насмерть рогами заколол. Изодрал всево. Старой и помереть не поспел, как та молодка с убойцем снюхалась. Сбегла к ему. Глянул я: батюшки, в таво старика все бока в рубцах от драк. И смерть ен свою в драке принял. Обидно вот, непутно помер. Из-за бабы.

—

Не все ж они такие.

—

Поживи с мое — узришь. Баба — горе. Нет

от

ей радости. Беда сплошная. Жисть с ей опосля детворы полынью скоро оборачиваетца.

—

Ну, вот вы со своей хорошо живете?

—

Моя не в счет. Особливая потому как. Да и жистью забижена.

—

Таких теперь много.

— Э-э-э, нет. Ину сколь ни бей, хочь планида, хочь мужик, она все едино, што грыб-мухомор. Аль крушина. С виду — мед. Сожри — отрава.

—

Значит, жениться мужикам не стоит?

—

Ежель по уму да с выбором, отчево жа?

—

Ну, а кто в тайге самый добрый зверь?

—

Все мужики.

Директор, не выдержав, рассмеялся.

—

Чево?

—

А это почему?

—

Ен жисть даеть. Детву ростить. Дуру-бабу в холе и сытности содержит. Доброты в их много.

—

Ну, а подлый мужик-зверь есть в тайге?

—

Как и серед люду, встречаютца.

—

Расскажи.

—

На што тибе?

—

Учиться у тебя хочу.

—

В науке выведаишь.

—

О том в книгах нет.

—

Поживешь, сам доглядишь.