Макарыч

—

Ты, отец, чей будешь?

—

А не много ли по первости знать хошь?

—

Так ты сам по себе к нам пришел?

—

Хвоста с заду не торчить у мине? Знать, не черт принес…

—

И то ладно, — улыбнулся парень. И,

повернувшись сказал: — Ребят, принимай гостя!

Николай не услышал. Он все так же смотрел на огонь. Макарыч подошел к нему, сел рядом.

—

Здоров будешь!

Парень оглянулся. От неожиданности чуть не выронил кружку.

—

Ты как? Когда пришел?

—

Только што. Наведать пришел. Не сгонишь?

Колька покраснел, А придя в себя, ответил:

—

Все злишься?

—

Я не за тем, — обрубил Макарыч.

—

А что случилось? — насторожился Колька.

—

О

т

Зои ничево не получал? Сказывають, приболела.

—

Простыла, наверно?

—

То Богу ведомо.

—

Откуда услыхал? Она же далеко, — спохватился парень.

—

Земля не без слухов, — уклонился от ответа

лесник.

—

Я в слухи не верю.

— Можа, так и лучче. Токо худо с девкой-то.

—

Ты что, видел ее? — усмехнулся Колька.

—

Не доведетца с ей свидетца мине.

—

Почему?

—

Тибе не нужон, а ей подавно.

—

Все от тебя зависело.

—

Што от мине

и

стребовалося, я исделал.

—

То верно.

—

Чево верно-то? В науку зря тя пустил. Не в ту сторону ты ее уразумел!

—

При чем тут Зойка?

—

Нынче бы жили в ладу. В достатке, при детве…

—

Все о своем?

—

Об чем жа! Непутно живешь!

—

Как умею.

—

На, читай, — сунул Макарыч письмо. Колька подсел поближе к костру. Побежал

в

спотычку

 глазами по строчкам. Достал папиросу. Долго не мог прикурить. А потом тихо отошел в темноту. Он не видел Макарыча. Обхватив руками голову, сидел долго, неподвижно. Может, впервые ругал себя.

—

Коля! — взял его за плечо Макарыч.

—

Что?

—

Будь мужиком. Можа, оно и не так мине б надобно. Да што типерича. Знать, не судьба вам.

—

Эх, отец, отец, да не в судьбе тут дело.

—

А в чем?

—

В случайности.

—

Мало ль хто нам люб! Я ж всю жисть хранцужинку хотел. Мине ж ее и в глаза видить не привелося. Спасибо хочь Марью сосватал. Так ба и вековал безбабным. А дед твой — вспомни!

—

Что дед? Живет и в ус не дует!

—

Давно ли?

—

Кто же виноват?

—

Судьбина. Не от нас она. Нихто не уразумеит, иде башку свернеть. Срок кончины не почуит. С таво письма Марья чуть не преставилась. Еле выходил.

—

Как она теперь-то?

—

Жива, слава Богу.

—

Не везет нам с тобой.

—

Как знать? Мине от судьбины боле нечева просить. За все благодарствую ее. И за худое, и за доброе.

—

Много ль доброго повидал? — усмехнулся парень.

—

А все мое.

—

Неласков твой Бог, коль оплеухи одни тебе отпускал.

—

За грехи наказывал.

—

За что же у Зойки жизнь отнял?

—

То ему видней.

Колька порылся в карманах, что-то достал. Зажег спичку. Макарыч глянул через плечо. С фотографии, словно живые, смотрели на него глаза Зойки. Казалось, девчонка улыбалась ему. Конечно, вон и губы приоткрыла. Но спичка погасла. Колька уронил голову на руки, плечи его задрожали.

Макарыч сидел рядом. Знал: теперь лучше помолчать. Утешить, помочь тут нечем.

Колька скрипнул зубами. Застонал. Заругался. Солоно, по-мужичьи кляня себя, свою неуверенность.

—

Охолонь, Коля. Нешто этим подможишь? Сибе растравишь. А проку? Да хочь болячки в кровь избей, девку из земли не воротишь.

—

Что ж мне делать-то теперь, отец?

—

Слухалси б ране! Вот чиво! Рано

петушитца

помыслил. Кабы не то, а нынче што ж? Свет на етом не кончаитца.

Колька надорванно вздохнул.

—

Пошли-ко спать. Время-то оно и не то лечить. А те и отдыхнуть не грех, — позвал Макарыч.

Но заснуть в эту ночь лесник так и не смог. В душной палатке набилась куча комаров. Они

в

изжали тонко, пронзительно. Да еще Колька стонал во сие. Вскрикивал. Макарыч вздохнул и укрыл его курткой.

А Кольке снилось, будто идет он по распадку. Глухому, темному. И вдруг услышал чей-то зов. Оглянулся — никого. Пошел дальше. А навстречу старушка. Маленькая, сухонькая, что сучок обгорелый. Глаза у нее черные, грустные, как у оленя. руки маленькие, сухие. Протянула она их к Кольке и попросила:

—

Дай хлебца, сынок.

Колька по карманам порылся. В рюкзаке. Нашел единственный сухарь. Протянул старушке. Та вместе с ним удержала руку парня. В глаза посмотрела и сказала:

—

Сегодня ты мне последнее отдал. За то спа

с

ибо тебе. Добрый ты человек. Знай, за это сторицей воздам. Не пожалеешь, что свиделись, — она перекрестила Кольку и, уходя, промолвила: — Сохрани тебя Бог от злых людей. Да от друзей неверных, от ворогов и сам избавишься.

—

Кто ты будешь? — спросил ее Колька.

Женщина повернулась. Улыбнулась печально.

—

Я мать твоя, Коленька. Проведать

приходила, а ты и не узнал. Ну да Бог с тобой.

—

Мама! Мама! Погоди! Я с тобой. Возьми меня.

Он побежал было вслед, но женщина исчезла. Только чей-то дикий хохот громом потряс распадок. И светло в нем стало. А навстречу пар

ню

смеющаяся Зойка вышла.

—

Не ждал?

—

Так ты жива? — изумился Колька.

Она подошла близко и сказала:

—

Холодно тебе? Пошли со мною.

Соскучилась

я, долго ждала, когда придешь ко мне. Сама за тобою пришла.

—

Куда пойдем-то?

—

В мой дом.

—

А где он?

—

Тут недалеко. Пошли.

Она взяла его за руку. Потащила. Рука Зойки холодная, как снег. Девчонка вела, а сама смеялась звонко. Такого смеха никогда не слышал парень.

—

Мне говорили, что тебя уже нет.

—

Как нет? Я же вот, с тобой…

—

Сказали, что умерла…

И тут Зойка отпустила Колькину руку.

—

Да, я мертва, а ты разве не видишь? — И вдруг заплакала. — Я не хотела умирать. Я так ждала, когда ты станешь моим. А ты медлил. Значит, не любил. Наверно, поэтому мне жить больше не пришлось. А я и тут не могу без тебя! Слышишь? Не могу! Я и отсюда не дам тебе покоя!

—

Зойка, я люблю тебя!

Но девчонка смотрела недоверчиво. Грозила пальцем.

—

Нет, не любил! Зачем же я не жива?!

—

Подожди!

Колька хотел обнять ее. Но почувствовал в руках холод. Девчонки же словно и не бывало.

Парень проснулся в поту. В ушах звенел голос Зойки, ее последние слова: «Зачем же я не жива?» Колька сел, протер глаза.

—

Чево вскочил?

—

Зойка снилась. И мать…

—

Помянуть их надоть. За упокой душ.

—

И то правда, — согласился парень.

Они вышли из палатки. Подживили костер. Макарыч достал фля

г

у. Налил в кружку.

—

Успокой, Господи, душу рабы твоей Зои. Пусть земля ей будет пухом, — и, перекрестившись, выпил залпом.

Колька пил молча, стуча зубами о края кружки.

—

Мать хочь помяни, нехристь, — буркнул

Макарыч.

Парень, не поняв, машинально перекрестился.

На следующий день Колька слег. Его знобило, как в лихорадке. Дышать было больно. Тело ныло, словно избитое. В голове гудело. Ноги подгибались, как тряпичные. Макарыч испугался. Но, заслышав, что начальник отряда хочет вызвать самолет, воспротивился:

—

На што дохтор? Чиво оне смыслють в чело

ве

ке. Напихають кругляшек: пей, мол. И все тут.